Liachtaschtaa

      Один день. Хотя бы один день в этой бесконечной войне за выживание Лихтенштейн имела право потратить на себя и на то, что ей действительно нравилось, вновь посмотреть на то, что было дорого её сердцу. Ведь всё могло кончиться тем, что это будет последнее Искорное воскресенье в её жизни. Оставив княжеского наместника захлёбываться в собственных жалобных объяснениях, почему он не может предотвратить возможный голод, Лихтенштейн, коротко поклонившись на прощание, бросилась к месту скромного празднества, на ходу запахивая потрёпанное пальто и застёгивая его. Светлые косы, в которые были заплетены ослабшие выпадавшие волосы, били по спине, будто подгоняли, требовали поторопиться. Старые сапоги при беге громко стучали по полу, отдаваясь эхом в пустом коридоре. Дома, казавшиеся такими же, как и она сама, потрёпанными от войны, экономической блокады Антанты и лишений, проносились мимо неё, оставались позади. Только добравшись до Леттштрассе, Лихтенштейн позволила себе немного отдышаться. Она почти на месте, уже видны очертания неровной башенки, на которую что-то водружали.       Мальчишки собирали ветки в окрестных лесах и приносили взрослым, которые сооружали из них высокую конструкцию, на вершине которой, привязанная к большой еловой ветви, высилась Искорная ведьма — кукла из тряпок, набитая порохом. Взрослые подносили факелы и поджигали своё сооружение, и оно полыхало, языки пламени тянулись вверх к небу. Завораживающее красно-рыжее пятно на фоне прошлогодней травы, голых деревьев и серого неба, в низких облаках которого прятались дорогие её сердцу горные вершины, дополняли мерцающие искры, летящие от горящей башни. В этот момент взрывалась кукла под радостные крики детей и одобрительные хлопки и улюлюканья взрослых, ведь тогда год будет хорошим, удачным.       И теперь башня, из которой торчали зелёные опавшие ветви елей, горела таким же ярким пламенем, стремясь ввысь по конструкции, стремясь поглотить всё на своём пути под детские голоса. А в груди Лихтенштейн даже сейчас, спустя столько веков, вновь, словно в далёком детстве, разливались тепло и необъяснимый восторг. Или объяснимый, но всего одним словом, достаточно важным, напоминающим, что всё ещё впереди, что можно избежать катастрофы.       Надежда.       Слово, которое начисто вылетело из её головы за прошедший год.       Каждый год она напоминала себе, что всё это лишь развлечение, старое поверье. Ведь её состояние зависело не от сделанного из соломы, веточек и ели костра с Искровой ведьмой, обречённо ждавшей своего предназначения — взорваться и сгореть дотла, — а от самих людей, как просто живущих и трудящихся, не покладая рук, так и от её правителей, а также от солдат и властителей соседей и других, даже дальних стран. Таких, как Англия и Франция, что ввели против неё, нейтрального государства, санкции, даже когда она отказалась от поддержки со стороны Австрии. Бессмысленное самоуспокоение? Быть может. Но ей хотелось верить, что всё изменится к лучшему по воле горящей древесины.       Фигурка, будто распятая на еловой ветви, была далека от взрыва, а искры, приковавшие к себе взгляд Лихтенштейн, уже упали на землю. Вместе с ними, казалось, её сердце упало и разбилось на тысячи мельчайших осколков, размеров с эти самые искры. Наступивший год не обещал ничего хорошего.       Уже совсем скоро придётся закрыть единственную в стране фабрику, политический кризис разгорится с новой силой, голод вновь накроет страну. А Великая война и не думала заканчиваться.       Только тут раздался хлопок от взорвавшейся куклы.