Liachtaschtaa

      Был ли это замысел божий, воля случая или же невероятная удача, просыпавшаяся в каждую опасную ситуацию, уже не столь было важно. Факт оставался фактом: Лихтенштейн вновь избежала смерти.       Две французских оккупации, русская армия, усугубившая последствия грабежей захватчиков, ожесточённые бои и австрийская аннексия — по всем законам мироздания её не должно было быть этим вечером в Париже. Её тело должно было гнить на обочине размытой дороги, что вела в её разорённую столицу, а сами земли отданы Баварии. Но она здесь, она гость небольшого приёма для стран, что подписали соглашение о создании Райнбунда, Рейнского союза, состоявшего из более чем десяти стран, отвернувшихся от угасавшего в одиночестве Священной Римской империи и справедливо пытавшихся спастись, чтобы их не постигла судьба многих из тех графств и княжеств, что были убиты или умерли от заражения ран. Но была одна тонкость.       Последнюю подпись отказалась ставить Лихтенштейн, вторя словам своего теперь уже князя-регента.       Да только судьба распорядилась так, что ей пришлось быть в Париже в этот день и этот час, ведь Наполеон сохранил ей жизнь, сохранил её независимость. Даже подаренное ей князем белое платье с короткими рукавами и высоким лифом не вызывало ничего, кроме неодобрения. Благо с собой была любимая шаль нежного розового цвета, в которую можно было закутаться, спрятав непривычно оголённые руки. Жаль, что нечем было прикрыть открытую шею, даже длинные светлые волосы не распустить, уж слишком хорошо их собрали в пучок.       Лихтенштейн здесь совершенно чужая в совершенно чуждом ей образе. Исчезнуть бы тихо и отправиться спать в свой дешёвый номер на окраине, чтобы рано утром покинуть столицу стремительно разраставшейся жестокой империи. Но как назло, её заметил тот, от кого бы она хотела скрыться больше всего.       Вид Франции, вальяжно подошедшего к ней, не внушал ничего, кроме отвращения, но ей пришлось подать ему руку, которую тот медленно поднёс к губам. Он был хозяином положения и вовсю упивался своей властью над половиной Европы, не забывая демонстрировать это своим подневольным гостям. На парадном мундире блестели под светом свечей бесчисленные награды за боевые заслуги, в разговорах то и дело переводил тему на деяния Наполеона. Словно пытался внушить свою абсолютную власть, практически несокрушимость и даже непоколебимую правоту в правильности своих деяний.       Он умел производить впечатление, лучше мог только заговаривать зубы. Он напоминал Лихтенштейн паука, что заманивает в свои сети жертву, ослабляет её бдительность, парализует и заставляет действовать по своей воле, порой так, что несчастный этого даже не осознаёт. Теперь пришёл её черёд попасть в зловещую французскую паутину? Но Лихтенштейн никак не могла дать себя обмануть, с трудом стараясь не вздрагивать каждый раз, когда его ледяной взгляд обращался к ней, а за запахом дорогого парфюма явственно чувствовалась жажда крови.       — Прекрасное платье вам больше к лицу, чем военная форма, мадемуазель.       — Мне бы не пришлось её носить, — ответила Лихтенштейн, поправляя шаль, — но ведь вы принесли войну на мои земли. А сами знаете, на войне нет времени носить платья.       — Ваше замечание справедливо, — благодушно кивнул Франция. — Но будьте уверены, как только война закончится, вам не придётся больше об этом беспокоиться.       — Потому что в Европе не останется практически никого, кроме вас?       Тот ничего не ответил, лишь наклонил голову, позволив хвосту, в который были заплетены его волосы, упасть с плеча на спину. Губы всё также были растянуты в немного лукавой улыбке, а полуприкрытые ресницами синие глаза с любопытством разглядывали её сверху вниз. От поведения Франции было не по себе. Ведь ещё несколько лет назад эти же самые губы скривились в хищном оскале, когда её столица, вслед за другими городами, полыхала в огне и подвергалась разорениям «освободительной» армии. Каждая его пуля стремилась попасть в жизненно важные места, дабы оборвать и без того немилосердную жизнь Лихтенштейн. А теперь он ведёт себя с ней, словно она впервые вышла в свет.       Оба были спутниками Смерти, только та всё пыталась избежать из-под её цепкой хватки. А Франция был её самым щедрым и галантным кавалером.       — Этот противный Богу порядок… Как долго он продержится? — произнесла после небольшой паузы Лихтенштейн, оглядев присутствующих и вновь повернувшись к своему собеседнику. — Да и вы сами, господин Франция, не боитесь подлететь слишком близко к солнцу и бесславно упасть на нашу грешную землю?       — Вы так беспокоитесь за мою судьбу, мадемуазель? — спросил тот в ответ, невольно засмеявшись. — Благодарю за вашу заботу, но вам бы подумать о себе. В наше неспокойное время столь малые и незначительные, как вы, страны не просто не играют роли, но засоряют место на карте нашей прекрасной Европы.       Её пугало такое внимание с его стороны. Его тон давил, пытаясь заставить её ощущить собственную ничтожность, что она лишь камушек, случайно оказавшийся в его сапоге. Было во всём этом разговоре нечто до тошноты мерзкое, что заставило Лихтенштейн поднять свои тёмно-зелёные большие глаза и прямо посмотреть в его синие, без слов пытаясь высказать своё недовольство его нынешним поведением, его политикой в отношении других стран. Бессмысленная, впустую потраченная храбрость, но промолчать она была не в силах.       — И всё же я, Förschtatum Liachtaschtaa, мусор на лично вашей карте Европы, стою здесь, прямо перед вами. Это не было частью вашего плана, — тихо и холодно проговорила Лихтенштейн, подчёркивая каждое слово. — Ведь даже вы, господин Франция, не смогли предвидеть… — она выдержала секунду, подбирая нужное слово. — Заинтересованность вашего императора. А он ни за что не захочет навредить моему светлейшему князю. А посему вам не стоит мне угрожать, ежели не хотите его прогневать.       Мизерная, но оказавшаяся нестерпимо гордой страна может уколоть лишь такими маленькими шпильками, раз за разом пытаясь надавить на страхи и планы, которым не удалось свершиться. Жест отчаяния слабого княжества. Будто животный страх заставил её показать зубы и угрожать укусить. И Франция явственно это ощущал, упиваясь её беззащитностью и беспомощностью. Он наклонился к Лихтенштейн и принялся вкрадчиво шептать ей на ухо.       — Не забывайте, мадемуазель, что вы сейчас здесь находитесь, потому что я решил сохранить вам жизнь, — его угрожающий шёпот был полон яда. — Не уповайте на любовь Императора к вашему князю. Ведь какой бы ни был человек, даже Император… Он не вечен. В отличие от меня.       Его последующее молчание оказалось куда более угрожающим, чем все слова до этого. Она инстинктивно закуталась в сползающую с плеч шаль, словно в зал ворвался ледяной зимний ветер, от которого всё тело покрылось мурашками. Да только это был всего лишь неприятный, полный желчи и недвусмысленных намёков разговор. И взгляд Франции, бездушный и властный, он проникал в самую душу, наполняя её страхом, чудом не парализуя всё тело, казалось, что сердце едва билось. Стоило ли так дерзить? Это может стоить ей жизни. И будто в подтверждение её сомнений раздался громкий смех Баварии, угрожавшего её землям, от которого кожа покрылась мурашками, а ноги будто вросли в пол. Но этот вечер ни в коем случае не должен стать для неё последним. Ей придётся справиться с невозможной игрой князя-регента, что стремился сохранить и лояльность Габсбургам, и суверенитет княжества.