Капитан Россия: между нами тает лёд

— Мама, мамочка… пожалуйста, не уходи, не бросай меня! Мамочка… — Горько и протяжно плачет ребенок, сидя на полу в маленькой комнате съемной квартиры, обняв колени. А перед глазами снова та же картина, что уже год не оставляет 6-летнюю Тори ни в одном из снов каждую ночь — заливаясь слезами, она у гроба держит за руку разбившуюся в аварии два дня назад мать, а рядом бледный, как смерть, отец, который, казалось, навсегда в тот день потерял надежду. — Мамочка… ты же обещала никогда не бросать меня… — Хватит, Тори! — Не выдерживает темноволосый мужчина лет 35, вставая с кресла. По его лицу проскальзывает гримаса боли, в огромных серых глазах застыла скорбь. Это страшно, по-настоящему страшно, он забыл в те дни, как это — жить, дышать полной грудью, улыбаться… он будто тоже умер в тот страшный день, вслед за ней, и только их дочь останавливала его от ручки. Но не прекращающиеся истерики ребенка, с которыми он не представлял, что делать, ровно ничего, рвали душу и добивали… добивали, добивали… что порой ему казалось, что совсем немного и он возьмет в руки оставшийся после службы в армии пистолет. Наверное, он плохой отец, но горестный плач собственной дочери бил набатом похлеще всякого лома, раздрабливая в хлам и без того разбитое вдребезги сердце, а он понятия не имел, как ее успокоить. А в такие моменты, как сегодня, ему и самому хотелось забиться в угол и долго плакать, обняв колени и заливая в себя литрами крепкий алкоголь — приближалась их годовщина, вторая годовщина, которую он проведет не в компании жены, единственной и любимой в его жизни женщины, а на кладбище в компании пары бутылок водки и темно-бордовых роз — ее любимых. Сука, как же больно-то… а она, маленькая чертовка, берет и добивает! Угрызения проклятой совести придут к нему позже — ночью, в компании никогда не покидающих его кошмаров о той аварии, похорон, сжирающей его тоски и забирающего последние силы отчаяния… насколько ему не хочется жить, известному одному Богу. Но Тори… — Мама умерла! Слышишь?! Нет больше мамы! Перестань рвать мне душу наконец! И так охота сдохнуть… Слова звучат жестоко, хлестко и надрывно, срываясь на крик, и еще громче после его выпада плачет ребенок, закрывая уши, словно в надежде защититься от жестокой правды… а ему в очередной раз будто острое лезвие режет вены, а вместе с ними и душу. Так блядски больно ему не было никогда в жизни. И в очередной раз он приходит к мысли, что должен отдать Тори в приемную семью, где у нее будут оба родителя — мама и папа, благополучные, здоровые, а главное — живые, будут ее любить и заботиться, как о родном ребенке, а он хреновый отец, но что хуже — отчаявшийся и ставший искренне ненавидеть жизнь, забравшую у нее самого дорогого в ней человека. А сам… он должен быть рядом с ней. Они ведь обещали другу другу… вместе навсегда… тогда почему же она уже год… под могильной плитой? А он здесь… ставший бледной тенью себя самого, суррогатом, живущий жалкой суррогатной жизнью, а точнее — существованием, ничтожным подобием… ведь что он без нее? До этих пор держала на плаву Тори, но все чаще он чувствовал, что больше не может. Даже ради нее… закрывал глаза и видел ее, во сне, перед мысленным взором, в воспоминаниях, ее голос, ее прикосновения… сил больше нет, невыносимо… за что жизнь с ним так?! — Нет! Не говори так! Не говори! Пожалуйста, мамочка, вернись… прошу… Блять! Еще немного, и он выйдет прямо из этого окна на восьмом этаже, и насрать ему на последствия! Ради чего ему еще жить, если ее нет?! — Тори, замолчи! Пожалуйста! Не рви мне душу, блять… Под громкий затяжный плач ребенка рука тянется к начатой бутылке, он крепко жмурит глаза, даже не стараясь смахнуть выступившие слезы, глоток, потом еще один, и еще… говорят, алкоголь лечит? Нихуя! Он даже не пьянеет (как ему кажется)… Господи, когда же он уже сдохнет?! — Почему вы кричите? — Их сосед по квартире, которого на самом деле они никогда не видели, заглянул в комнату. — Не твое дело. — Хриплым, полупьяным голосом грубо обрывает его Джеймс, не открывая глаз. Его здесь только и не хватало! Самый интересующийся, блять! На самом деле они никогда не пересекались с ним. Сосед, совсем молодой парнишка лет 17, поселился к ним полгода назад — поступил на 1 курс университета, съехав от родителей, и в квартиру приходил только ночевать — все время пропадал на учебе, как предполагал Баки, но на самом деле ему было плевать. После смерти Жени ему на все стало плевать… а уж на существование временных (или постоянных, это уж как посмотреть) соседей и подавно было глубоко насрать. — Мама, мамочка… ее больше нет… я так скучаю… — Продолжая протяжно реветь, с места вскочила Тори и побежала к парню, тот скорее от неожиданности, чем осознавая, что делает, присел, и девочка бросилась ему на шею, вцепившись в него как в спасательный круг, и заплакав еще более горько. — Мама… — Боже… что случилось? Девочка, не плачь… — Глаза парня округлились до размеров блюдца, он бросил ошарашенный, шокированный взгляд в сторону мужчины, но тот по-прежнему крепко жмурил глаза, словно в надежде защититься, и не смотрел в их сторону. Он неуверенно обнял ребенка в ответ, смущенно опустив глаза, уже жалея, что в коем веке вернулся раньше с пар и увидел сцену семейной трагедии, которую не должен был видеть. Тори продолжала плакать, обнимая его за шею, а парень долгим, мутным, рассеянным взглядом обвел глазами маленькую комнату. Такое странное чувство, будто он вдруг оказался в чужом теле… Разломленное, окровавленное тело парня на каталке, всполошенные медсестры и крики врачей, бледно-серые стены реанимации, то и дело мигающие лампочки, хмурые лица склонившихся над ним хирургов, скачущая кардиограмма, остановка сердца… сурово сжатые губы врача, хмуро бросающего банальное «мне очень жаль, мы сделали все, что могли»… плач женщины и пустые глаза, полные боли, темноволосого парня, рухнувшего на скамейку — единственного из команды, кто был рядом с ним в последние минуты его жизни… так странно… почему он это помнит? А вот это другие воспоминания. Он не понимал, откуда это знает (помнит?), но за год просто смирился с этим. Как будто в нем в разное время жили два разных человека… Темно-синяя Ауди, за рулем молодая женщина с длинными рыжими волнистыми волосами, чем-то похожая на его маму, на заднем — в детском кресле девочка лет 5 с длинной черной косой и поразительными большущими серыми глазами — она столько раз приходила к нему во снах, что сложно было не запомнить… тихое пение женщины и смех ребенка… а затем резкий удар — в них влетает огромный Ренджровер — водитель не справился с управлением, подушки безопасности не спасли, машина всмятку и… тишина. Он знал, что девочка выжила, но больше ничего не помнил. Он вообще ничего не помнил из «прошлой» жизни. Кроме этих обрывков странных воспоминаний — пустота. Родители и друзья по крупицам возвращали память, рассказывая о нем, словно о совершенно другом человеке — чем жил, что любил, как учился, о чем мечтал… это было жутко странно, но в прошлом он играл в хоккей. Женя совершенно этого не помнил, будто речь действительно не о нем. Он с 12 лет считался весьма перспективным юниором, в 14 примерил капитанскую нашивку в клубе, а в 15 — в юниорской сборной России, попутно выгрызя буквально на зубах для команды серебряную медаль на ЮЧМ в Торонто, а в 16 — долгожданное золото на турнире в родном Петербурге на глазах у родных трибун. Через год его должны были выбрать на драфте юниоров в НХЛ… фотографии, записи, многочисленные статьи на спортивных сайтах, собственный инстаграм-аккаунт, его профиль на официальном сайте СКА — буквально все подтверждало каждый факт его биографии. Но прикол был в том, что он ровным счетом ничего не мог вспомнить. Будто эта жизнь — не его, совершенно чужая и словно украденная у другого человека… будто он однажды умер и родился заново. Это было дико странно. И в хоккей Женя так и не вернулся… друзья удивлялись, но он совершенно не чувствовал ни малейшего сожаления, хотя со слов знакомых «он буквально дышал хоккеем и с 5 лет бредил карьерой в НХЛ». Тогда что же с ним стало? Вместо этого он поступил в университет на журфак… хотя его никогда ранее не тянуло в эту сферу и многих «журналюг» он, как и многие спортсмены и другие известные люди, искренне ненавидел. И помимо этого с ним произошло еще много странных вещей. Женьке до сих пор казалось, что он чужой в собственном теле. И память к нему, будто вставленная флэшка — не вернулась, а словно была заменена его настоящими воспоминаниями… Ребенок затих, продолжая тихонько всхлипывать, и отошел от него, а Женька продолжал вертеть головой по комнате, пока не наткнулся на фотографию в рамке — та самая рыжеволосая женщина из его воспоминаний-видений… так странно. Неужели это она? Его размышления прервал Джеймс, отодвигая бутылку и разворачиваясь к нему. — Я тебя узнал, парень. Ты же хоккеист, так? — С легкими нотками любопытства спросил он, щуря глаза в полумраке комнаты. — В прошлом. — Женька пожал плечами, морща лоб и продолжая рассеянно оглядывать комнату, словно надеясь увидеть там и другие указания на то, что женщина из его памяти — не выдумка его воспаленного воображения. — Я был капитаном команды, в этом году меня должны были выбрать на драфте, пророчили первый номер. — Он задумчиво уставился на женщину на фото, почесав затылок, также рассеянно продолжая. — В тот день мы шарились по заброшенной стройке, залезли на крышу, она не была ограждена. Меня толкнули, я знаю, кто это сделал, я видел его лицо… в прессе написали, что это был несчастный случай. Мы бы не смогли это подтвердить, ведь я потерял память… — Хмыкнул Алферов, отмахиваясь от картинок из памяти. Откуда он это помнит? Высотка на окраине Питера, пьяные голоса друзей, шаг к обрыву и неожиданно ясный и до жути, пугающе осмысленный взгляд его не состоявшего убийцы… короткий всплеск страха, резкий толчок к краю и… дальше он помнит только то, что было в реанимации. Его не покидало чувство, что он умер в тот день. Будто от старого Жени не осталось ровно ничего. Так, суррогат… и что за женщина из его памяти? Он уверен, что никогда ее не встречал. Как оказалось, это была клиническая смерть… позже он очнется, но совершенно другим. И виной тому — он был уверен, не неожиданная амнезия. И неожиданно ясно он помнил того, кто его толкнул (хотя он был не менее уверен, что человек, которого хотели убить, действительно умер). Он видел его виноватый взгляд, он действительно сожалел о случившемся, но… Женьке до болезненного было все равно. Может, ему действительно суждено было умереть в тот день? Но иногда в памяти сам собой возникал образ девочки, очень расплывчатый, он толком не видел ее лицо… но глаза… огромные, серые, словно предрассветная дымка, и взгляд проникновенный, серьезный, совсем не детский… очень странно. Кто же она? Порой ему до боли хотелось ее найти. Он не решался спросить у родни о ребенке — с их слов и рассказах о семье, ни у кого из родственников не было дочерей 4-6 лет, были или совсем маленькие дети, груднички, или уже взрослые, тогда кто же она? — Я не вернулся в хоккей, да если честно, и не жаль. Это было год назад, за месяц до Чемпионата мира в Монреале. — Год назад в автокатастрофе разбилась моя жена. — Глухо произнес Баки, проведя по лицу, словно смахивая паутину. — 15 марта. — Да, это было 15 марта, вечером, — задумчиво отозвался Женя, вглядываясь в лицо на фотографии, словно ища в нем ответов. — Потом я пережил клиническую смерть. Врачи уже объявили матери, что я умер, но потом им удалось вернуть меня к жизни. Впрочем, меня все равно не покидает чувство, что я — это не тот я, что был до того падения с крыши… будто подменили. Это жутко странно, конечно. — Он пожал плечами, закусив губу, а затем встретился взглядом с Джеймсом и сглотнул, невольно делая шаг назад. Внешний вид мужчины его не сильно смутил. Заросший, небритый, ужасно несчастный взгляд побитой собаки, худой — вещи висели на него буквально мешком, под глазами мешки, вокруг кресла ряд пустых бутылок, рядом валяется еще одна фотография рыжеволосой женщины в рамке… Женька мог бы ему искренне посочувствовать. Терять родных безумно больно. Но его глаза… такие же, как у ребенка из его воспоминаний — огромные, пронзительно-серые и отчаянные — словно в душу смотрит, и в них столько боли, что могла бы затопить с головой… Женя делает еще шаг назад и упирается лопатками в захлопнувшуюся дверь, почувствовав, как закружилась голова. — Ее ведь звали Женя? — Глухо спрашивает он в пустоту, уже откуда-то зная, что прав. Он невольно сползает по двери на пол, плюхаясь на пол и уже не вполне понимая, что надо говорить. Что вообще можно сказать в такой ситуации? — Мама… — Всхлипывает Тори, подползая к нему под руку и утыкаясь носом куда-то под ребра. Женька машинально обнимает девочку за плечу, притягивая к себе, рассеянно поглаживая по волосам, и вдруг вполголоса начинает напевать кажущуюся до боли знакомую песню (хотя он не помнил, чтобы в детстве смотрел этот мультик, впрочем… кажется, он уже вообще о себе ничего не помнит): — Как узор на окне, снова прошлое рядом… кто-то пел песню мне в зимний вечер когда-то… — Словно в прошлом ожило чьих-то бережных рук тепло… — Шмыгая носом, немного удивленно подхватывает Тори, поднимая на него ошарашенный взгляд немного испуганных глаз. — Вальс изысканных гостей и бег лихих коней… — Тихо продолжает Женька, стеклянным взглядом глядя перед собой. Со слов мамы и друзей, в детстве он любил истинно «пацанские» мультики, популярные в те годы — Человек-Паук, Бэтмэн, Трансформеры, Черепашки Ниндзя, затем Наруто, Тетрадь Смерти, Могучие Рейнджеры и так далее в таком же духе… откуда бы ему знать песню из девчачьего мультфильма Диснея, если он и названий даже их не знал? — Эту песню пела Женя, когда Тори была совсем маленькой. — Вздохнул Баки, наконец поднимаясь на ноги и подходя ближе. — Она тоже из России, это был ее любимый мультик… Тори тоже его обожала. Он горько усмехнулся против воли. Женька тоже встал, за его руку уцепилась и девочка, также поднимаясь на ноги и испуганно продолжая поглядывать на взрослых снизу вверх. — Это странно, ты не находишь? — В тон ему, глухо спросил Алферов, против воли словно впиваясь взглядом ему в глаза и даже не заметив, что сходу перешел на «ты» с человеком, которого вблизи видит в первый раз в жизни. — У тебя глаза как у нее, — у Джеймса надломился голос, он подошел почти вплотную, Женька на удивление даже не дернулся и не сделал попыток отстраниться, все еще пребывая словно в трансе. — Все бы отдал, чтобы еще раз ее увидеть… С несколько мгновений они стояли молча в считанных миллиметрах друг от друга, не зная, что сказать, и даже не испытывая смущения. Женьке было немного жутко, по коже пробежали мурашки. Что же с ним произошло на самом деле в тот вечер? И почему его не покидает чувство… что это не его жизнь? А тот парень, подающий надежды хоккеист, Женя Алферов, которого так любили болельщики и друзья, на самом деле умер в марте прошлого года? Но ведь этого не может быть? Что за шизофренический бред?! Так и в дурку недолго угодить, а с его потерей памяти и прочими выписками из карточек болезни это ему могут устроить очень легко. Но… — Будешь ты в декабре вновь со мной, дорогая… — Тонким голосом, тихонько пропела Тори, так же отстраненно глядя куда-то через них. Женя вздрогнул и посмотрел через плечо Баки на фотографию в рамке сзади на него на полке книжного шкафа. Взгляд женщины будто стал более осмысленным… и снова в памяти проносятся кадры-обрывки — громкие голоса друзей, эхо, отдающее на этажах заброшенной высотки, рассеянный взгляд 16-летнего парня, направленный куда-то вниз, на город, он стоял на самом краю… всплеск страха — будто почуял беду, тихий голос человека, которого он уж слишком хорошо знал, чтобы ошибаться, шаг назад, его до жути осмысленный взгляд, толчок, падение… и… дальше пустота. И серые стены реанимации. Это был 12-й этаж, выжить, упав оттуда, было невозможно. В прессе скажут, что это был несчастный случай, ведь он сам подошел к краю… но он помнил все, несмотря на то, что ему казалось, что это не его воспоминания. Но как же ему отличить, где чьи? Если он вообще не уверен, что это был он… но кто эта женщина? Он помнит пейзаж за окнами их машины, заходящее солнце и веселый смех ребенка с заднего сиденья… затем короткое столкновение и тишина. Иногда он лениво размышлял, почему же он выжил, упав с 12 этажа заброшенной высотки, а эта женщина — нет. Ведь шансы были одинаковы… если по-хорошему, то у обоих их не было вовсе. Но жизнь — странная штука… И это по-прежнему было дико странно. — Вы познакомились 2 апреля, а стали встречаться — 20-го. Поженились через год, тоже в апреле, это было 19 числа… ты еще всегда шутил, что разоришься на подарки с этими датами, — глядя тем же мутным взглядом куда-то в окно, усмехнулся Алферов, а перед глазами словно слайды стали проноситься картинки той, чужой… жизни. — Она не любила готовить, но готовила тебе какао даже лучше твоей мамы, любила читать и обожала фигурное катание. Из-за травмы ей пришлось уйти из спорта, когда ей было 14, о чем жалела всю жизнь. Наверно, поэтому я не разучился стоять на коньках, когда заново начал ходить после операции, но акселями хоккейный матч не выиграть, а я даже клюшку в руках не умел держать, — хмыкнул он, словно не замечая, как меняется выражение лица Джеймса, ставшего бледным, как мел, и едва стоящего на ногах из-за эмоций. — Она любила вишневые духи и надевала твои толстовки, а по выходным вы часто летали в Питер, она скучала по дому… и имя для дочери выбрала тоже она — Тори сокращенно от Виктории, так зовут ее младшую сестру. А еще именно она помогла тебе оправиться от смерти брата… Она совсем немного знала Скотта, кажется, они учились вместе на старших курсах, но она была рядом, когда его не стало. И конечно, она любила тебя. Возможно, даже больше, чем ты думаешь… — Глухо добавил он надломленным голосом, подходя к шкафу и утыкаясь в него лбом. Неожиданно его накрыла слабость, дышать стало тяжело. Он не мог поверить… это же невозможно. Совершенно невозможно… но? — Я тоже. — Его плеча невесомо коснулись его пальцы, Женя не вздрогнул, но почувствовал новую волну мурашек по ослабленному телу, а уставший от последних событий разум словно накрыл приятный дурман. Кто-то сказал: смерть — еще не конец пути… возможно, он был прав? Но кто же все-таки ушел в другой мир в ту ночь? А может… никто из них?..