Let me believe

Джон был непреклонен, когда говорил Стрэнджу об отдыхе – ему было абсолютно плевать, во что-то он одет или что говорит против. Указав рукой на комнату Шерлока, он сделал последнее предостережение, такое знакомое, что становилось не по себе. Только после этого Стивен все-таки согласился, но, стоило Ватсону отвернуться, он устроился в кресле и, подперев голову рукой, всем своим существом обозначил, что отсюда он точно никуда не сдвинется. Снова это фырканье. Он сдается, не может больше нападать. И вот он этот взгляд, которого Стрэндж никак не мог получить от Эверетта Росса – и в нем безнадежная и слепая забота. Видимо, Джон привык возиться с таким, порой, тупым упрямством, которое доводило его до мучительных упреков самого себя. Вот чем они отличаются друг от друга: Ватсон погребен под видимой всему миру, каменной, просто умопомрачительно тяжелой усталостью, которая не прикрывается желчной усмешкой и настойчивым самодовольством. Вот почему он не выкинул его за порог. Вот почему разрешит остаться на то время, на какое только будет возможно. «Настоящий солдат. Это губит….» Дело постепенно шло к вечеру. Стивен так и просидел в одной позе, не дрогнув ни одним нервом. Джон привычно сидел в своем кресле и читал газету, иногда метая какие-то беспокойные и заинтересованные взгляды на… спящего? Да, наверняка. Кто бы он ни был, рассуждал то и дело Ватсон, зачем бы сюда ни пришел, по какой бы ни было причине так измотан, он не позволит себе его выдворить. Во всяком случае, пока не поймет, в чем, собственно, все дело. Если вдруг что-то пойдет не так, по старой привычке у него всегда был пистолет при себе. Страшно представить, ведь и в клинике он тоже был всегда рядом. Кто бы мог подумать, что расследования всяких дел вместе с Шерлоком Холмсом приводят именно к этому! Сидеть в этой тишине было невозможно. Единственное, что ее нарушало, – шорох страниц газеты и редкие вздохи ее читателя. Навевало кучу различных воспоминаний, от которых было невозможно просто так отделаться. Надо пройтись. А лучше провести еще одно ночное дежурство – сна, вероятно, сегодня не предвидится. Джон отложил газету и, как часто делал при Шерлоке, когда тот замолкал на неопределенный срок, молча стал собираться. На подобные шорохи Стрэндж все-таки отреагировал: брови чуть съехали к переносице, лицо будто бы исказилось каким-то странным непониманием. Будто бы он видел кошмар или молчаливо выражал протест против этой «прогулки» на всю ночь. – Мне нужно на дежурство, – констатировал Ватсон, как делал это обычно; краем глаза он увидел это резкое недовольство. – Позвони мне, когда немного придешь в себя, хорошо? Он поджал губы. Кажется, он как-то сказал Шерлоку то же самое, да? Откуда бы Стрэнджу вообще знать его номер, или знать, что он прикреплен к стене на кухне дротиком, чего просто не могла долгое время выносить миссис Хадсон, или… Зачем он вообще сказал это? Джон оглянулся на Стивена. Он все еще неподвижно сидел в кресле, но лицо его было теперь спокойно. Бросив «Я скоро» через плечо, он вышел. Миссис Хадсон выскочила из своей квартиры и с удивлением встретила Джона. Она стала было спрашивать, но не получила никаких ответов. Ватсон говорил не совсем внятно: не хотел особенно отвечать на ее горячие расспросы, полные жизни и эмоциональности. Сейчас он был явно не в том состоянии, чтобы так просто реагировать на ее оживление. Он улыбнулся ей, отводя за плечи от двери, и вышел. Но она все равно вылетела за ним, остановив за плечо. – Джон, просто скажи мне, кто он! Неужели это так сложно? – Его зовут Стивен Стрэндж, – снова повторил Ватсон. – Я не знаю, зачем он искал меня, но, как видите, он меня нашел. Мы не успели толком поговорить: он валился от усталости, я просто не могу это видеть. Не после всего… – он чуть замялся и оставил эту фразу висеть в воздухе незаконченной. – Я оставил его отдохнуть. Мы переговорим обо всем утром, когда я вернусь с дежурства. – Это же безумие, Джон! Ты же его совсем не знаешь! – Я знаю, что это звучит и выглядит, как самое настоящее безумие. Вы не одна так считаете. Я просто… – он тяжело выдохнул и на мгновения отвел взгляд в сторону. – Я не знаю, почему это так, но я чувствую, что могу ему довериться. Женщина с вполне объясняемым беспокойством смотрела на него, прожигая этим взглядом, достающим до самых глубоких частей души. Она волнуется – понятное дело! Как тут не волноваться. Ватсон был действительно сам не свой после того дня. В последнее время все стали думать, что он более или менее идет на какую-никакую, но поправку, связывая это с самым простым и примечательным: он перестал так часто приходить на кладбище. Но только миссис Хадсон полностью понимала, что все еще это глубинное переживание его держит. Для нее тоже его смерть – самая большая потеря на свете, но даже она не могла понять, как именно избавиться от таких страшных последствий, в которых находился сейчас Джон. Она бы сделала все от нее зависящее, но он смотрел точно в глаза и чеканил каждый раз одно и то же: «С чего вы вообще взяли, что мне нужна ваша помощь?» Она знала, что спасти Джона Ватсона может только один человек. Но ради этого великого – одного жалкого великого! – этого человека нужно было все-таки отпустить. – Он… Он говорил мне когда-то, что, исключив все невозможное, мы получаем истину. Я пока не знаю, в чем именно она проявляется, но… – Ватсон вполне уверенно и твердо посмотрел на миссис Хадсон. – Но я думаю, я могу понять, в чем дело. И я сделаю это не ради Шерлока Холмса. – Милый, ты же понимаешь, что так бы сказал тот, кто бы хотел, чтобы он это одобрил? – она ласково улыбнулась ему, пытаясь вызвать хоть какую-то светлую эмоцию. Но, к ее сожалению, это зависло между ними, будто ударившись о крепкую стену, возведенную между Джоном и всем остальным миром, старающимся посылать ему лучи греющих добра и ласки. – Но его больше нет, – поджимая губы, протянул Джон и, болезненно прикрыв глаза, тихонько помотал головой. Чуть помолчав, он продолжил: – Возвращайтесь в дом, миссис Хадсон – ветер холодный. Он улыбнулся так мягко и ободряюще, как только смог, чуть поглаживая ее по плечу, чтобы уверить в своем нормальном состоянии. Она услышала его, хотя, казалось бы, блестящему блефу не поверила. Джон, довольный таким исходом событий, почти сразу же поймал такси. Знакомые улицы напоминали о длинных погонях, наполненных жизнью и странной, поистине чудовищной эйфорией. Он знал, что нужно двигаться дальше, но, казалось, весь Лондон насквозь пропитан Шерлоком Холмсом. Возможно, со временем это пройдет. Возможно, нужно немного подождать, и этот запах, этот вкус, этот дурман просто сойдут на нет, но не сейчас. Сейчас тот самый момент, когда нужно прятаться от целого города в небольшом помещении, пропитанном суетливым гулом нервных пациентов, требующих к себе просто поражающего количество внимания. Они бесконечно говорили, и говорили, и говорили... Иногда кричали – чаще внутри себя, чем вслух, но, казалось, Ватсон слышал этот гул голосов каждый раз, как входил утром в клинику. Поэтому он так пристрастился к ночным сменам: пациенты появлялись мало, практически никогда, а следить за теми, кто уже находится здесь, было не так сложно. Многие старались попасть к нему на прием, но в последнее время почти никто не пробивался. Это распаляло их еще сильнее, выдавало истинный азарт. Вот и сейчас, входя в эти двери, Джону казалось, что кто-то влетит за ним, лишь бы попасть на прием, пока нет других таких же, как и он сам. Это знатно веселило. Это знатно убивало. – Джон? – чуть скривив губы, чем обезобразив свое лицо, выпалила явно скучающая девушка за стойкой. – Что ты тут делаешь? – Мне показалось, у меня дежурство, – улыбнулся Ватсон в ответ. – Что, выгонишь меня? – Да тебя разве выгонишь…. Она была поражена, но не удивлена. С того дня Джон был совершенно непредсказуем для нее, и каждый раз ей приходилось делать все новые и новые пометки в листах рабочих часов. И она, и Ватсон получат свою дозу отборных цензурных слов, описывающих всю важность отдыха – на данный момент уже просто невозможно компенсировать все отработанные часы отпуском. Только Джону предлагали взять отгул, он отмахивался. Все знали, в чем дело. И он тоже знал. Из ординаторской он вышел в халате, с каким-то журналом на руках и сел в кресло прямо напротив стойки. Девушка явно засыпала, засматриваясь на какую-то только ей понятную точку на стене, и он тихонько позвал ее по имени: «Эстер. Эй, Эстер Пейн». – А, что? – она немного встрепенулась. – Что тебе нужно? – как-то даже болезненно протянула она и чуть потянулась, прикрывая зоркие глаза. – Не спи на посту, – ухмыльнулся Джон в ответ. Девушка бросила на него недовольный и даже несколько злостный взгляд. – Долгий день, да? – Меня Брэд оставил, – профырчала она. – Я не вовремя подошла, а он злой был после пациента. Как видишь, я здесь. Лучше бы без обеда на неделю оставил: все равно отсюда надолго не отойдешь. – Давно он тут так верховодит? – Да не особенно, – Эстер вскинула глаза в потолок и, постукивая пальцами по стойке, начала считать. – Дней десять. Может, одиннадцать. Ты в основном был ночью, поэтому он как-то распустился. Тебе надо чаще появляться днем: он тебя, почему-то, боится. – Или стыдится. – Ах, ну да, конечно, – саркастически протянула Пейн и рассмеялась. Стыдиться Джона Ватсона в клинике было просто невозможно. Боятся? Конечно, многие. Он смотрит так холодно и довольно проникновенно, будто бы знает о тебе абсолютно все. Впрочем, так думал только персонал. Пациенты находили его довольно спокойным, невспыльчивым и довольно компетентным, поэтому в значительной степени тянулись к нему. Мало кто из них по-настоящему знал, что Ватсон бывает действительно груб и жесток к людям. В редкие моменты, но бывает. Именно поэтому многие старались быть более обходительными с ним. Эстер его не боялась совершенно. Как-то с самого первого дня звездочка всего коллектива ему приглянулась. Она была милой и вечно смеющейся. Пейн пришла в клинику за несколько месяцев до этого – ее переманили из другого места, считая ее более внушительной фигурой на шахматной доске. Так оно и оказалось. Девушка запоминала абсолютно все, что касалось и не касалось работы, поэтому с легкостью находила ко всем подход и была незаменимым сотрудником. Незаменимым другом она стала и для Ватсона. В ее медовых глазах всегда была смешинка, даже если ей было до глубины души плохо и грустно. Дело было только в ее яркости: именно это с треском проваливало ловкую игру перед наблюдательным. А таких было немного, потому что люди редко бывают внимательны и смотрят так, как это делают сыщики. Это ее забавляло и умиляло ровно так же, как и расстраивало. Поэтому она иногда, посмеиваясь, звала Джона сыщиком, делая ему таким образом величайший в ее жизни комплимент. – А у тебя сегодня как? Вроде же выходной. Опять что-то случилось? – Я говорил же тебе, что случилось в тот день, да? – О каком именно дне идет речь? – она миловидно свела брови. – Это когда пришел парень с простреленным коленом? – Не говори так, пожалуйста, – недовольно протянул Ватсон, вызывая приятную улыбку на лице собеседницы, явно оживившейся за последние пару минут. – У него не было прострелено колено. Во всяком случае, не буквально. Загляни потом в карту, не буду разрушать такую интригу. Сама почитаешь. – Вот поэтому Брэд оставит меня опять на ночное. Но, раз ты так настаиваешь, сделаю исключение, – словно колокольчик, Эстер снова рассмеялась и, выходя из-за стойки, протянула: – Так что там за чудик? Он тебя нашел, да? – В точку. – Ох, мне срочно нужно принести нам по чашке кофе, чтобы ты с комфортом рассказал мне все, о чем вы говорили. – Я не сказал, что мы вообще говорили о чем-то сегодня. Пейн остановилась, не сделав и нескольких шагов от стойки. Казалось, вот-вот, и она разразится миллионами вопросов, на которые у Ватсона будет только один ответ: «Я не знаю». Но она молчала, жалостливо прожигая его взглядом. Затем тяжело выдохнула и, горько шурша подошвой белых кроссовок по полу, подошла к Джону. Сев рядом, еще более тяжело девушка протянула: «Ты оставил все это до утра и сбежал». Ему даже не нужно было кивать, потому что она знала, что абсолютно права. Когда они познакомились, Эстер была в похожей ситуации. Во всяком случае, ей так казалось. Девушка все равняла под предательство: у нее – парень, у Джона – сама жизнь. Тогда она была готова любого бродягу впустить в дом, если он хотя бы отдаленно напоминал бросившего ее с крахом и треском. Теперь же она абсолютно уверена, кого Ватсон оставил дома: обаятельного мальчишку, похожего на Шерлока, который попросил у него помощи. Или не просил. Иногда его не нужно было просить об этом напрямую: частенько хватало одного взгляда, чтобы это произошло. – Он, вероятно, пришел как клиент. – И что ему могло такое понадобиться? – Убедиться, что я не… – он немного призадумался, вспоминая названное имя. – Что я не Эверетт Росс. Думаю, мы в похожей с ним ситуации – он тоже ищет призрак. – Тем не менее, вы оба вполне реальны, да? – Может быть, Эс, это и есть самое страшное: нам вообще нельзя было встречаться, – сказал он с убежденной твердостью. Отчего-то она была готова согласиться. Хотя спорить с таким было бы сейчас просто глупо – ее убежденность в судьбу была слишком велика для того, кто хотел бы работать в холодной медицине, где не должно быть такого понятия вовсе. Пейн ласково улыбнулась Ватсону. Она была словно маленькая звездочка, горящая где-то далеко в холодном небе, на котором сама себя и заточила. Казалось, она светилась изнутри, и этот свет пробивался через медовые глаза и, что было действительно невероятным, успокаивал. – Знаешь, почему он нашел тебя? – продолжая улыбаться, спросила она. – Потому что кто-то все еще живет здесь, – девушка тыкнула аккуратным пальцем себе в грудь, указывая тем самым на сердце, – и здесь, – тыкнула она в голову. – Потому что нет лекарства, чтобы забыть кого-то действительно породнившегося, понимаешь? И для этого иногда не нужны долгие годы совсем рядышком. Иногда, вот знаешь, прикоснешься, и этот след словно вживается в вас двоих, и деться уже просто некуда: тянет так, будто вечность наедине проводили, а не минуты. Ты пытаешься бежать, а в голове только один вопрос: «Что со мной?» Даже если это втаптывает тебя в… – Эстер помотала головой, вообще не веря, что может это произносить сейчас. Наверно, это просто усталость сыграла с ней такую шутку. – Тебе… Вам обоим нужно просто двигаться дальше, ладно? Надеюсь, когда вы будете говорить завтра утром, ты это скажешь вслух, а не оставишь, как всегда, при себе, – она тяжело выдохнула и встала. – Хочешь кофе? А то атмосфера такая гнетущая, аж раздражает, вот честное слово. Она не дождалась ответа, потому что знает его. Конечно, да. И покрепче. Он все равно не будет спать, думая над ее словами, накладывая их на себя, на нее, на него, пытаясь найти тот заветный ключик. И сделает он это не для Шерлока Холмса, а для себя – впервые за долгое время.