***
Славные боевые подвиги решено было начать с поиска приспешников. Мой отчаянный восторг, чувство счастья в жерле вулкана, безосновательная и прекрасная в своей безосновательности надежда требовали зрителей. Стыдно признаться, но я жаждала признания. Хотела выйти туда, к этим могущественным и ужасным демонам, к этим чудовищным размалывающим силам совершенно открытой, голой, беспомощной и бесполезной. Никчёмушкой, как иногда называл меня Самаэль. Хотелось раскинуть руки, улыбнуться нежно и жалко, посмотреть своими коровьими глазами на восхитительного светоносного Люцифера, на источающего зловонье и страшную силу Астарота, на Веельзевула в окружении смертоносных членистоногих ублюдков. На воплощение всего сильного, властного, кошмарного и могучего… Посмотреть на это всё и улыбнуться с осознанием того, что сила совершается в слабости, и последние станут первыми, и идиоты победят. С такими мыслями в голове я сначала шла, потом бежала и в конце уже почти летела по коридорам ректорской резиденции. Всё те же крылья, выросшие за спиной от добродушной улыбки моего маффина, несли вперёд мою тщедушную тушку, и вместе со мной сначала вверх, потом вниз, потом снова вверх летели благословения князя Мышкина и Ивана Шатова, и Алёши Карамазова. И никогда ещё я не чувствовала себя настолько русской! Возле лестничного пролёта пришлось затормозить. Личный дворец Повелителя Пространства-Времени полностью отвечал натуре своего хозяина, поэтому лестницы здесь двигались (эта архитектурная вундервафля была явно вдохновлена Хогвартсом), а евклидова геометрия работала далеко не всегда. Местоположение комнат могло зависеть от времени суток или расположения небесных светил, от дней недели и, конечно же, от сиюминутного желания левой пятки Самаэля. Потому что движение это жизнь, жизнь нелогична и нерациональна, и Самаэль её любит. Нежно и трепетно. Так что его личный дом должен воплощать собой изменяющуюся, капризную, дерзкую и яркую жизнь, а не замершую смерть. Дом Повелителя Смерти должен воплощать жизнь. Когда Самаэль всё это мне рассказал, я не смогла удержаться от упоительного писка. Полное йо-хо-хо. — Выведи меня на улицу! — крикнула я в пространство и, оседлав перила, покатилась куда-то вниз. В ушах свистело, волосы развивались, крылья распахивались всё шире и шире. О, в этот момент я была уверена — встреться мне на пути окно, я вылетела бы в него и ни за что бы не разбилась. Потому что смерти нет, я в неё больше не верю! Её победил и растоптал мой Бог, её посадил на цепь мой супруг, который моя любовь, и моё вдохновение, и моё левое крыло, и самокатящееся колесо. Я всё неслась вниз… Благодарность. Вот, что мощным неудержимым потоком затопило всё моё жалкое существо, когда, проехав по перилам неведомо сколько, я потеряла ощущение пространства и перестала понимать, где верх, низ, лево, право. Вокруг мелькали стены, ступеньки, какие-то мимолетные световые блики, и всё это свивалось в безумную карусель, нисколько не помогающую снова обрести себя в подлунном мире. Самаэль явно вдохновлялся ещё и Кэрроллом. А вернее, это Кэрролл вдохновлялся Самаэлем. Да! Конечно! Ведь это мой маффин, мой сумасшедший, гениальный, прекрасный и опасный, как сама гуща экваториальных джунглей, как коралловые рифы с ядовитыми рыбами Лорд! Это мой демон, глубокий и тёмный, как океанская пучина; грозный и острый, как морской чёрт; безжалостный, непосредственный, озорной и весёлый, как Питер Пэн, как любой ребёнок; неукротимый, ни перед чем не останавливающиеся, изобретательный, как фаустианская мысль! О, я любила его или была свято уверена, что люблю. И сейчас где-то между материей и вечностью, в эпицентре геометрии Лобачевского, такая же беспомощная, как в бою с Люцифером, я любила моего маффина ещё сильнее за то, что я вот такая, а он — вот такой. За то, что он из мира сильных и страшных, безжалостных, жестоких и властных; за то что его глаза — изумруды, зубы — жемчуг, а сердце — само пламя, но не синее пламя сатаны, не чёрное пламя Геенны, а красное. Алое, как моя кровь — всё, что я могу отдать — как моя пролевающаяся слезами радость, как кожа на моих щеках, когда он берёт меня за руку, как губы, когда я крашу их джокеровской помадой, чтобы быть соблазнительной. Алое пламя Ассии. Огонь мира людей, которые венец творения Божьего, образы Бога, сами — маленькие боги. О, я в своём хитоне, и он в своём сюртуке — мы не так далеки друг от друга, как кажется… — Сандра-сан? — меня потрясли за плечо, — Вы в порядке? Я открыла глаза и обнаружила себя стоящей в прихожей, возле входной двери. Перед моим затуманенным взором маячил Белиал. — А? Что? — собственный голос показался каким-то чужим. — Вы выглядите слегка… — Счастливой? Воодушевлённой? — Пьяной. Будто бы господин поделился с вами стратегическими запасами саке. Впрочем, это совершенно невозможно и не моё дело, простите. Я засмеялась. Нашей с Самаэлем связи уже десять лет, но госпожой я так и не стала. Только Сандра-сан. — А, может, я скоммуниздила это самое саке! И тут же, не дав дворецкому опомниться, добавила: — Самаэль велел принести ему яцухаси. А мне пора. Улица встретила меня облачком колтаров в морду. Нет, всё-таки стоит запастись какими-то традиционными методами защиты. Вообще-то я не использовала никакой магии по принципиальным причинам, но святую воду снаружи и внутрь принимала. Тем и спасалась в это нелёгкое время. И почему только Самаэль не завербовал Астарота и Веельзевула на нашу сторону. Ненавижу их семейства.***
Мою идею по дезориентации противника Амаймон встретил предельно холодно. Впрочем, он любую исходящую от меня информацию воспринимал с кирпич-фейсом, так что это ещё ни о чём не говорило. Я, тем не менее, лично озадачилась целью вытянуть из Короля Земли хоть какое-то окрашенное эмоцией мнение. Пока что миссия проваливалась по всем фронтам. — Ну так что? Что? Согласна, план сумбурный, а точнее, его нет. Но какая тебе разница, тебе-то в любом случае за это ничего не будет. Перед Самаэлем я тебя прикрою, хотя, думаю, это не понадобится, Веельзевул ниже тебя в иерархии, а Астарот… Ну что Астарот, горячую воду нам пока не отключили, а мыло душистое и полотенце пушистое, благодаряя Самаэлевской брезгливости, всегда имеется в промышленных масштабах. А я, кстати, ещё и туалетной бумаги закупила по старой традиции. Давай, — я игриво стукнула кулаком плечо Амаймона и скривилась от боли. Мышцы демона напоминали кусок гранита, — будет весело. Король Земли, сидя за столиком в студенческой столовке, продолжал уничтожать эклер и, судя по лицу, вся его жизнь свелась к этому эклеру. — А всадники скоро покажутся, зуб даю. Амаймон на мгновение замер, я осеклась. Для него подобные выражения никогда не были метафорой. Когда демон продолжил приём пищи, я тихонько выдохнула. Кажись, пронесло. — Ну так что, чего ты опасаешься? Иблис? — Люцифер. Это короткое слово, произнесённое набитым ртом, выразило все страхи Ассии, причину всех её ночных кошмаров. Я сглотнула. При звуках рокового имени было сложно сохранить выдержку, но я тут же отвесила себе ментальную пощёчину. Страха нет, смерти нет, это всё иллюзия. Мы — стервозные богини, и нас никто не победит. — Ты что, испугался? Боишься? То есть, предпочитаешь сидеть здесь овощем, закопаться в грядку? Да уж, не думала, что между тобой и брокколи действительно столько общего. Голова Амаймона повернулась в мою сторону медленно, как на шарнирах, его взглядом можно было взрывать большие и малые населённые пункты, зрачки приняли форму ядерных грибов. Я вжала подбородок в плечи. Если бы Амаймон сейчас убил меня, а затем выложил Самаэлю причину, тот, сдаётся мне, не осудил бы братика. Единственное, что останавливало Короля Земли, так это наше нахождение на территории Академии. Вот за ущерб любимому учебному заведению ректор любому всыпет неиллюзорных. Несмотря на вхождение Амаймона в режим «Халк крушить, Халк убивать» (а что, даже по цвету похоже) и мой первый инстинктивный приступ страха, я выпрямила спину и тряхнула волосами. — Что, скажешь, я не права? Амаймон схватил тарелку, на которой только что лежал эклер, и запустил ею в меня. Я вскрикнула, накрыла голову руками и ощутила, как затылок и плечи накрывает дождём фарфоровых осколков. Посудина разбилась о стену в сантиметре от моего черепа.***
На улицах творился полный лавкрафтовский хаос. Поражённые миазмами люди и видом, и поведением напоминали древних немых богов из бездны: они точно также богомерзко клубились, бурлили, и «бесформенный кошмар» был именно тем эпитетом, который первым приходил на ум. Я беспрестанно распрыскивала вокруг святую воду из пульверизатора, старалась не попасть ею на Амаймона и боролась с желанием взять его за руку. Амаймон бы не понял. Он, как и Белиал, как и все демоны, с которыми я имела сомнительное удовольствие познакомиться, относился ко мне, как к игрушке и питомцу Самаэля, не больше, не меньше. Не могу их за это осуждать. — Что ты чувствуешь? Услышав такое из уст Амаймона, я едва не поцеловалась с поребриком. В остальном Король Земли вполне отвечал своему репертуару: двигался неторопливо, прогулочным шагом, глядел флегматично и ел леденец с видом а-ля «вот именно так Ассия сосёт последние несколько недель». Однако вопросы, в которые он внезапно ударился, заставили всерьёз задуматься о работе шестеренок под его зелёным скальпом. — В каком смысле? — уточнила я на всякий случай. Амаймон проводил равнодушным взглядом пробежавшую мимо нас женщину, но я почти сразу же отвернулась, сосредоточив всё внимание на ботинках своего спутника и заставляя себя думать исключительно о солнечных зайчиках на металлических пряжках. Соломон говорил, что всё проходит, это однажды тоже пройдёт. Со временем стихнет утробный вой, смолкнут крики. Люди перестанут раздирать ногтями миазмы, выпуская наружу кровь и гной. И останутся только солнечные зайчики, припекающее тепло и… Цветочный запах? — Ты видишь всё это, — демон вынул изо рта леденец и обвёл им окрестности, — я знаю, для людей подобное зрелище ужасно. Что ты чувствуешь, расскажи подробно. Я не могла оторвать взгляда от цветочного горшка на подоконнике, под которым мы с Амаймоном только что очутились. Как он уцелел, уму непостижимо! В треснувшем коричневом поддоне, занимающем всю длину подоконника, как-то неприлично, совершенно бесстыже буйствовали анютины глазки. Разве они распространены в Японии? А, неважно! Их слабого, едва ощутимого аромата, который я смогла учуять только благодаря невысокому уровню первого этажа, не хватало, чтобы перебить смрад демонов из семейства Астарота, но меня поразило, насколько по-хозяйски они чувствовали себя в своём ящике. Как нагло они раскинули по периметру сочные листья, как гордо вздергнули головки, явно тщеславясь молочно белым цветом по краям лепестков, насыщенным фиолетовым ближе к центру и крохотной жёлтой точкой там, где все лепестки сходились, прикрепляясь к стебельку. И так выглядели только самые крупные цветы, но в горшке жило и множество других! Красных, сиреневых, белых, жёлтых. Однотонных и пёстрых, робких в своей молодости, пышных — в зрелости. Они покачивались на весеннем ветерке, они… Боролись? Боролись отважней любых экзорцистов, эффективней государства. Мне ужасно захотелось сорвать их, перевязать поясом от своего хитона и подарить моему Самаэлю, но пришлось сдержаться, потому что тогда они бы умерли. Зачем Самаэлю гербарий, смерть у него и так всегда под боком. Я перевела взгляд на Амаймона, чтобы спросить, не может ли он отнести горшок в ректорскую резиденцию, и обнаружила, что тот пялится на меня изучающе, не мигая. — Что ты чувствуешь? — повторил демон. Я, улыбнувшись, ответила: — Надежду. И тут же устыдилась сразу по двум причинам. Во-первых, анютины глазки. Они не бесхозные, нам нельзя их забрать; во-вторых, люди. Мои братья, мои ближние с полопавшимися сосудами, с язвами по всему телу. Что с того, что я любуюсь цветочками, будучи здоровой. Смогли бы они завоевать моё внимание, если б им приходилось соперничать с зудящими бубонами на коже? Пришлось снова повернуться лицом к действительности, к удручающему апокалиптическому пейзажу. Над вопросом «почему апокалиптический пейзаж я готова признать действительностью, а цветы — нет» я решила подумать как-нибудь потом. — Чувствую, как инстинкт самосохранения становится на дыбы и приказывает бежать и прятаться. Чувствую, что мне жаль этих людей, но только от того, что в них я вижу себя, свою потенциальную судьбу. А ещё брезгливость и отвращение. Это всё. Я — плохой человек… — Нет, всего лишь заурядный. Леденец закончился. Амаймон швырнул палочку от него мне под ноги и, сунув массивные кулаки в карманы брюк, двинулся вперёд так стремительно, будто передумал и решил бросить меня с моим планом. Я кинулась за ним. Потом немного подумала, вернулась, подобрала палочку, забросила в урну и снова побежала за Амаймоном. Периферическое зрение успело заметить, как стайка пролетающих мимо колтаров совершенно ненамеренно и между делом переворачивает урну. — Заурядный человек всегда плохой, а я… Меня поменяют, изменят. И будут другие чувства. А до той поры можно хотя бы… Святые щи! Договорить я не успела. Желудок сделал сальто, глаза вылезли из орбит и приняли форму аж двух квадратов, колени подогнулись. Я инстинктивно присела, словно это могло помочь мне стать меньше и незаметнее. — Ты тоже это видишь? Из-за горизонта на белоснежном скакуне выехал великолепный сияющий мужик. Его плащ заслонял солнце, ржание коня рассекало воздух громовыми раскатами, глаза и животного, и седока метали молнии, и в первое мгновение мне почудилось, что это Один явился из Вальхаллы или Зевс с Олимпа спустился. Во второе мгновение нервную систему сотрясло от кошмарной мысли: это Люцифер, но я быстро отбрехалась тем, что Король Света предпочитает современность нафталиновому пафосу, а всадник поражал воображение шмотками, явно скоммунизженными из музея средневековой истории. Вишенку на торте и смысловой центр фешн-композиции очевидно представляла из себя корона — чудо ювелирного искусства, от одного взгляда на которое начинали слезиться глаза. — Ну как-то примерно так я и представляла себе принца на белом коне. Амаймон фыркнул и оттолкнул мою руку, не давая вцепиться себе в локоть. — Корона… Корона… — нужное слово вертелось на языке, но его поиску отчаянно мешала каша из анютиных глазок, отвратности человеческого тела в нынешние времена и отвратности человеческой натуры в любые времена, — Коронавирус! — В точку, — похвалил Амаймон, — это Мор. Астарот спустил с цепи свой главный козырь. Я встряхнулась, расправила плечи и улыбнулась так лукаво, чтобы даже я сама не догадалась, как же мне на самом деле страшно. — Это мы ещё посмотрим. Джокер бьёт даже козырного туза.