Цыганский апокалипсис

***

      — Ну это уже ни в какие ворота…       С севера на Токио стремительно надвигался Нечестивый Король. Как будто нам было мало чуч, вурдалаков, гулей, колтаров и прочей нежити, специализирующейся на распространении заразы. Как будто тот факт, что пламя саламандр и фениксов предпочитало расправляться не с гниющими трупами, а с природными угодьями и архитектурными постройками, недостаточно измучил бедных людей. И, если все вышеперечисленные последствия Большого Пиздеца ещё как-то несильно затронули наш Акадос и его обитателей, то Нечестивый Король заставлял мои нижние полушария сжиматься в два огромных финика. Так-то он, может, был бы и неопасен, но все наши барьеры навернулись, как карточный домик (в прямейшем из смыслов этого слова), а без них прогноз какой-то не очень радужный.       Я отвернулась от окна, в которое наблюдала всю эту адскую джигурду, и посмотрела на Самаэля с материнской нежностью во взгляде. Вот он, мой Лорд, мой маффин, сидит верхом на огромном плюшевом мономишке* в своём розовом халатике с лолями и разделывается с виртуальными монстроидами, мелькающими на гигантоманском плазменном экране (у нас в Техасе всё большое). Рот приоткрыт, внутренняя сторона щеки закушена, в глазах — азарт, какой сейчас бы очень пригодился на поле боя, где наши легионы экзорцистов пытаются навалять люлей нелегально понаехавшим.       — Ну почему же ни в какие ворота, — отозвался гроза виртуальных демонов, когда я уже успела забыть о вскользь брошенной реплике, — в очень даже конкретные. В те, что в Арктике на территории России.       Я насупилась. Нет, правда, ну почему, если какая-то хрень происходит, то её эпицентр непременно на моей исторической родине. Хотя, я несправедлива. Пришельцы же вроде всегда на Нью-Йорк нападают…       — Маффин, любовь моя, — я присела на кровать, нарочно вдавив колено в рожу какой-то нарисованной на дакимакуре блуднице, — ты уже не выглядишь таким уж больным.       — На что это ты, Каштанка, намекаешь? Я самый больной в мире нечеловек.       Я хихикнула.       — Может, оно и так, но я ж ведь о психике говорю. А намекаю я, Милорд, на то, что там нашим, кажется, жизненно необходима помощь.       Самаэль наклонился вправо, будто это движение могло помочь его персонажу вовремя уклониться от файербола, и высунул кончик языка.       — Только не прикидывайся, будто тревожишься за них, я знаю, что тебе плевать.       Я не стала кривить душой.       — Да, плевать, но мне не должно быть плевать, поэтому я буду вести себя так, словно мне не плевать. Льюис утверждает, что научиться любить людей можно, если достаточно долго вести себя так, будто уже их любишь. Почему бы Вам, Милорд, не помочь нашим? Конечно, если это никак Вам не повредит.       — Повредит, Каштанка, очень повредит. Например, моему настроению и времяпровождению, разве не очевидно, что я занят? Кроме того, я и так люблю людей, нет нужды этому учиться.       — Раз любите, так помогите!       Вместо ответа демон наклонился влево и скрестил ноги под подбородком у мономишки, будто пытаясь задушить игрушку.       — Людей на Земле семь миллиардов штук. Мы можем себе позволить слегка проредить популяцию.       Я сцепила зубы. Если честно, привычка Самаэля смотреть на венец творения Божьего не иначе как на забавных зверушек, иногда раздражала.       — Вот ведь человек, — произнёс вдруг демон, не отрывая взгляда от пятого размера груди своего персонажа, — хитрое существо, коварное, со вторым, третьим, а то и десятым дном. Может быть, глупое, как треножник, но всё-таки коварное. Ты, carissima, истинный человек, хоть я и зову тебя Каштанкой, потому что у тебя собачья душа и собачьи челюсти. При всём этом ты с по-настоящему псиной преданностью верна своей породе. Творить добро моими руками и чувствовать себя духовно прогрессирующей — как тебе этого хотелось бы, не так ли? О, с каким удовольствием ты полировала бы нимб рукавом своего драного хитона, какой наделённой властью ты видала бы себя, если б я пренебрёг собственным комфортом и здоровьем и вышел на баррикады. Конечно, ведь оказанная мной помощь была бы твоей заслугой, о праведная дочь Творца Вселенной. Это ты уговорила жестокого демона, Второго Сына Сатаны, одного из Королей Геенны, и чудовище послушалось твоего слова…       Я больше не могла слушать поток этих глумливых речей. Выхватив у Самаэля джойстик, я толкнула демона в гору игрушек и подушек и с бесконечно хладнокровным видом позволила огненным монстроидам разделаться с грудастой бабой на экране. Самаэль подпер голову кулаком.       — Я месяц шёл к этому уровню.       — Зато будет не так обидно покидать диван.       — Поросеночек мой, даже покидая помещение, я не покидаю диван.       И он выхватил из-под меня дакимакуру, заключая в объятия блудницу, которую я с таким удовольствием расплющивала коленом. Это резкое движение тоже опрокинуло меня в гору безделушек.       — Я же просила не называть меня поросеночком! Ненавижу свиней.       — Ты путаешь просьбу и приказ. Первое предполагает возможность отказа.       Я фыркнула, не найдясь с ответом.       — Ваша претензия, Милорд, на самом деле справедлива, но что же мне делать? Идти туда? Мне? Вы же видели, как я сражаюсь!       — Будто не ты двумя часами ранее утверждала, что будешь жить вечно и никогда не умрёшь.       — Это да… — я растерянно замялась, — но мне так не хотелось бы расставаться с Вами, Милорд. Разлука с физическим телом непременно к этому приведёт.       — О, carissima, мы не расстанемся, ты всегда будешь в моём сердце, — театрально и донельзя язвительно пропел демон, — Одного квадратного миллиметра в левом желудочке тебе хватит? Я бы поместил тебя между аниме двадцатых годов и той очаровательной ведьмочкой, которую я встретил на шабаше в Ирландии в…       Продолжение расслышать не удалось, поскольку я оседлала наглого демона и накрыла его рот подушкой.       Он картинно забился, словно освобождение из моей хватки действительно требовало труда.       — Что, мало тебе? — спросил демон, когда я всё-таки убрала подушку, — Но разве правила аскетики не велят довольствоваться малым?       — Мы знаем, что я — плохой пророк. Настолько плохой, что не делаю попыток к улучшению. А Вы — плохой демон, и Вам известно, почему.       — Я — прекрасный демон, потому что нахожусь здесь, а не там. А ты поступаешь дурно, о праведная дочь Творца. И неужели же ты осмеливаешься претендовать на то место в моём сердце, что занято новой приставкой? Клянусь покрывалом Гипноса*, за всю историю человечества ни одна иллюзия не являлась ещё настолько призрачной.       Я скрестила руки на груди, сжимая коленями его таз и глядя на дерзкого трикстера сверху вниз. Как же редко удаётся посмотреть на него таким образом!       — Вы, Милорд, и есть бог иллюзий. Неудивительно, что я во власти морока.       — Смотри, как бы я не решил, что ты слишком принадледишь мне, и не утратил последние микрочастицы интереса к тебе.       Самаэль от души веселился. Его глаза смеялись, хотя на тонких губах блуждала весьма сдержанная улыбка, руки лежали раскинутыми в притворной капитуляции. Я знала, что всё это, включая поражение персонажа в игре, было мне позволено, но как же весело вообразить, что это не так. Как весело держать Второго Сына Сатаны за запястья, чувствовать столь любимую каждым человеком власть, смотреть высокомерно и по-королевски.       — А что, любовь моя, почему бы мне не пойти и не сразиться за моих ближних? Почему не отдать жизнь нынешнюю ради будущей, не положить душу свою за други своя?       Несмотря на эти слова, во мне всё больше крепла уверенность в собственной неуязвимости. Рядом с Самаэлем не получалось пугаться. Никогда и ни за что.       — No pasaran, Косяк. Еxtrema secutam*. Соверши задуманное, как истинная женщина Бусидо*, как дочь своего Отца. Быть может, Он всё же откликнется на твой зов, если ты будешь достаточно слаба и безоружна и утратишь последнюю надежду.       Он приподнял сжатый кулак, а я внезапно поняла, что вконец запуталась и уже не понимаю, где мы с Самаэлем шутим, а где говорим серьёзно.       — Мorituri te salutant*, — ляпнула я единственное, что хорошо знала по-латыни.       — Dixi*!       Самаэль сел, а я легла. На пол. Потому что была бессовестно сброшена с кровати. Демон снова взялся за джойстик.       — Перед славными боевыми подвигами, загляни на кухню и вели Белиалу приготовить мои любимые яцухаси.       — Когда вернусь, ты будешь моим яцухаси, маффин.       И я убежала, послав ему воздушный поцелуй. Последнее, что удалось заметить — две направленные на меня сосредоточенно-неподвижные зелёные радужки и вертикальные зрачки в их центре.       Итак, что мы имеем? Снаружи у нас Большой Пиздец, представленный открытыми вратами Геенны, Астаротом, Веельзевулом и их Семьями (гниение и насекомые — самые мерзопаскостные штуки), иллюминатами, возможно, Люцифером и самой жуткой фигней — непредвиденной. Что мы можем противопоставить этому дерьму? Я — женщина двадцати восьми лет, в хитоне и сандалиях, с эсхатологическим восторгом, верой в распятого, но воскресшего Бога, с любовью ко Второму Сыну Сатаны собираюсь биться с адом с помощью меча и такой-то матери. Первым владею на троечку, вторым — на отлично. Мои молитвы — просто слова, они не разбрасывают демонов в стороны. Я не владею магией или накаченными мускулами, и единственный мой действительно раскаченный скилл — остроумная болтовня. Как говорил наше всё Фёдор Михалыч: «Но что же поделать, если прямое и единственное назначение всякого разумного человека есть болтовня. То есть, умышленное пересыпание из пустого в порожнее».       Что ж, Геенна, трепещи, я просто обречена на успех, потому что мы — стервозные богини, и нас никто не победит. Во имя Абсурда!