Цыганский апокалипсис

***

      А началось это всё с открытых врат Геенны. То есть, не то, чтобы с открытых, потому что открытыми они стали уже давно, и только магия моего маффина мешала этой распутной девке — Геенне — раскинуть в стороны свои створки. Так что вернее было бы сказать, что началось всё с предательской пули, прошившей верхние полушария моего маффина, и с последующего проститутского раскрепощения Геенны, из-за чего в нашу мирную и уютную Ассию (которая на самом деле никогда не была ни мирной ни уютной, но теперь кажется, что была, по сравнению с её состоянием на сегодняшний день) хлынула всякая шушера, как гастарбайтеры из средней Азии. Результаты этого нашествия подозрительно напоминали ситуацию с беженцами в западной Европе. Если честно, я даже в какой-то момент задумалась, не появятся ли у нас со временем чисто демонические кварталы, как существуют чисто чёрные или чисто китайские кварталы в Америке, но мой маффин, то есть Самаэль, очень быстро пресёк все мои размышления на эту тему.       — Такими темпами, carissimа*, — произнёс он, держась одной рукой за створку огромного окна в своей комнате, а другой удерживая на раскалывающемся черепе пакет со льдом, — скоро в Ассии будут чисто человеческие кварталы. Правда, я на твоём месте сравнил бы их с чисто еврейскими.       Я тут же ринулась к нему, подставляя плечо, на которое он с высоты своего метра девяносто оперся, как мог бы опереться о прикроватную тумбочку. Мои метр шестьдесят на самом деле очень удобны. Повиснуть никак, а использовать вместе трости — всегда пожалуйста.       — Это потому что мы будем существовать изгоями, как существовали древние евреи при Вавилонском пленении?       — Скорее уж при немецком. При вавилонянах евреи не исчезали с такой поразительной скоростью.       Вот тут-то я и поняла, что пришёл пиздец.       Хотя будем честными, а когда он уходил? Жизнь в Ассии всегда — один огромный пиздец, перемежающийся короткими периодами расхлебывания последствий предыдущего пиздеца и подготовки к следующему. А уж в России и подавно, и плевать, что мы в Японии, потому что меня из России вывезли, а Россию из меня — ни за что. Ни одного столетия без пиздеца у нас не было, а значит ни одна человеческая жизнь его не избежала даже и в глобальном смысле. Про локальные я молчу. Правда, на наш век выпало что-то уж совсем масштабное, но я отчего-то не испугалась. Рядом с Самаэлем пугаться не получалось, хоть ты тресни, как его бедная повреждённая пулей черепушка. Рядом с Самаэлем получалось только творить хрень.       — Что будем делать? — спросила я, помогая ему улечься в огромную заваленную милым сердцу хламом постель.       Он откинулся на эскадрилью разнообразных подушек и скривился от явно неподдельной боли.       — Ede, bibi, lude*, — заявил он, салютуя пакетом и разбрасывая повсюду капли воды, — а ещё принеси льда.       И швырнул мне пакет. Я знала, что он в любой момент может телепортировать себе лёд хоть из Атарктики, но нам обоим нравился процесс ухаживания. Мне — отдавать, ему — получать. Он делает вид, что это всё — одолжение для меня, но это только полправды.       — Такому горячему мужчине грех льда не принести.       Я кокетливо улыбнулась и, виляя бёдрами, двинулась к стоящему в углу розовому холодильничку с морозилкой. Самаэль проводил меня красноречивым взглядом.       — В сочетании с хитоном и сандалиями это выглядит как-то кощунственно даже на мой вкус, — прокомментировал он.       Я наполнила пакет свежими кубиками льда, всё тем же манером подошла к его кровати, присела на край, а затем склонилась и осторожно коснулась губами пластыря на его лбу.       — Вы с Вашим стилем в одежде не можете судить кого-то по внешности и считать, что хитон, сандалии и пренебрежение расческой как-то отражают мою суть.       Он запустил руку в мою гриву, надеясь пропустить волосы через пальцы, и потерпел фиаско, завязнув в шевелюре.       — Dicis gratia*, — засмеялся демон, ущепнув меня шею.       — Как знать, как знать.       Я аккуратно положила пакет со льдом на его лоб. Самаэль не любит говорить чёткое «да» или «нет», предпочитая конкретным ответам расплывчатое «может быть». Со временем я начала делать так же, и теперь наше общение часто напоминало разговор двух сфинксов, загадывающих друг другу загадки. Я никогда не льстила себе мыслью, что мои загадки хоть сколько-нибудь трудно разгадать.       — Вы ещё долго будете изъясняться со мной на латыни только потому что я имела неосторожность сравнить Вас и горящий синим пламенем Токио с Нероном и горящим Римом? — спросила я, стараясь, чтоб мой взгляд излучал соблазнительность и томность.       — А ты ещё долго будешь подчиняться чисто человечьему тщеславию и считать себя причиной хоть какого-нибудь из моих действий? — парировал он, глядя на меня с прищуром из-под пакета со льдом.       — Тщеславие слишком вросло в человеческую природу, а борьба со своей природой — бесконечно сложное дело, у многих на это вся жизнь уходит.       — Твоя жизнь тоже приближается к финалу, — он качнул головой в сторону окна, — так что поторопись.       Я засмеялась. На сердце отчего-то было легко и радостно, несмотря на понаехавшую в Ассию шушеру и пиздец, связанный с этим. Наверное, потому что сегодня на улице солнышко, и дует привольный весенний ветерок. На качели бы и чтобы музыка в наушниках играла…       — Это мы ещё посмотрим, — лихо отбрила я и уперла руки в бока, как настоящая русская жена, которая и в горящую синим пламенем избу войдёт и коней всадников апокалипсиса на скаку остановит, — и вообще я буду жить вечно и никогда не умру.       Самаэль улыбнулся, и от этой его улыбки у меня за спиной выросли роскошные ангельские крылья. Потому что в ней виднелась только добрая, а не злая насмешка.       — Это мы ещё посмотрим. Абаддона* в любом случае с тобой не согласен.       — Ваш Абаддона у Белиала на кухне кур и прочую живность умерщвляет, чтобы бедняжки не мучились.       Самаэль закатил глаза.       — А всё твоё идиотское псевдомилосердие.       — И ничего не идиотское, — я недавно посмотрела в интернетах (пока весь интернет, благодаря пиздецу, не навернулся) ролик про то, как убивают животных на ското- и птицефермах, и впечатлилась по самые гланды.       — Ну да, за курочек и коровок вступилась, а за людей, которые для меня и прочей демонической породы — те же курочки…       — А так часто бывает среди людей. Вспомните хоть того же Адика.       — Раз допускаешь для себя такие сравнения, то лучше бы тебе сменить наряд и не позорить касту библейских пророков таким чудовищным лицемерием.       — Пророк из меня некудышный, это правда, но я ведь этого и не скрываю, а значит, и лицемерия нет. Что до одежды и самого звания пророка, то тут меня уже имя обязывает*.       — Кажется, ты слишком близко к своему христианскому сердцу приняла магически-языческое поверье, гласящее, что имя отражает суть владельца.       Я положила ладони по обе стороны от лежащей на подушках головы Самаэля и наклонилась к его ухмыляющемуся лицу.       — Вы ведь так угораете по именам, Милорд. Не могла я не заразиться этой Вашей страстью. Точно так же и лицемерие. Если оно, пусть и неосознанно, присутствует в моём поведении, я благодарна, потому что это ещё сильней роднит меня с Вами.       Говоря всё это, я опускалась ниже и ниже. Медленно, по сантиметру на слово, методично я шла к своей цели — к тонким улыбающимся губам, за которыми виднелись острые кинжалоподобные клыки, добавляющие перчинки в добродушие улыбки. Самаэль, томно прикрыв глаза, ждал, словно покоряясь неизбежному, но в последний момент выдохнул прямо в мои губы:       — Надеюсь, carissimа, больше я тебя ничем не заразил. Потому как здоровье моей последней блондиночки вызывает смутные сомнения.       К данной секунде я уже успела закрыть глаза, предваряя этим поцелуй, но последняя фраза Самаэля заставила резко остановиться и вперить в него недоумевающий взгляд. Теперь в добродушии демонической улыбки отчётливо виднелся яд.       — Что?       — Что? — отзеркалил он.       Я сжала губы в раздраженную нитку и без малейшей нежности укусила демона за нижнюю губу, прокусив кожу до крови.       — Теория об именах подтверждает себя всё чаще, ты действительно истинный яд, маффин*.       Демон бесстыдно заржал, но его смех, к моему большому удовольствию, быстро перешёл в стон боли.       — Зато мы убедились, что я честный… нечеловек и говорю правду чаще, чем тебе кажется.       И он как-то почти по-старчески закряхтел, устраиваясь на подушках поудобнее. Я слизала с губы кровь.       — С Вас, Милорд, уже песок сыплется, а Вам всё неймется.       — Какая топорная провокация, carissime, не надейся, не выгорит. Не заслужила ты, чтобы я тебе доказывал свою мужскую состоятельность. Но, если поправишь подушки и принесешь джойстик, я подумаю.       Подобные диалоги могли вестись часами. Мы с маффином словно плели косичку или сооружали цепь, пристегивая к ней по очереди новые звенья. Я обожаю эти разговоры, и, думается мне, Самаэлю тоже нравится. Кроме того, что это очень приятно, на ум могут прийти новые интересные мысли. Вот, как теперь. Стоило в разуме промелькнуть сравнению с настоящей русской бабой, как одна занимательная идея оформилась практически моментально. Хоть я и привыкла к пиздецу (рядом с Самаэлем он происходит даже чаще, чем в России), но конкретно этот меня бесит.       Ужасно вымораживает это новое изобретение Астарота — коронавирус, понаехавшая нематериальная мразь, из-за которой накрылся интернет и позакрывалось в городе всё развлекалово, но больше всего бесит та безымянная сволочь, которая продырявила моему маффину оба полушария и сделала вид, будто так и было. Чёрта лысого я позволю всяким беспозвоночным тварям (демоны же бестелесны, а значит, в том числе и беспозвоночны) безнаказанно творить хрень. Мы тоже не с дубу ссыпались.       Сегодня светит солнышко, и веет вольный весенний ветерок, поэтому у меня игривое настроение, которое нисколько не умаляет пожирающая и убивающая всё сущее нематериальная мразь. Все знают, что, если игривое настроение у Самаэля, то пора копать окопы, запасать гречку и сооружать шапки из фольги. Мало кто знает, что я провела с Самаэлем слишком много времени, и это совершенно конкретным образом сказалось на последствиях моего игривого настроения.