Соприкосновение

Все пять девушек давно подружились, даже несмотря на то, что были очень разными. Что и говорить, уход за ранеными героями сблизил их в последние несколько дней. Безбашенный Винни сильно пострадал от собственных «зажигалок». Спасло его только то, что отважная Чарли, рискуя обгореть или даже стать жертвой разрыва гранаты в руках, успела вовремя сорвать патронташ с груди белого непоседы и откинуть подальше. Туда, где тот нашёл себе другую, более подходящую цель в виде пары недобитых плутариков. Очевидно, что к шрамам, которые скрывала его полумаска, добавились бы и ещё: на нижней части лица, шее, плечах и груди – однако врачи с «Сомниосуса» обещали провести восстановительные процедуры, которые вернут не только здоровье кожных покровов, но даже и шерстистую поросль на них. До того, как прийти в себя, он пару раз в беспамятстве звал Харли, но когда, очнувшись, увидел её перед собой, то не сумел выдать ничего, кроме довольно глупой нарциссической шутки. Бесконечные рассказы о славных подвигах распрекрасного Винсента Великолепного давно стали неотъемлемой частью его образа. Кого-то они забавляли, кого-то заставляли взрыкивать и обречённо закатывать глаза, однако представить себе Винни без этого бахвальства было уже, пожалуй, невозможно, и перестань он вдруг выделываться, то все дотоле недовольные вскоре сильно заскучали бы. Харли тогда на это лишь хихикнула в кулак, и серьёзного разговора между ними так и не состоялось. Не знали они, что сказать друг другу. Харли, успокоив героя тем, что следов от его ратного подвига на лице и теле, скорее всего, не останется, предоставила непоседу заботам земной партизанки. Та быстро нашла к нему подход. Не в меру ретивый парень вознамерился вскочить и немедленно вернуться к своему знаменитому экстремальному образу жизни, и хрупкой с виду девушке по имени Чарли Дэвидсон пришлось пригрозить ему увесистым гаечным ключом, который та в числе прочих инструментов всегда носила с собой. Бедному Винни ничего не оставалось, как и дальше соблюдать предписанный докторами постельный режим, и мышка Харли осталась вполне спокойной за него. Заметив, как он глядит на земную красавицу, Харли поймала себя на мысли, что совсем не ревнует, и ещё раз убедилась: ничего, кроме дружеской привязанности к шальному ловеласу она больше не испытывает. А посему делать хоть что-то для того, чтоб восстановить с ним близкие отношения, даже и не думала. Не нужно ей уже это, не имеет никакого смысла. Поэтому рыжая мышка, выйдя от своего бывшего ухажёра, решила заглянуть к другому бойцу. Того нечасто навещали: разок заглядывал Форд, пару раз – Ридли. Ну, Тару, пожалуй, забегала довольно часто. Но именно забегала. На пару с Ридли она больше времени проводила у палаты Гэба. Так как штаб Вуори был безнадёжно разрушен, то размещать выздоравливающих пациентов было, увы, негде, а посему приходилось пользоваться гостеприимством плутаркийской царевны, которая согласилась не покидать планету Земля ровно до тех пор, пока все герои не поправятся. Собственно, всем пятерым оставалось не так уж и долго пребывать здесь, день-два – и все поправятся. И всё-таки Харли знала, что на поправку идут куда быстрее, когда ощущают поддержку друзей. Поэтому она зашла в соседнюю палату и, опустив глаза, поздоровалась с лежавшим в ней пациентом. Крепкого телосложения мужчина с густой бурой шерстью, как и Винни, весь был обмазан какими-то заживляющими гелями. Впрочем, Винсенту досталось даже, пожалуй, чуть меньше, чем этому бойцу. В морской битве, пытаясь выручить из беды товарища, он собрал на себя, наверное, всю вражью плазму. Под гелем и тела-то было почти не видно. Всегда ему доставалось, бедняге, хоть и не был буйнопомешанным, как капри. - Как вы, Додж? – спросила Харли, осторожно подсаживаясь в креслице-плавник рядом с больничной койкой. Кровати в лазарете «Сомниосуса» были такими же чуднЫми, как и всё прочее. Cделанные из какого-то невиданного полужидкого вещества, они мягко обволакивали тело пациента подобно воде очень большой плотности. Такая койка предохраняла тело от деформации и пролежней, если б кому-то пришлось проваляться на ней долгое время, а иногда ещё и сама проводила гидромассажные процедуры. Словом, диво – не иначе. - Ну-у, - протянул он, открыв глаза – один красивый, карий, другой страшный, под мёртвой пеленой бельма, - сейчас уже лучше. Вы хорошо влияете на больных и пострадавших. Мышка не выдержала – зарделась антеннами. - Вы, мужчины, неисправимы: сперва творите то, что и богам не снилось, а потом отшучиваетесь, как ни в чём не бывало. - Должно быть, за это вы нас и любите, - усмехнулся бурый мыш. Шутить и выкабениваться было явно не его коньком, но Харли решила не судить строго: мужчина обладал приятным низким голосом, хорошо поставленным, ровно звучащим, хоть и глуховатым. - И за это тоже, - махнула она рукой и потупилась. Общество Доджа было ей приятно само по себе, даже во время совершенно пустого разговора. И он, кажется, не имел ничего против. Для Харли это было так важно теперь. - А вы, женщины, стихи слушать любите? – спросил он вдруг, как бы невзначай; лицо его, навеки отмеченное войной, ничего не выражало, но Харли показалось, что это нарочно, как будто боец что-то держал в себе, не давая воли. Был неуверен в себе и сейчас скорее действовал по принципу: «Будь что будет! Двум смертям не бывать, одной не миновать». Так бывает, когда говоришь нечто, от чего совсем не ждёшь результата, но и молчать больше не в состоянии. - Стихи? – удивилась мышка, и свою заинтригованность скрыть даже не попыталась. – Не знаю даже. Мне никто никогда не читал стихов. А вы умеете сочинять? - Нет, сам, увы, не умею, - чуть смутился Додж, - но помню наизусть много стихотворений. Мой отец до войны преподавал в школе словесность, и я много успел впитать до того, как всё рухнуло. Я не знаю, интересно ли это ещё кому-то, кроме меня. Вам – интересно ли? Но так хочется! Сто лет уже никому ничего не читал. - Я с удовольствием послушаю, Додж! – живо отозвалась мышка; ей и вправду было жуть как интересно, ведь в её детстве, проведённом исключительно среди технарей и книг о движках и микросхемах, никакой поэзии и в помине не было. Помолчав немного (то ли припоминая стихи, то ли намеренно выдержав паузу), бурый мужчина закрыл глаза и начал: Цвела в сердцах любовь, цвела когда-то, Когда всё ярче было, чем теперь. Ушли те дни, опали без возврата, Но живы мы: и ты и я – поверь. Ручьями пели смелые надежды, Когда не знали мы, что значит грусть. Мы счастливы не будем так, как прежде. Не воротить былого… Ну и пусть! Теперь мы просто старше, но всё те же, И можем так же верить и любить, Сошьём мы крылья новые надежде И ключ от счастья сможем раздобыть!* Неспешное течение звуков речи не дало Харли толком сосредоточиться на смысле стиха, однако, мнилось ей, не так уж оно было и важно. Мышка как заворожённая слушала голос. И чудесное, гармоничное сочетание слов и ритма. Никогда ничего подобного она не испытывала, и, сама того не заметив, вдруг склонилась к лицу мужчины, будто чтобы лучше слышать тихую речь. Боги! Как же давно у неё не было контакта! Кажется, года три уже, с тех пор, как ещё на Марсе Стокер попросил её о небольшом, но важном для него одолжении. Вопреки всем легендам, которыми было овеяно имя лидера Борцов за свободу, железным тот не являлся. Он был из плоти и крови, у него были душа и сердце, которым требовалось, тепло, участие и утешение. О многом он не просил, и ничего «такого» между ним и молоденькой мышкой, в общем-то, не было. Только прямой контакт. Раза три, наверное. Это восстановило душевное равновесие командира перед решающими битвами, но многим показалось, что у них с Харли любовь. Так подумал тогда и Винни… А теперь всё это было не важно. Теперь Харли, окончательно забывшись от счастья и благодати, совсем перестала вслушиваться в слова, которые произносил мужчина, и не заметила даже того момента, когда он умолк. Ничего прекраснее в жизни мышка ещё не испытывала. *** - Очнулся… - едва смогла вымолвить взволнованная Ридли; она уже очень долго не сводила усталого, напряжённого взгляда с информационного экранчика над входом в палату Гэба. Тому досталось крепче всех, что, в общем-то, было немудрено при его излюбленной манере общаться с противником на поле боя. Ожоги, переломы, разрывы тканей внутренних органов… Он в который уже раз выжил только каким-то чудом: едва живой Додж сумел вытащить его из мясорубки, в которую превратился залив во время решающей битвы, и доставить на «Сомниосус». Естественно, что в лазарете его пребывание оказалось особенно долгим. Все уже успели покинуть борт чудо-корабля, а капри всё валялся без сознания. - Пойдём! – просияла Тару, схватила мышку за руку и потянула к входу в палату. - Давай ты первая, - остановила её Ридли, чувствуя, как мгновенно пересыхает в горле, темнеет в глазах и становится нечем дышать. И что так разволновалась, дурная? - Да не трусь ты! – Тару была спокойной, как сытый удав, только сияла счастьем. - Ну, пожалуйста, - Ридли сделала такое лицо, при взгляде на которое земной девушке тут же перехотелось перечить марсианке. - Ну, ладно… - махнула она рукой. - Но только ты сразу за мной. Поняла? Ридли кивнула и принялась бороться с глупым и неуместным приступом робости. Казалось, что после всего былого её уже никто и ничто ничем не проймёт. А вот на тебе… *** Дочь генерала Вуори вошла в створ открывшегося люка и обомлела от увиденного. Перед ней, приняв упор на едва заживших кулаках, резво отжимался белый марсианский парень. Вроде бы ещё дня три-четыре назад медики «Сомниосуса» сообщали, что сантиметр за сантиметром восстанавливают раздавленные лёгкие пациента, что-то ещё про кровоизлияние в брюшную полость говорили, смещённые кости таза и черепа, серьёзные повреждения нескольких позвонков и так далее, чего девушка от ужаса запомнить не смогла. А сегодня он, едва очнувшись, уже вовсю упражняется. Неужели и вправду мозгов совсем нет?! - Гэб, ты, вроде бы, говорил, что адекватен… - промяилила она, ещё не вполне оправившись от первого впечатления. Но мыш вместо ответа метнул в сторону гостьи свой недавно пришитый хвост и, не прекращая отжиматься, притянул к себе и заставил усесться на спину. - Ты, видно, в ссоре с головою…** - Тару не знала даже, ругать его или смеяться над выходкой. Но капри на это лишь всхохотнул и продолжил опускаться-подниматься вместе с девушкой на спине, лишь движения стали чуточку медленнее. - У Гэба столько сил! Гэб всё теперь может! Не может только лежать без дела… Он вдруг остановил своё движение, крякнул и застыл на согнутых руках, и Тару, до того ничего, кроме братца-чудака не замечавшая, увидела рядом с собой Ридли, незаметно для них обоих присевшую на Гэбову спину. - У Гэб-ба сил… Ух-х! – прохрипел он и с трудом, но выпрямил руки. Тару, залившись тихим смехом, выскочила из палаты. Оставить марсиан наедине было единственно правильным на тот момент решением. Давно им, двум недотёпам, стоило бы объясниться. Но уж лучше поздно, чем никогда. Девушка, всё ещё во весь рот улыбаясь (глупо, наверное), развернулась было, чтоб выйти из медотсека, но вдруг столкнулась с тем, перед кем всё так же, как и прежде, трепетала. О боже! Ведь только что назвала недотёпами двух влюблённых… Брат Ридли, завораживая и лаская синевой своих глаз, стоял перед Тару, и, казалось, пришёл сюда неспроста. *** Раз-два… три-четыре… Ридли боялась, что всё это ей снится. Но если б такие сны длились вечно, то ничего другого и не надо бы. Его дыхание тяжелеет и учащается. И её тоже. И сердце колотится так, что вот-вот остановится, и придётся упасть без чувств. Поэтому лучше сразу лечь. На широкую бугристую спину. Р-раз… д-ва… Тр-ри… чет-тыре… - Гэб здоров! Силён! И всем теперь… докажет, кто тут… самый лучший из… капри, - сбивчиво бормотал горец, природное упрямство которого не давало ему остановиться и сделать передышку (о, как Ридли любит его! если б ему только узнать это! вот как раз такого придурковатого, как есть). – Да… что там! Кто… лучший из мышей! Гэб Модо на поединок вызовет! На правой руке! Ридли едва удержалась от смеха. Гэб был милым, смешным и – мышка знала – добродушным, но всё ещё отчего-то робела. Чего боялась? Кто ж разберёт! Может, баек о том, что контакт с капри смертельно опасен, ибо не каждое сердце выдержит их бешеного темперамента? Но это всего лишь домыслы, больше похожие на шутки. К тому же, Тару вон была с ним в прямом контакте, и ничего – жива и даже психически здорова. Тогда чего же боится глупышка Ридли? Неужели всё ещё сомневается? В том сомневается, что её чувства хоть сколько-то взаимны. Но ведь Тару говорила… А Тару знает о нём всё. Всё! И что же делать теперь? Ридли страшно… А он вдруг остановился, прекратил своё безответственное издевательство над собственным телом. Замер. Хвост лёг на живот Ридли, и той почудилось, что сейчас откажут не только сердце, но и лёгкие. Она трепетала, антеннами ощущая, как проходят невидимые разряды в его антеннах. Они тянулись к ней, искали её, жаждали… Ещё раз (не иначе как в последний!) глубоко вдохнув и перехватив кончик белого хвоста у своей напрягшейся груди, Ридли потянулась к антеннам Гэба. И, наконец, растворилась в том, что нельзя описать никакими словами. - Гэб любит Ридли, - прошептал он, а её губы тут же повторили. Теперь она точно знала это. Однако у капри в голове толком нет мыслей, и у Ридли их в тот миг тоже не было. Только всепоглощающая, неудержимая буря чувств, в которых мышка наконец-то могла утонуть. Полностью и безвозвратно. *** Тару не выдержала – опустила глаза, приковав взгляд к рукам марсианского мужчины, пальцы которых (все в шрамах) то сжимались, то разжимались, будто работали невидимым эспандером. Неужто волнуется? По поводу чего? Чего хочет? Ведь не просто же так стоит теперь перед дочерью земного генерала. Ридли уверяла, что братец её имеет многое сказать Тару, но самую суть скрыла от подруги, сколь та ни пыталась выудить подробности. «Чего ты хочешь, Форд? Говори, ну же!» Мыш не шевельнулся, только антенны вдруг резко покраснели, а глаза сузились. Кажется, он нашёл в себе силы для какого-то решительного шага. - Тару, я… хотел сказать тебе, что неравнодушен… Прозвучало это глухо и не слишком красиво, неубедительно даже, может быть, да только Тару совсем потеряла способность мыслить трезво и воспринимать всё непредвзято и беспристрастно. Мало того, что как и прежде не владела собой в присутствии этого марсианина, так ещё, имея ментальную связь с Гэбом, внутренне ощущала все те шквалы эмоций, которые бушевали в душе эмоционального капри. Он же так долго ждал объяснения с красавицей Ридли! - Вот так… прямо? – ничего более умного в голову, как водится, не пришло. Да и разве бывают подобные разговоры содержательными и без глупых, неловких сцен? - Да! – кулаки снова сжались, плечи расправились; Форд шумно выдохнул и подтвердил. - Прямо. Я люблю тебя, Тару. И хочу знать, что думаешь об этом ты. Обо мне и о том, чтобы быть со мной. Девушка, хоть и подозревала, что услышит нечто подобное, всё же с ужасом поняла: она совсем не готова к таким поворотам. Тару растерянно посмотрела в глаза мужчине, но так и не нашлась, что ответить. Тот, видимо, расценив её молчание как отказ, моргнул, разжал кулаки и, поникнув, выдавил: - Да… я всё понимаю, Тару. И ты права… Прости меня. Он собрался уходить. Неужели правда собрался уходить?! Тару хотела крикнуть, что не хочет этого, но собственный язык будто объявил ей молчаливую войну – не желал шевелиться и всё тут! – и губы онемели, и в горле точно застряло что-то. Но ведь надо было что-то сделать. Надо было остановить его, как-то объяснить ему всё. Однако земная девушка так и не сумела придумать ничего вразумительного, и ей лишь приходилось в отчаянии наблюдать, как неуверенно и нехотя удаляется от неё фигура любимого. Рука сама собой метнулась в сторону широкой спины под старой чёрной кожаной курткой, но так и застыла в воздухе, мгновение спустя рассеяно коснувшись мочки правого уха. В нём, как и прежде, красовалась шиповидная серьга. Тару привыкла, словно к талисману, обращаться к ней за помощью, нарочно или спонтанно. Вот и теперь Гэбов «дар сердца» попался под руку, и Тару вдруг осенило, будто брат, приласкав её, научил, как быть. Она бросилась за Фордом вдогонку (благо он не успел далеко уйти, так как, внутренне опустошенный, еле плёлся прочь от своего счастья), остановила его, схватив за руку, развернула к себе, заставила пригнуться и прильнула горячим лбом к таким же накалившимся антеннам марсианина. То, что мы не в силах порой выразить словами, должно рассказать наше потаённое, глубокое, личное, обычно закрытое на сто замков, но доверяемое самым близким. Двое застыли, прислушиваясь к голосу вселенной. Вселенной внутри них. * «Дурак и молния» ** Данные строчки принадлежат перу неизвестного марсианского поэта, роль которого пришлось взять на себя автору. Прошу не судить слишком строго, так как стихотворец из меня тот ещё.