В любови вечной на земле...

Николай Семёнович Воронцов, граф, родной брат знаменитого в последствии генерал-фельдмаршала и светлейшего князя Михаила Семёновича, проснулся в своем московском особняке около полудня. На днях в доме графа давали бал в честь восемнадцатилетия младшей дочери, Александры, и надобно было признать, стараниями графини Воронцовой, дражайшей Анны Фёдоровны, праздник удался на славу. Про великолепный бал «судачила вся Москва», во всяком случае, графу хотелось так думать. И он, еще вяло почесываясь под шелковым одеялом, был не так далек от истины. «Сонную» Москву уже полгода не потрясали подобные празнетства. Гости – все как один именитые фамилии, царское угощение, бальная зала и гостиные утопали в цветах, а полонезами и мазурками распоряжался безумно модный, и оттого сказочно дорогой Monsieur Lavalle. «Не хуже, чем в Петербурге», шептало графу удовлетворенное самолюбие, пока перед глазами еще кружился натертый до зеркального состояния паркет, горели в канделябрах белые свечи, да искрились украшения взволнованных дам. А Сашка-то, Сашка, чертовка, до чего ж была хороша! Мила, умна, обходительна, красавица, каких поискать, да и за приданным семья не постоит, слава тебе Господи не какие-нибудь провинциалы. Таких невест по Москве по пальцам пересчитать. И отцу послушная, не то что петербургские кокотки, дай Бог справим жениха, всем на зависть. - Прошка! – Гаркнул граф, призывая камердинера. – Одеваться! - Mon cher, к чему так кричать? – Вместо камердинера в спальню вошла супруга графа, и подойдя к постели, позвонила в серебряный колокольчик, стоящий на туалетном столике между недопитым фужером и смятой салфеткой. – Иногда вы ведете себя как дикарь. - В своем доме имею право. – Граф спустил с кровати босые ноги, шаря по ковру в поисках туфлей. – А вы, мадам, уже в делах, как я погляжу? - La position oblige, mon ami. – Произнесла графиня, присаживаясь рядом с мужем. – Полагаю, до конца недели мы еще будем принимать визитеров. Николай Семёнович нашел, наконец, туфлю, и, кряхтя, всунул в неё босую ногу. - Об этом я и хотела поговорить с вами, mon cher. К обеду прибудет князь Волконский, с визитом «la gratitude», и как он написал «приедет не один». И мне хотелось бы, monsieur, чтобы вы сказались больным, или сослались на срочный отъезд, но предотвратили этот визит. Полагаю можно найти благовидный предлог, дабы уведомить князя, что в ближайшую неделю мы не сможем его принять. - Какой вздор, сударыня! Что это на вас нашло? – От удивления граф упустил с ноги злополучную туфлю. – Я не могу не принять Волконского! Что за глупости, право слово! - Тогда хотя бы не выпускайте к нему вашу дочь! - Но, сударыня, князь помолвлен! И уверяю вас, ему нет никакого дела до Катрины! - Mon Dieu! Я вовсе не о Катрин вам толкую! Я говорю об Александре, потому что имею серьезные опасения, что она увлеклась этим мрачным полковником, которого привел с собой Волконский. Несколько секунд граф смотрел в лицо своей жены в тюлевых оборках домашнего чепца, а затем оглушительно расхохотался. - Сашка? Сашка! Ma chère, quelle absurdité! Как это пришло вам в голову? Да он в отцы ей годится! Уверяю вас, она даже не сможет вспомнить как его зовут! - Не будьте так близоруки, mon cher. – Губы графини сузились в тонкую нитку, что служило у Анны Фёдоровны верным признаком раздражения. – Она врятли забудет, с кем, презрев приличия, танцевала три раза подряд. И пока вы наслаждались роббером, развлекала беседой! И не одна я заметила томные взгляды, которые бросала Алекс в его сторону! Так что у меня достаточно веских причин для опасения! - Non-sens, madame, non-sens! – Махнул рукой граф. – Девицы любят общество офицеров, c'est tout! Особенно, ежели офицер увешан орденами да медальками, как рождественская ель. Уверяю вас, наша дочь всего лишь проявила любезность, тем паче, что он был представлен Волконским и не имел в нашем кругу ни каких знакомых, акромя князя! Ваши опасения – сущий вздор! Княгиня рассержено топнула ножкой, попав по ноге супруга, отчего тот немедленно взвыл, как раненный медведь. - Вас не переубедишь, monsieur! А меж тем, я подробно расспросила знающих людей.... - Бьюсь об заклад, ваши «знающие люди» - mademoiselle Pauline! Могли бы спросить у меня! Этот Пестель - старший сын отставного Сибирского губернатора, воевал, ныне командует пехотным полком где-то в Малоросиии. Род из иноземцев, зажиточный, но не более того. Папеньку-то его, мздоимца, из столицы выжили, теперь в имении обретается. Удивительно, что связывает его с Волконским?! - Вы хотели сказать, что связывает Волконского с этим человеком? Кроме безумств и сумасбродств, коими славится князь? - Это в прошлом, ma chère, в прошлом, уверяю вас. Иначе Раевский не отвал бы за него свою драгоценную Мари! Вам должно быть совестно пересказывать сплетни! А касательно Сашки, не беспокойтесь. У неё есть голова на плечах, и достаточно благоразумия, чтобы в выборе жениха полагаться на отца и мать. - Вы о той голове, что занята романами? И пагубным влиянием Lizet, о чем я уж много раз вам говаривала. Уж верно полковник видится ей неким Байроном из Вятки, или откуда он там? Я не стала бы столь уповать на такую голову! У меня создается впечатление, mon ami, что вы не собираетесь ничего предпринимать! - Так и есть, душенька, так и есть. – Граф сделал попытку обнять жену, но графиня ловко вывернулась из его объятий, и решительно направилась к двери. - Не сотворите ошибки, monsieur! Как бы нам всем не пришлось расхлебывать последствие вашей недальновидности! С минуту граф смотрел на закрытую дверь. Им и прежде доводилось ссориться, но никогда по столь ничтожному и надуманному поводу, как казалось в эти минуты Николаю Семёновичу. «Бабы! Тьфу!», проворчал он себе под нос, в который раз посетовав, что Господь не наградил его сыном. «Придумают себе, да и давай плести кружева! А ты распутывай потом! Хорошо–ж, присмотрюсь к Сашке за обедом». И решив таким образом возникшее противоречие, сладко потянулся и проорал со злорадным наслаждение представив лицо жены: - Прошка! Одеваться! * * * А что ж виновница родительского переполоха? В то утро, Александра Николаевна, кою в семье чаще всего называли «Алекс», и только papa, назло семейным, именовал по-простому – Сашка – проснулась в необычайном душевном волнении. Теперь, накинув шаль поверх ночной рубашки, сидела она в мезонине, простоволосая и босая, а тонкая рука рассеянно рисовала на белом листе александрийской бумаги, силуэт офицера, перевязанный в талии широким шарфом. Штрихи ложились на лист, фигура обрастала новыми подробностями, кои Алекс успела рассмотреть в блестящем угаре прошедшего бала. Голова ее еще немного кружилась, и по спине пробегала сладкая волна, стоило вспомнить только взгляд серых глаз, который ловила она украдкой, и прикосновение к руке. Кажется, она помнила всё – и прямую спину и легкую, едва заметную хромоту, и позвякивание наград, и властные губы напротив. Он безраздельно завладел ее вниманием сразу, как только их представили друг другу – и больше не отпустил. Грифель оторвался от бумаги, выведя напоследок загадочное «П.», и запнулся на точке. И точно устыдившись своего поступка, Алекс сжала рисунок в руке и закрыла глаза, не решаясь посмотреть снова. - П? Путилов? Потоцкий? Патрикеев? Кто же у нас таинственный «П»? Ловкие пальцы выхватили лист из руки, и теперь дразня, помахивали им перед лицом. – Признавайся, ma chérie, не то расскажу маменьке! - Лизет, отдай немедленно! – Алекс вскочила на ноги, и бросилась за похищенным, но наперсница ловко уворачивалась, размахивая рисунком, норовя при этом рассмотреть его получше. – Ах нет, душа моя Алекс, как я могла быть такой слепой? П.... П... а что, похож! Алекс удалось, наконец, завладеть рисунком, и теперь, малиновая от смущения, она стояла перед подругой, прижимая его к себе, и сверля похитительницу разгневанным взглядом. Лизет расхохоталась. - О, Боже, Алекс, ну и глупое же у тебя сейчас лицо! Право слово, ты смущена, ну признайся! Алекс сдвинула брови, намереваясь излить на подругу свой гнев, но в это утро ей не хотелось злиться, и она против воли улыбнулась. На Лизет невозможно было долго злится, и уж кому, как не Алекс знать об этом. Они вместе выросли – с тех пор, как граф взял в дом пятилетнюю сироту, дальнюю свою родственницу, и позволил расти вместе со своими дочерьми. Катрин уже исполнилось десять, и она слишком походила на мать, чтобы они сдружились, а вот младшая, Саша, приняла ее как родную. С тех пор они не расставались: Лизет была верной поверенной Алекс во всех проказах и делах. Нрав они имела легкий, если не сказать легкомысленный, о чем ей не раз выговаривала графиня, но души доброй и отходчивой. На свой счет же, Лизет иллюзий не питала – Анна Фёдоровна не давала ей забыть ни о положении приживалки при состоятельной Алекс, ни о нулевых перспективах на замужество. - Он и вправду тебе нравится? – Бесхитростно поинтересовалась Елизавета, садясь рядом и разглядывая рисунок. И дождавшись едва заметного кивка от подруги, обняла ее за шею и горячо зашептала в ухо: - Тогда слушай. Нынче утром, Яким почту принес. И пока наша Медея спала, я подглядела. Князь Волконский карточку прислал. Прибудет, де, к обеду, и не один. - И что же с того? - Глупышка! – Всплеснула руками Лизет. – Да он же полковнику твоему первый друг! Вот и думай, с кем князь к нам обедать пожалует. Горячая волна мгновенно омыла спину, и бросилась в лицо – Алекс подняла руку, бессознательно прижимая ее к щеке. «Твоему полковнику» осело в голове, оставив на теле сладкие мурашки. В этих словах, с такой легкостью брошенных подругой, было что-то интимное, запретное, недозволенное, бесконечно притягательное, но одновременно заставляющее лицо пылать. «Твоему...». Серые глаза вновь взглянули на нее из омута памяти, но Алекс тут же одернула себя. «Нет. Он не может никому принадлежать. Хоть и кружится голова, но мысли эти – твоему, твоему, - невозможны и преступны, и думать об этом грешно». - Нет, должно быть кто-то другой... – почти бессознательно пролепетала она, нервно путаясь пальцами в кистях шали. - Вот глупая! Ты что ж, увидеть его не хочешь? - Хочу. Очень хочу. - То-то. Только Анне Фёдоровне ни-ни. - Но зачем? Почему? - Эх, Сашка, Сашка. – Как-то горестно, по-бабьи, произнесла Лизет, прижимаясь к Алекс растрепанной черноволосой головой. – Мне б твое имя, и положение, красоту твою – великий князь бы в ногах валялся. Ну что он, полковник этот, не мужчина что ли? Или я не видала, как он глаз с тебя на балу не сводил? Точно с наливного яблочка. Неужель не замечала? - Полно, Лиза, что за вздор? Ах память, память, куда ж тебя девать? И вот уже снова чувствуешь сильную руку на своей талии, и ладони сквозь перчатки жжет его прикосновение, когда ведет он тебя в вальсе по блестящему паркету. И хочется душу заложить, и заложишь в дьявольский сундук, чтобы еще раз ощутить это наяву, чтобы руки были, а в ушах – тихий и ровный его голос, и редкая улыбка на сжатых губах, и осознание, что это ты, твое присутствие и пустяшный разговор, заставляет его улыбаться. И маменька бросает недовольные взгляды, ну так что с того? Что маменька? Пустое это, когда все внутри тебя дрожит, а сердце то стучит о грудь, то замирает в сладкой судороге, когда он наклоняет к тебе голову так близко, что ты чувствуешь его дыхание, и впитываешь всем своим существом легкий флер, и запах добротного сукна, и нотки ваксы от блестящих не хуже паркета хромовых сапог. - Вздор ли? Вот приедет ныне – сама увидишь. - Ах, Лиза, пошто ты меня мучаешь? Я и что сказать ему не знаю! - На балу-то знала. – Лизет отстранилась, и хитро улыбается. - Так то на балу. Там я как хмельная была и оттого смелая. А нынче все во мне дрожит, точно заячий хвост, и в голове, как ветром все слова выстудили. - Заячий хвост! – Передразнила подруга, легонько толкнув в бок. – Гляди, как бы серый волк тебя не съел. Ну что расселась? Иди, наводи красоту! И Алекс так и не смогла понять, отчего Лизет смотрела ей в спину с такой тоской в глазах. * * * Москва, Крестовоздвиженский переулок, несколько часов спустя - Вам, Павел Иванович, надлежит чаще бывать в женском обществе. Князь Волконский легко вскочил в пролетку и хлопнул возницу по плечу: - На Воздвиженку! Пошёл! Его товарищ посторонился, давая князю сесть, и устало прикрыл глаза: - Благодарю покорно, Сергей Григорьевич! Я и так чувствую себя круглым дураком! Князь засмеялся: - Полно, полно! Будет вам! А-то так и помрете анахоретом. Как там у Дениса Васильевича? «Напрасно думаете вы, / Как будто я, питомец славы / Люблю лишь только бой кровавый / А сам – отступник от любви!» - Устал я, Сергей. Будто рукою взяли – да все силы выжали. - То-то я заметил намедни у Воронцовых! – Хитро сощурился князь. - О чем не перестаю сожалеть. Не в моих годах амуры разводить, да и не ко времени сейчас. - Это в каких же годах? Не вы ли, Павел Иванович, не так давно горячо уверяли меня, что возраст мой еще молодой, и годный для женитьбы? А ведь я вас, милостивый государь, на пять лет старше. Так что бросьте меланхольничать, дела наши подождут! Не за тем я вас в свет вытащил, что б теперь сомнениям предаваться, да себя жалеть! Да и должок за мной. И не знать мне покоя, покуда и я не устрою вашего счастья. - Она слишком юна, да и что я могу ей предложить? Граф с графиней поди не такую партию для дочери своей видят. Должно быть, и жениха уже присмотрели. - Так то граф с графиней. А кого Александра Николаевна предпочтет – сие еще не известно. Хотя кое-какие мыслишки на этот счет у меня уже имеются. - Вздор, князь. И думаю, сегодня вы в этом убедитесь, и перестанете наконец сватать мне партию. - Не надейтесь, полковник! Скорее я употреблю все мои умения, дабы вы вернулись в свои Линцы уже с молодой женой! А граф с графиней пусть... - Шлют мне проклятья в спину? Довольно с меня проклятий. И так уж не отмыться! И от кого? От своих же по общему делу товарищей! Как они меня! И хвост и в гриву! И властолюбцем, мнили, и Бонапартом, и деспотом! Высекли словами, как кнутом высекли! Петербург он все показал! До сих пор перед глазами тёмно! Князь перестал улыбаться и накрыл руку друга своей рукой. - Полно, Паша. Они боятся – ты должен их понять. Потому как одно дело на квартирах рассуждать, как бы да кабы, а другое – лицом к лицу с судьбою страшной, и неизведанной пока выйти. - И ты боишься, князь? - И я боюсь. – И увидев, как резко вздулась жилка на виске товарища, добавил. – Только мы с тобой теперь как нитка с иголкой связаны. И не изволь сомневаться – куда ты, туда и я за тобой пойду. Павел Пестель, «витгенштейновский адъютант», командир Вятского пехотного полка, повернул голову и внимательно посмотрел в карие глаза князя. - Я в тебе не сомневаюсь, Сергей. Повисло долгое молчание, и только перестук копыт был ему аккомпанементом. Наконец, князь стряхнул с себя оцепенение, и похлопал полковника по руке, словно призывал отринуть черные мысли. - Вот и хорошо, что не сомневаешься. А теперь отбрось все горькие думы. Да мы уж и приехали почти. * * * Было около четырех, когда пролетка чинно подъехала к кованым решеткам особняка графа Воронцова, и оставила своих седоков у ворот, украшенных мраморными фигурами двух лежащих львов. Сам особняк, в окружении припорошенных снегом лип, начинался прямыми дорожками, пролегающими вдоль небольшого «геометрического» парка с закрытым деревянным, «зимним», коробом фонтаном. Анна Фёдоровна нещадно «гоняла» дворников, отчего дорожки эти, а также мраморные скамейки вдоль них были тщательно очищены от снега. За фонтаном начинались ступени, ведущие к «парадному» входу, по которым и поднимались сейчас офицеры. Сам дом – небесно голубого цвета, двухэтажный, с коринфскими ордерами колонн, был построен в точности сообразно моде на подобные строения. Им сразу же открыли, служки приняли плащи и треуголки, а мажордом в синей ливрее, ответствовал с церемонным поклоном: - Извольте подняться наверх, Ваша Светлость, Ваше Высокоблагородие. Вас ожидают. Граф встречал гостей на вершине просторной лестницы. Коротконогий и полноватый, в белых панталонах и «домашнем» сюртуке, тщательно причесанный, он являл собой жизнерадостный образец радушного хозяина. - А, князь! Полковник. Ждали, ждали вас. Ну идемте же, идемте! Обед уж верно подали. Прошу! Слуги бесшумно открывали двери, и граф, увлекая за собой гостей, провел их через анфиладу комнат, прямо в богато обставленную столовую. Вокруг прямоугольного стола были расставлены обитые шелком стулья, нежнейший фарфор и серебряные столовые приборы радовали глаз, а свет многочисленных свечей «играл» на тонкостенных фужерах. Стол был украшен вошедшими в моду «vase fantaisiste», наполненными фруктами, скорее из соображений красоты, чем практической пользы. Служки уже завершали последние приготовления, когда отворилась дверь, и в обеденной стало очень многолюдно. - Мы ныне по-простому, по-семейному, князь. - Граф улыбнулся, и заговорщицки подмигнул Волконскому. – Прошу любить и жаловать – приятель мой старинный, граф Сергей Романович Репнин, с супругою Елизаветой Михайловной, и сыном Василием. А вот и наши грации! Анна Фёдоровна шла первой. На ее узком, лице красовалась приветливая улыбка, но глаза смотрели холодно, и как показалось Волконскому, настороженно. Она тепло приветствовала гостей, и шумно, но жеманно расцеловалась с Репниной. За ней, чинно вышагивала Екатерина Николаевна, в желтом атласе, делающим ее бледное лицо «неприятно» бледным. Казалось, она всеми силами старалась походить на маменьку, и от того безнадежно проигрывала Александре. Катрин была на четыре года старше сестры, и согласно обычаям, первой имела право на выбор жениха. Прибывшие офицеры, по различным соображениям, в категории «женихов» не рассматривались (один помолвлен, другой беден, и всего-то полковник пехотный), отчего были удостоены лишь холодного приветствия кивком головы. Зато граф Василий был немедленно допущен к ручке, и приветствуем куда более радушно. Сами того не желая, Воронцовские «дамы» лили воду на мельницу младшей. Александра осталась без надзора, и этим тут же воспользовался князь. - Александра Николаевна, счастлив видеть. Алекс подошла ближе, и присела в легком реверансе. В платье из цветного муслина, скромно отделанном узкими кружевами, с «простой» прической, безо всяких украшений, она была очаровательно нежна той нежностью, что бывает лишь в невинных созданиях в минуты их влюбленности. Она сердечно приветствовала князя, и повернулась к полковнику, протягивая руку: - Я рада видеть вас, Павел Иванович. Он не нашелся, что сказать, и чтобы скрыть свою неловкость, осторожно взял протянутую руку и поднес ее к губам. Её пальчики были тонки и теплы, и слегка дрожали. И он не смог отказать себе в удовольствии задержать её ручку чуть дольше, чем требовали приличия. К удивлению полковника, Алекс не отняла руки, и её улыбка не перестала быть теплой и ласковой. И какая-то едва заметная струнка дрогнула в холодной душе полковника Пестеля, задрожала и лопнула с его слышным звоном. - Полно те, полно, господа. Обед! – Весело воскликнул граф Воронцов, замахав рукой. - Вы проводите меня к столу? – Произнесла Алекс, так и не отняв руки. - Почту за честь, Александра Николаевна. «А ведь права, права Анна Фёдоровна, язви ее!» - Думал Николай Семёнович, смотря на дочь, смиренно дожидающуюся в обществе полковника Пестеля, пока Репнины и сестра пройдут к столу. – «Вон как вцепилась-то, прости господи! Ну, Сашка! Нашла куда глаз положить. Что ж это выходит? Взаправду влюбилась в мундир пехотный? А Репнин-то ей Ваську своего притащил. Ну Ваську-то мы не упустим, Васька Катрин сгодится, да она вроде и сама не против. Не все ж в женихах ковыряться, точно в грязи! Двадцать два уж стукнуло, как бы в перестарках не очутиться. Но Сашка-то, Сашка! Э не, господин Пестель! Высоко больно запрыгнуть хочешь!». Согласно обычаю, за стол сажали по чину. Во главе располагался сам хозяин дома, а по левую руку от него, сажались гости, распределенные по рангу, от самого высокородного к самому низкому чином. Рядом с графом расположили князя Волконского, как самого среди гостей родовитого, да и по званию прочих на три головы выше. Рядом с ним сел граф Репнин, такой же как хозяин дома кругленький, блестящий с хохолком седых волос над высоким лбом, а рядом с ним, презрев правила, расположился кавалергардский поручик Василий Репнин, и это сразу привлекло внимание князя. Он сдвинул брови и уже обернулся к князю, но Николай Семёнович улыбнувшись, положил руку ему на рукав, и тихо произнес: - Прошу простить меня, князь. Знаю, знаю... не по правилу делаю, но уж простите отца. - Что за странная причуда, граф? С каких пор поручик стал выше полковника? Павел Иванович сердечный друг мне, и унижать его не позволю. - Может потому что я – граф? Да и кавалергард завсегда выше пехоты. – Также негромко, но весело произнес самоуверенный гвардеец. Лицо полковника, услышавшего эти слова, пошло красными пятнами, но он быстро взял себя в руки, и без лишних церемоний сел на оставшееся место, оказавшись между заносчивым кавалергардом и княгиней. И хотя Александра Николаевна очутилась на диаметрально противоположном конце стола, ее искренняя улыбка, предназначенная вне всяких сомнений ему, смирила полковника с неприятным инцидентом. Под мелодичный звон посуды, обед начался. Граф Воронцов, видимо желая «пустить пыль в глаза» Репниным, наказал поварам расстараться вовсю. Сперва подали стерляжью уху с налимьеми печенками, затем жареного гуся и дупелей в валованах, севрюжью икру, котлеты на румяной ножке, утку под луком, соленые лимоны, вымоченные в вине яблоки. Александра Ивановна щипала с тарелки благопристойные кусочки - ею владело нервное возбуждение, от чего еда буквальным образом не шла в горло. Он был здесь, в их обеденной зале, задержал её руку в своей руке, и теперь она постоянно сталкивалась с ним взглядом, стоило только чуть повернуть голову и поднять глаза. В голове настойчиво стучался только один вопрос – приехал, потому что хотел вновь увидеть её, или как на памятном балу, оказался здесь случайно, в обществе князя Волконского? Она была так увлечена своими мыслями, что пропустила вопрос Василия Репнина. - Прошу простить, сударь. Вы что-то сказали? Катрин больно ударила ее по ноге под столом, да и мама возмущенно подняла вверх бровки, но кавалергарда ее рассеянность, похоже, только насмешила. - Граф Василий сетовал, что не попал к тебе на праздник, Алекс. – Пришел ей на помощь Воронцов. - И выразил уверенность, что вы там наверняка скучали. - Нет, поручик. Я не скучала. – Бесхитростно произнесла Александра Николаевна. – Праздник был и правда чудесный, спасибо papa, я много танцевала и была вполне счастлива. - Вот как? – Василий откинулся на спинку стула. Это было довольно неприлично, но его это похоже не волновало. – Значит, в борьбе за вашу благосклонность у меня были соперники? Eh bien, maintenant j'espère que la balle est finie, et maintenant ils sont partis. (Что ж, теперь мне следует уповать на то, что бал закончился, и теперь их нет). Услыхав это, князь Волконский опустил голову, чтобы скрыть насмешливую улыбку. - Я бы искренне посоветовала вам, граф, обратить свою благосклонность в какую-нибудь иную сторону. – Отпарировала Александра Николаевна. – Полагаю в свете достаточно девиц, коим она желанна более, чем мне. - Ах, моя дорогая Алекс. – Засмеялся кавалергард. – Им-то она, без сомнения, желанна, тут и спору нет, вот только мне такого и даром не надо. Я, знаете ли, привычен, ловчим своего счастия сам быть, и уж если силки расставлены - не уступаю. - Охотничьи страсти свои в имении сподручнее демонстрировать – Скривился Волконский. - Ну что вы, князь! В имении я давно уж всех пташек переловил, не так ли mama? Елизавета Михайловна тот час же прервала свой тихий разговор с графиней, и притворно погрозила сыну пальчиком. - Полно тебе дурачиться, Vasily! Уместно ли о глупостях за столом? - От чего же глупостях, mama? – Не сдавался кавалергард. – Любовь гисторией движет, о том умы великие нам не раз уже говаривали. Да и не вы ли, аки пчела усердная твердили мне, как важно верную партию составить? Вот я и тружусь по благословению родительскому! Мы с вами, Александра Николаевна, друг к другу подходим, как горлинки – клювик к клювику. И по доходу, и по чинам, и родительскому расположению, верно ли, рара? - Я вам своего согласия, Василий Сергеевич, не давала. – Холодно произнесла Алекс. – Да и врятли дам. - Отчего же? - Переловленною пташкой быть не желаю. И прошу оставить этот разговор. - Обещать не могу! – Продолжал веселиться младший Репнин. - Toute la journée est prête à parler d'amour! (Все дни напролет готов говорить о любви). - Намедни, друг мой Николя, - подал голос Сергей Романович, дабы прервать скользкую беседу, начатую сыном. – Был я у Бобринских. Так извольте послушать, чего еще удумал старый граф. - Помнится в прошлом году, - живо поддержала мужа Елизавета Михайловна, - чудил он всем на диво. В усадьбе своей хор цыганский завел. Итальянца выписал, дабы оный цыганам его вокалу обучил по всем правилам. Так они у него итальянские арии пели. - А медведь на мандолине играл. Так я вам, матушка, не о том. О цыганах-то его вся Москва знает. Теперь же он к заморской инженерии увлеченье заимел. «Читал, - говорит, - я труды великого Давинчи, или как-то по иному мудрено, так сей ученый муж излагал прожекты, как создать такое приборство, что б люди могли как птицы парить». И что ж, и вправду заделал из гусиного пера два крыла с сажень размером, да ремешками их соединил. «Как у Давинчи, - сказал, - все по евойным чертительствам». Одел сие на мужика своего, да на конек крыши его загнал. «Спаришь, - говорит, - вниз аки птица, я тебе денег и вольную дам». А мужик-то прямо на наших глазах и прыгнул! - Убился? – С живейшим интересом спросил Воронцов. - Какое там! Обе ноги пообломал, да и всё тут. Граф к нему дохтура позвал. А архиерей, отец Пимен, что у Бобринских обедал, графа зело отругал за фантазии его. Вот, доложу я вам, картина была: мужик ревмя ревет, а Пимен-то, глотка луженая, графа едва ли не анафеме придает. Видать, так уж ему мужичка жалко было. - А по мне, глупости поп городит. – Вмешался кавалергард. – Мужик то чей? Графа. Стало быть, чего граф захочет, пусть то с ним и делает. А чужому не лезть! Приказал летать – стало быть будет летать. И я бы на месте графа не дохрура звал, а всыпал полсотни горячих – что б свое место знал. Вот возьмите хоть полковника, - неожиданно повернулся он к Пестелю. – Я слышал, худший полк ему достался, да он полк тот за год до ума довел, даже государь-император хвалил. Пороли небось солдат-то, а господин Пестель? Уму да послушанию розгами учили. - В моем полку телесные наказания не поощряются, поручик. – Холодно ответил Пестель. - Потому как поркой дисциплинарных проблем не решить. - А по мне так именно что решить. – Не сдавался Репнин. – Солдат-то он что? Тот же мужик, а они только кнут и понимают. И токмо сильную руку признают. - Что ж поручик, мне остается лишь порадоваться, что у вас нет полка. Ваши воззрения только к бунту привести и могут. Репнин рассмеялся. - Не извольте беспокоиться. Будет, будет у меня полк. Карьера-то, слава Богу, семимильными шагами в гору скачет. И ни какая война не нужна – достаточно близости к его императорскому величеству и фамилии. Он намеренно выделил это слово, насмешливо разглядывая полковника и явно стараясь задеть его за живое. Но здесь Василия ждало разочарование – Пестель отлично умел держать себя в руках. - А что, полковник, как вам действительно это удалось? – Перехватил инициативу старший Репнин. – Император и правда вас хвалил. Говорили, и землицей пожаловал. - Военная тайна, граф. – Пришел на помощь другу Волконский. – Да и врятли стоит продолжать подобный разговор при дамах. Им это врятли будет интересно. - Возможно, возможно. – Как-то слишком быстро согласился Репнин. - Как там ваша женитьба, князь? – Поинтересовалась графиня Воронцова. – День-то уже назначили? - Да, мадам. На следующий год, на Красную горку, таков у нас уговор с Раевским. Вон, Павел Иванович честь мне оказал – согласился шафером моим быть. Графиня благопристойно кивнула. - А Мария Николаевна, здорова ли? - Вашими молитвами, графиня. Да, пользуясь оказией, не угодно ли будет вам граф, навестить меня с вашей супругой и дочерьми в пятницу? Я устраиваю небольшой вечер, и приглашаю вас послушать чудесное пение mademoiselle Clementine. Ну же граф! Отказа я не приму! - Благодарю, князь. – Воронцов быстро переглянулся с супругой, но прочесть подсказку на её лице не смог. - Полагаю, мы будем непременно. Перед подачей чая, гостей пригласили пройти в гостиную. Дамы терпеливо ждали за столом, пока мужчины, сопровождающие их к обеду, теперь вновь подойдут к ним, чтобы помощь выйти из-за стола. На этот раз обычай нарушен не был, и неугомонный граф Василий устремился к Катрин. Алекс намеренно отстала от сестры на несколько шагов, поправляя ленточку на туфле – дверь в столовую закрылась, оставив её наедине с полковником. - Граф Василий дурной человек. Мне жаль, что он обидел вас, Павел Иванович. На секунду Алекс усомнилась, что ей стоило это говорить. Полковник поднял на нее глаза, а затем, подталкиваемый её неожиданной откровенностью, накрыл теплые пальчики своей ладонью. - Не беспокойтесь, Александра Николаевна. Я не обижен. Хотя мне и приятна ваша забота. Её ресницы дрогнули, а на щеках появился прелестный румянец. Она была смущена, и это смущение подтолкнуло полковника к невиданной смелости: - Александра Николаевна, я не хотел бы льстить себя напрасной надеждой, и если ваше расположение мне лишь почудилось, прошу сказать мне об этом сейчас. Легкий румянец в мгновение ока стал пунцовым. Алекс в бессознательном жесте, приложила ладонь к щеке, опустила голову, но затем словно встрепенулась и тихо произнесла. - Нет, Павел Иванович. Я действительно к вам расположена. До крайности пораженный ее честностью и неловким признанием, полковник посмотрел ей в глаза, и было в них всё лучшее, что есть в человеке. Алекс не отвела взгляда. Несколько минут они просто стояли и смотрели друг на друга. «Я совсем тебя не знаю, - неслись в ее голове беспокойные мысли – тогда отчего же мне кажется, что я готова пойти за тобой куда угодно? Что не иначе как грозным роком не объяснить, отчего я ни о ком более и думать не могу, как только о тебе, никого не могу желать, кроме тебя, точно весь свет, вся жизнь моя, все желания мои, разом сошлись клином. На тебе». «Отчего я в такой уверенности прибываю, что ты предназначена мне, и верно небеса, в самый разгар моих бедствий и сомнений, тебя ко мне послали. Отец говорил, что я женского счастья составить не смогу, и я согласен с ним был, пока тебя не встретил. Я теперь хмельно в голове и я такие силы в себе чувствую, что точно понимаю – смогу». Голоса за дверью вырвали Алекс и полковника от очарованного созерцания друг друга. - Идемте, Александра Николаевна. Мы и так задержались. Она едва заметно кивнула, и постаралась придать своему лицу спокойное выражение, хотя заранее знала, что её попытки тщетны. Их недолгое отсутствие кажется заметили все, включая сестрицу и графа Василия. - Прошу простить, papa, mama. – Поспешила с объяснениями Алекс. – Мы с Павлом Ивановичем заговорили о поэзии Гёте и немного увлеклись. - Вот уж не думал, что нынче в пехоте интересуются поэзией! – Тут же встрял Василий Репнин. – Отрадно сознавать, что я ошибся. Не прочтете ли нам пару строк, любезный полковник? Неизвестно какой реакции ожидал от Пестеля Василий – замешательства, смущения или категорического отказа, - но его вновь постигло разочарование. - Es schlug mein Herz, geschwind zu Pferde! – на чистейшем немецком языке произнес полковник. Es war getan fast eh gedacht. Der Abend wiegte schon die Erde, Und an den Bergen hing die Nacht; Schon stand im Nebelkleid die Eiche, Ein aufgetuermter Riese, da, Wo Finsternis aus dem Gestraeuche Mit hundert schwarzen Augen sah. Василию ничего не оставалось, как только снисходительно хлопнуть в ладони. - Браво, господин Пестель. Браво! А что же по-французски? - Простите, поручик, но Гёте требует родного языка. - Ну не буду спорить! Вам, немцам, виднее. – Ответил Василий, всем своим видом давай понять, что вполне удовлетворен ответом. Граф и графиня тоже кажется успокоились, во всяком случае немедленно вернулись к прерванным беседам. Чтобы более не привлекать внимание родителей, Алекс отошла к буфету. Повинуясь движению женского пальчика, слуга положил на маленькое кофейное блюдце рассыпчатое венское пирожное и подал ложечку. - Спасибо, Павел Иванович. – Тихо произнесла она, делая вид, что именно сладостью поглощено все ее внимание. - За что? - За то, что поддержали меня перед mama. - Это была и моя вина, Александра Николаевна. – Так же тихо ответил полковник. – Мне не стоило вас компрометировать. Должно быть его голос прозвучал излишне холодно – Алекс побледнела, и почувствовала слабость в ногах. - Нет, нет, Павел Иванович, вы меня вовсе не скомпрометировали. Я сказала вам правду, я очень рада вас видеть, и хотела бы.... хотела бы увидеть еще. Окончание фразы она произнесла очень тихо, потупив взор. - Я остановился у князя, а ваш отец обещался, что вы нанесете нам ответный визит в пятницу. Если конечно не передумаете. - Нет, нет, не передумаю, - поспешно произнесла Алекс, ставя блюдце на туалетный столик. - Тогда я буду ждать. Наконец чай был подан, и господа вернулись в столовую. На фарфоровых чашках красовались вензеля и нежные цветы, в мелких «розетках» подали неизменное варенье всех возможных сортов. Рядом с каждым гостем стояли маленькие, округлые шампанские чаши с ягодном суфле, покрытым взбитыми сливками. Широкие вазы вмещали самые разнообразные сладости, - меренги, бланманже, каннеле и калиссоны, шадо и птифуры. Беседа приобрела же самый невинный характер: обсуждали дела в усадьбах, охоту и виды на урожай. Кавалергард откровенно скучал, поглощая сладости и «строя амуры» обеим сестрам Воронцовым. После чая, гости пробыли еще около часа. Князь и полковник отказались от партии в карты, причем князь сослался на зарок от карточной игры, данный им будущему тестю. Изрядно захмелевший Николай Семенович легкомысленно разрешил Александре проводить гостей, а сам уединился в кабинете с Репниными, предвкушая партию в штосс. В канделябрах уже горели «вечерние» свечи и при закрытых дверях в доме стояла тишина. Только шпоры офицерских сапог тихо позвякивали в такт шагам. Александра Николаевна шла между князем и полковником во власти грусти и нервного возбуждения одновременно. Он уезжал – и это печалило её, но «тогда я буду ждать» наполняло искрящейся надеждой. - Благодарю за чудесный вечер, Александра Николаевна. – Князь, уже при зимнем плаще, со шляпой под мышкой, поцеловал ей руку. – Не забудьте же, в пятницу. Он отступил на несколько шагов к двери, давая другу проститься с девушкой. Оставшись с глазу на глаз с объектом своих страстей, Алекс зябко передернула плечами. - Вы простудитесь, Александра Николаевна. – Полковник держал ее за руку, и она, переплетя с ним пальцы, несильно сжала его ладонь. - Вы можете звать меня Алекс. – Тихо произнесла она. ...Скрываясь в темноте за колонной, на них со злостью смотрела Катрин.... * * * - Mademoiselle Clementine? Вечер? Помилуй, Сережа, что ты такого наговорил? - Спокойно, Павел Иванович, у меня есть план. - Но где же ты возьмешь эту самую мадемуазель? - Как где? В театре, конечно! Милейший, гони на Петровскую, к Устюгову! Помпезный дом купца первой гильдии Устюгова знала вся Москва. Был купец большим почитателем театрального искусства, отчего большую часть особняка отдавал в аренду знаменитым театральным труппам, совмещая в себе роль мецената и простого зрителя. В тот вечер спектакля запланировано не было, а труппа недавно прибывшего в Россию французского антрепренера Плесси, готовилась к постановке водевиля «Сладкие тайны любви». Князь, видимо хорошо знающий внутреннее расположение «пристанища муз» уверенно шел по полутемному коридору, а затем постучал в приоткрытую дверь. - Adele? Laisse-moi entrer? (Адель? Позволишь войти?) - Prince? Ma chère, quelle agréable surprise! Entrez, entrez! Qu'est-ce qui vous a amené à moi? (Князь? Дорогой мой, какой приятный сюрприз! Входите, входите же! Что вас привело ко мне?) Адель Арман сидела перед освещенным зеркалом в нижней юбке, накинув шаль на голые плечи. Её волосы были распущены и непричесанны, а в гримерной витал сладковатый запах табака и дорогих духов. Князь приблизился к актрисе, запечатлен нежный поцелуй на обнаженном ручке, а затем сел рядом, скинув с кресла театральный костюм и расшитую шелками подушечку. - У меня к тебе дело, дорогая. Дело и щедрое предложение. - О, Серж, вы смогли меня заинтересовать! Она указала пальчиком на початую бутылку вина, и протянула князю изящный фужер. Волконский с готовностью налил ей вина. - Вы должны прибыть ко мне в пятницу, моя дорогая, и сыграть роль. - Какую же, князь? - Французской примы, истинного украшения парижских сцен, сладкоголосой сирены Версаля, mademoiselle Clementine. Будете петь, кружить головы и принимать похвалы от моих гостей. За ваше участие обещаю вам тысячу рублей и мою вечную признательность. - Серж, ваше предложение более чем заманчиво, но ведь меня знают в Москве! Je ne peux tromper personne! (Я никого не сумею обмануть!) - Сумеешь, ma chérie, сумеешь, иначе я не стал бы тебе предлагать. Среди моих гостей не будет никого, кто бы посещал артисток после спектакля, а на сцене ты выглядишь совершенно по-иному. Кроме того, для пущей загадки можешь взять маску. Француженка медленно допила вино, а затем погрозила князю пальчиком. - К чему этот маскарад, Серж? Про вас говорили, что вы оставили в прошлом все farces et caprices. (Шалости и причуды) - Так и есть, дорогая моя, так и есть. Но мне необходимо помочь другу приватно увидеться с барышней. Ну так что? - Ах, князь, я никогда не могла вам отказать! - Вот и славно! Тогда слушай, что еще тебе нужно сделать.... * * * Особняк Воронцовых, вечер того же дня - Оставь, Катрин! Мне нет до графа Василия ни какого дела! - Зато ему, очевидно, есть дело до тебя! - Так в чем же моя вина? Я кажется ясно дала ему понять, что совершенно им не заинтересована! Анна Фёдоровна захлопнула книгу и направилась на шум, дабы прекратить разгорающийся скандал. Она застала сестер в спальне Алекс. Александра сидела на разобранной кровати, а Катрин, в домашнем капоте, стояла перед ней, грозно как обвинитель и судья. Завидев мать, Катрин бросилась к ней за помощью. - Mama, разве я не старшая? Граф Василий должен был посвататься ко мне! А он весь вечер говорил только о Сашке! Это не справедливо! Она хочет отбить его у меня, поэтому и прикидывается ледышкой. И полковнику глазки строила, чтобы Репнин поревновал! - Это ложь, Катрин, и ты сама это знаешь! - Как бы ни так! Я все видела. Как ты у дверей с ним нежно прощалась! Щеки Алекс залил предательский румянец. - Как тебе не совестно, Катя. К чему ты обвиняешь меня в том, о чем я и не думала вовсе? Забирай своего Василия с потрохами, он и даром мне не нужен! - Довольно! – Сурово прикрикнула графиня на дочерей. – Я больше не желаю об этом слушать! Иди к себе, Катрин. А с тобой, Александра, у нас будет серьезный разговор. Метнув на мать полный злости взгляд, Катрин выбежала из спальни, напоследок оглушительно хлопнув дверью. Анна Фёдоровна вздохнула, прошла в комнату и села рядом с дочерью на кровать. - Это правда, Алекс? - Какая правда, mama? Я не хочу иметь с Репниным ничего общего. И Катрин зря ревнует... - Я спрашиваю не о Катрин, а о прощании у парадных дверей. - Что вы хотите услышать mama? - Я хочу услышать, что ты понимаешь бесполезность своего интереса к полковнику Пестелю. - Mama, почему вы мне это говорите? - Потому что хочу избавить тебя от иллюзий. Если угодно, предостеречь. Полковник не юный корнет, и не герой девичьих грёз. К тому же у него дурная репутация. Он холоден и жестокосерден, и так говорят люди, которые знают его гораздо лучше прочих. К тому же совершенно аморален, не останавливается не перед чем для достижения своих целей. И верно ищет себе богатую невесту, раз уже сватался к Изабелле Витт. И такому человеку ничего не стоит воспользоваться твоей юностью и наивностью. - Это неправда. – Тихо произнесла Алекс, глядя в пол. - Можешь думать как угодно, Алекс. Но я хочу, чтобы ты знала – я и твой отец никогда не согласимся на подобную партию. Так что советую тебе как можно скорее о нем забыть. Это всё, Алекс. А теперь ложись спать. Она шумно поднялась, - прямая и неприступная, - и спешно покинула комнату, закрыв дверь. Алекс упала на кровать и заплакала, давясь рыданиями в подушку. Катрин жадно впитывала слова матери, прижавшись ухом к дверному замку, а когда Анна Федоровна направилась к двери, тихо, на цыпочках, отошла и спряталась за колонной. «Вот оно значит как! А Сашка, дура, влюбилась в негодную партию. Что ж, это может сыграть мне на руку. Подбодрить её, прикинуться заботливой сестрой, что всегда на её стороне. Поддержать уверенность, что мать нарочно так говорит, напраслину на полковника возводит. Пусть Сашка и дальше по нему сохнет, да в ловушку и попадет. А когда полковник свое возьмет, тут уж и всем понятно станет, что она за птица – и mama, и papa, и Василию». Почувствовав прилив спокойствия и уверенности, Катрин тихо вошла в комнату, и приблизившись к кровати, обняла сестру. - Я все слышала, Алекс. Я должно быть помешалась от ревности, и такого тебе наговорила. Мне очень стыдно, сестренка, и надеюсь, ты меня простишь. Алекс подняла на нее заплаканные глаза, и Катрин придала своему лицу как можно более сочувственное выражение. - Она сказала, что они с papa никогда не позволят... - Не слушай её! Ты же понимаешь, она нарочно тебе все это наговорила. И если ты любишь, то должна непременно поехать к князю. Mama конечно же захочет тебя не пустить, но я ее уговорю. Вот увидишь! - Ты вправду сделаешь это для меня? – Всхлипнув напоследок, спросила Алекс. В её голосе скользила робкая надежда. - Конечно сделаю, сестрица. И она меня послушает. Возьмешь с собой Лизет, - на миг Катрин запнулась, поймав себя на том, что переигрывает. Сашка прекрасно знала, что сестра ненавидит воспитанницу графа, и всегда выступает против нее. К счастью, занятая своими бедами Алекс, кажется об этом и не вспомнила. - Катрин, я так тебе благодарна! - Ну, пустое. Ничто не может быть важнее любви. И я это прекрасно понимаю. А papa и mama еще передумают, вот увидишь. Только и ты мне помоги! Поклянись, что сделаешь все возможное, чтобы граф Василий отдалился от тебя, чтобы и думать о тебе забыл. - Клянусь, сестрица милая, клянусь. Он мне и не нравится совсем, и вспоминать о нем тошно. - Вот и хорошо. Сделай так, чтобы ты ему совсем даже разонравилась. - Непременно сделаю, вот увидишь! «Конечно, сделаешь! – Подумала Катрин. – Как в омут с головой прыгнешь, да как все об этом узнают. Василий еще гнушаться тобой начнет, не то что просто разонравишься. Да и какому жениху порченая невеста занадобится?» - Ах, сестрица, у меня просто от сердца отлегло. – Окончательно успокоившись, сказала Алекс. – Я и думать не думала, что смогу на тебя рассчитывать, что ты мне помогать станешь? - Н что ты, Алекс, дорогая? Разве мы не сестры? «Лети, лети на огонь, дурочка. Пали крылышки. А мы посмотрим. Всё одно, Василий моим будет!» * * * Пятница. Особняк князя Волконского. Mademoiselle Clementine чудесно пела. А за куплеты из «Chapeau de paille d’Italie» месье Лабиша ее иже трижды вызывали на бис. Бархатная полумаска и белокурый парик отлично маскировали мадемуазель Арман, так что сам антрепренер сейчас врятли бы узнал собственную актрису. Общество собралось небольшое, но вполне изысканное, что усыпило бдительность графа Воронцова, да и не только оно – прелестная француженка оказывала графу недвусмысленные знаки внимания, отчего Николай Семенович не только перестал следить за дочерью, но и желал, чтобы его «грации» пропали из виду и не мешали. Внутренне он ликовал от того, что супруга и Катрин наотрез отказались ехать, а Лизет всем своим видом показывала опекуну, что будет нема, как могила. Кроме того, перед концертом князь предложил графу партию, видимо забыв о данном будущему тестю зароке, и проиграл последнему почти полторы тысячи рублей, чем привел графа в окончательный восторг. В общем, вечер складывался отлично, и Николай Семенович прибывал на седьмом небе от счастья. Посетившая «суаре» невестка князя, Зинаида Александровна, задавала тон на женской половине гостей, затеяв игру в «рифмы». И граф, с легким сердцем оставив «граций» на попечение «любимицы муз», вновь окунулся в головокружительный мир игры и общества «обворожительной Клементины». В общем, исчезновение Александры Николаевны из гостиной, осталось бдительным отцом совершенно не замеченным. «Поспешите, chérie, вас ждут в оранжерее» - княгиня улыбнулась Александре Николаевне самой обворожительной улыбкой и заговорщицки ей подмигнула. И этот сладкий шепот на ушко, заставил Алекс мгновенно забыть обо всем – о словах маменьки, о близости papa, о слезах в подушку и горьком разочаровании, когда среди гостей она не увидела полковника. Гости продолжали игру, и на ее уход никто не обратил внимания, только Лизет, - причесанная по моде, с ниткой жемчуга на шее, в одном из многочисленных нарядов самой Алекс – оторвалась на секунду от ухаживаний штаб-ротмистра Неверова, и ободряюще кивнула головой. Иногда путь в несколько десятков шагов кажется неимоверно длинным. Вот закрылась за спиной тяжелая дверь, разом отсекая тебя от мира, вот окутал таинственной тишиной молчаливый дом, забились по стенам отсветы свечей, и только приглушенные шаги слуг слышны где-то в отдалении. И полумрак пустующего коридора и многочисленная плеяда князей и княгинь Волконских смотрят на тебя с портретов, а под ногами – бесконечная река блестящего паркета, которому, кажется, не будет ни конца, ни края. И сердце рвется на волю, грозясь пробить себе дорогу через плоть и кровь, и дыхания не хватает, и ты дышишь обреченными, рваными глотками, и кровь безумно стучит в висках, и из последних сил смиряешь желание не идти, чинно и не торопясь, а бежать ему навстречу. А ноги, будто назло, так и липнут к паркету, словно натертому медом, и тебе кажется, этот коридор никогда не кончится. И оказавшись перед каменной лестницей, ты останавливаешься, не в силах унять предательскую дрожь во всем теле, и благопристойность безнадежно проигрывает желанию. И вот уже летит под ногами лестничное кружево, мелькают ступеньки, которых оказывается бесконечно много, и ты бежишь навстречу еще одной тяжелой двери, за которой ждет тебя он. Здесь вы одни – в патоке тишины зимней оранжереи – и нет больше ни смущения, ни условностей, ни показного «приличия», а есть только руки, поймавшие тебя в сладкий капкан, и холод наград, на груди, которые ты теперь чувствуешь щекой. А в теле такая слабость, что кажется, разожми он руки, и ты упадешь – обессиленная и поверженная, - к его ногам. - Я надеялся, что вы придете, Алекс. - Вас не было в гостиных, и я боялась... - Я не хотел лишний раз раздражать вашего отца своим присутствием. Он верно уже и так подумал, будто бы я охочусь за богатой невестой. - Откуда вы узнали? - Это не сложно. Особенно после того, как мне стало известно, что ваша мать настойчиво расспрашивает обо мне у самых разных людей. - Это неправда, я не одному ее слову не поверила. Но, Павел Иванович, вы так и не сказали мне... - Расположен ли я к вам? - Он произнес эти слова таким тоном, что Алекс почувствовала себя до крайности глупо. Его взгляд говорил ей «неужели вы думаете, что я стал бы держать в объятиях девушку, к которой не расположен? Верно и вы невысокого обо мне мнения, раз помыслили такое». Но не смотря на глупость вопроса, ей было важно, необходимо, услышать подтверждение своих догадок именно словами. И, кажется, он понимал это. Её лицо оказалось в его ладонях – несколько секунд он просто любовался ею, нежной неправильностью её черт, смущенным румянцем на бледных щеках, чуть приоткрытыми губами, и бесконечной, открытой доверчивостью в широко распахнутых глазах. Всё пленяло, манило в этой девушке – и едва заметный, «детский» шрамик над бровью, и россыпь темных родинок на тонкой шее, и глаза, в которых небесная голубизна мешалась в водной зеленью, и изящный, короткий носик. - Я самым нежным образом расположен к вам, Алекс, и безмерно рад тому, что вызываю у вас ответное чувство. Она закрыла глаза, пылая от щек до кончиков ушей, и уже вознамерилась спрятать горящее лицо у него на груди, но он не дал ей такой возможности. Осторожно взял за подбородок, чуть поднял ее голову вверх и поцеловал, мягко, едва касаясь губами ее ждущих этого поцелуя губ. Она замерла, как маленькая, попавшая в плен, птичка, а затем несмело потянулась ему навстречу - неловко, неумело, но настойчиво. - Я, должно быть, веду себя непристойно, - прошептала Алекс, едва лишь он на мгновение разорвал поцелуй. – Но я верю вам, верю, что вы не замыслите дурного. И я счастлива сейчас, когда я рядом с вами, меня ничего уже не страшит.... Её глаза все еще были закрыты, во власти сладкого очарования, и его произнесенные слова осязаемо касались ее губ, так близко они стояли друг к другу. - Я никогда бы не посмел и не посмею обидеть вас. - Я знаю... Обнимите же меня, обнимите крепче... Повинуясь ее желанию, он обнял ее, - прижал к себе, не оставив ничего между их телами, чувствуя собой все её сладостные изгибы и возобновил поцелуй. Время замерло, а потом и вовсе остановилось – разлетелись на тысячи частиц стрелки, бегущие по полотну часов и минут, взрывом смело циферблат, и не осталось ничего, кроме зияющего безвременья. А вместо него, из неведомых частиц, скрепленное теплом и нежностью, родилось чувство, пока еще робкое, и едва осознанное обоими, но уже вытеснившее из души все иные сердечные привязанности. И стоять бы так тысячи лет, и еще тысячу, и нет сил разомкнуть губы и открыть глаза, чтобы не спугнуть охватившее тело блаженство. «Что в тебе такого, милая девочка, что я забыл сейчас обо всех своих неудачах, и о наветах чужих, и о делах, о годах своих, друзьях и недругах, и точно в юности в душе моей сладчайшее марево и вера в то, что все будет хорошо, пока ты со мной. И спокойно, точно под ангельскими крыльями». «Куда угодно, когда угодно, ни секунды не размышляя. Только навсегда, слышишь? Навсегда! До гробовой доски!». Чуть успокоив страсти, они сели на скамью, и теперь сидели, прижавшись друг к другу, и он перебирал в руке ее нежные пальчики. - А как звали вас домашние? - Братья и отец звали меня Поль. А матушка – Паулем. Этим именем я был крещен. - Можно и мне звать тебя так? - Конечно, милая. Она улыбнулась, положив голову ему на плечо. - Долго ли вы с князем будете в Москве? - Боюсь, что нет, Алекс. Может быть неделю. - Так скоро? - Нам пора возвращаться в войска. - И я больше не увижу тебя? - Я льщу себя надеждой, что ты захочешь поехать со мной. « Я и твой отец никогда не согласимся....». Нет! Только не сейчас, Господи! Когда я так счастлива! Не думай об этом, не думай!». - Я поехала бы с тобой куда угодно. - Но? - Мои родители.... - Не беспокойся. – Он крепче обнял ее. – Может это и слишком самонадеянно с моей стороны, но я намерен просить благоволения у графа и графини. «Я и твой отец никогда...». - Конечно, ежели ты согласна. «Я и твой отец....». Нет! Возможно, Катрин нам поможет, да и, в конце концов, могут же они передумать! Когда я скажу, что люблю его, люблю всем сердцем, и только он сможет составить мое счастье! Отец любит меня, он обязательно должен меня послушать!». - Ты плачешь? Отчего же? Алекс быстрым движением смахнула со щеки две прозрачные слезинки и уткнулась лицом в жесткий ворот его мундира. - Это ничего, не думай об этом. Я счастлива сегодня, от того, может быть и плачу. Я совсем не знаю тебя, но меня сие не страшит вовсе. А перед тем балом, мне сон приснился. Будто птица белая мне на плечо опустилась . И так мне в том сне светло и радостно на душе стало, что передать трудно. - Вот и хорошо, что не страшит. Уверяю тебя, я не так ужасен, как могли донести вам недоброжелатели. Хоть и графского достатка тебе пообещать не могу. Она улыбнулась его словам, словно доброй шутке. - Это пустое, да и не нужен мне никакой богатый жених. Только я спросить тебя хочу... - О чем же? - Кто такая Изабелла Витт? «Уже и о том донесли! Вот уж верно, нет на свете отравы вернее злого языка». - Девушка, которую я любил. Во всяком случае, тогда мне так казалось. Я хотел жениться на ней, но... мои родители предостерегли меня от подобного шага. А потом я и сам понял свою ошибку. Она сильно побледнела, и румянец сошел с помертвевших щек. Её пальчики задрожали в его руке, и не нужны были слова – мысли Алекс прекрасно читались на ее лице. «Так может и со мной – только ошибка, а потом ты поймёшь, что на самом деле вовсе меня не любишь. Да и родителям твоим я могу не понравиться совершенно. Скажут, что я слишком молода, и должно быть глупа и безрассудна, раз согласна стать твоей женой спустя неделю после знакомства, и готова уже идти против родительского благословения». И страх как ясно проступил сквозь милые черты, что полковник поспешил взять ее за руку и развеять столь явные сомнения. - Этого не будет – Тихо, но очень твердо сказал он. – Не тревожься и верь мне. «Он словно знает мои мысли, читаем меня, точно книгу раскрытую. И в том моя вина – как быстро распахнула душу, словно сама разделась перед ним до конца, до обнаженной кожи и даже сверх того. Ничего не оставив. А теперь есть ли нужда рядиться в добродетель?» - Алекс! Алекс, где ты? Голос Лизет ворвался в тишину оранжереи, зазвенел, отскочил от стен, точно горошина, попавшая в музыкальную шкатулку. - Я в тебе иное вижу, что мне прежнего во стократ милее. Искренность и чистоту, что выгоды не ищет. Впрочем, я приму твой отказ, ежели угодно будет передумать... - Нет. И прости меня, я не имела права спрашивать тебя о ней. Прости. Это все глупости... - Алекс! Он привлек ее к себе, легко погладив рукой по волосам, словно извиняя. И этот жест заставил Алекс почувствовать огненную волну благодарности, так, что она сама обняла его плечи, оставив на твердых губах быстрый поцелуй. - Вот ты где! Если бы не княгиня, так бы я тебя и искала. Если Лизет и бросились в глаза объятия, из которых только что выпорхнула подруга, то она предпочла сделать вид, что ничего не заметила. - Идем! Батюшка, Николай Семенович играть закончил, и уже с француженкой прощается. Нам надобно вернуться к княгине, пока не хватились. Идём, идём же! - Я должна идти, Павел Иванович. Передайте князю, что я очень ему благодарна. - Непременно, Александра Николаевна. Мне тоже есть за что его поблагодарить. Лизет едва ли не силой тащила ее к выходу, но у дверей Алекс смогла оглянуться, чтобы увидеть его спокойное лицо, хотя в эту минуту полковнику Пестелю было далеко до спокойствия. * * * Как не печально осознавать, но истина жизни заключена в том, что уж ежели начались неприятности, но не будет им ни конца, ни краю. Именно в такие моменты мудрые головы советуют запастись терпением и положиться на милость Божью. Уж Создатель верно знает, за что уготованы нам испытания, а к чему приведут – и подавно ему решать. Вот так и Алекс. Минула суббота, за ней пролетело и воскресенье, закончился понедельник, а от полковника все еще не было никаких вестей, отчего она потихоньку впадала в уныние. Вторник же начался для нее с неожиданного визита матушки. Анна Федоровна влетела в ее спальню, подобно разбушевавшемуся Везувию, и заметалась по комнате, стремительно набрасывая на кровать и креслица наряды дочери. - Собирайтесь, ma chérie, вы должны быть сегодня особенно неотразимы! - К чему? – Меланхолично ответила Алекс, в эту минуту как никогда остро желая, чтобы маменька как можно скорее оставила ее в покое. - Вы еще спрашиваете? Граф Репнин с сыном прибудут к нам сегодня! - Мне нет до них никакого дела! – попробовала отказаться Алекс, но маменька перебила ее. - Зато у Василия Сергеевича, есть дело до вас! И учтите, что ваш papa также весьма в этом заинтересован. А также хочу предупредить вас, Алекс, что ни он, ни я больше не потерпим никаких выходок, подобно той, что вы устроили намедни за обедом. Запомните это хорошенько. - Я дурно себя чувствую, mama. Наврятли вашим гостям будет приятно увидеть меня больной. - Я полагаю, вы не так серьезно больны. – Резко ответила Анна Федоровна. - Но я не хочу их видеть, а уж графа Василия тем паче. - Тогда вам надлежит смирить свои нехотения. Потому что как раз Василия Сергеевича скоро вам придется видеть достаточно часто! Хотя бы на том основании, что такова воля моя и вашего отца! И не советуя вам забывать, что вы всецело зависите от наших решений, и только мы, слышите меня, только мы одни будем определять вашу судьбу. Не забывайте, что вы всего лишь молодая барышня навыдане, и повиноваться родителям ваша святая обязанность! - К чему эти речи, маменька? - Узнаете, когда соберетесь и спуститесь в гостиную. И улыбайтесь, сударыня, выказывайте радость нашему благодеянию. А ежели вы еще раз надумаете бунтовать... - Графиня приблизилась к кровати, и больно ухватив Алекс за волосы, со всех сил прижала лицом к подушке, и прошипела. – Я не советую вам бунтовать! И увидев ужас на лице дочери, Анна Федоровна выпрямилась, и быстрыми шагами покинула комнату, повернув ключ в двери на два оборота. Когда за матерью закрылась дверь, Алекс навзничь упала на подушки. Она остро ощутила, что осталась в одиночестве, один на один со своими несчастьями. Лишь спустя час, когда ее отчаяние достигло своего апогея, дверь вновь открыли и на пороге стояла мадемуазель Люсьен, сухопарая, зловредная француженка. - Где Лизет? - La comtesse ne permet pas! – Последовал короткий ответ. Француженка бросила на постель голубое платье, в котором Алекс была на памятном балу. - Lève toi. Je dois te peigner. Она схватила гребень, и с таким ожесточением вонзила в волосы Алекс, а затем так туго затянула корсет, словно получила распоряжение уморить девушку до смерти. Едва с приготовлениями было покончено, как доложили, что приехали Репнины. Убранная, точно на заклание, Алекс, под конвоем Люсьен проследовала в гостиную. Василий, одетый по последней моде, уже ждал её и немедленно приложился к руке – от прикосновения его ярких, плотоядных губ Алекс передернуло. Василий словно и не обратил на это внимания – он улыбался улыбкой победителя, от которой Алекс стало страшно. Он был уверен в себе весь – от нафабренных щегольских усиков до последней пуговки жилета. И эта уверенность в победе заставила Алекс думать, что верно она не знает чего-то важного, произошедшего за ее спиной. Слуги наполнили фужеры и подали легкую закуску. Едва пригубив вина, старый граф постучал призывно по бокалу, а когда установилась тишина, произнес: - Мой дорогой друг Николай Семенович, обворожительная Анна Федоровна. – Он сделал эффектную паузу, словно собираясь с духом. – Полагаю, все вы знаете моего сына Василия, блестящего офицера гвардии, имеющего высокие шансы при дворе. Василий, единственный мой наследник, моя отрада, надеюсь, сумеет заслужить и вашу искреннюю любовь. Он умен, благочестив, блестяще образован, как и полагается наследнику фамилии, кою имеет честь носить и немалого состояния. Мой сын уже вступил в тот возраст, когда молодому человеку надлежит думать о женитьбе и достойном продолжении рода. Вот почему от имени моего сына, мне выпала честь просить благосклонного отношения вашего к его намерению жениться на вашей дочери Александре Николаевне. Граф Воронцов наклеил на лицо выражение приятного удивления, хотя и было очевидно, что сватовство Репнина отнюдь для него не новость, но ответить не успел. - Их Сиятельства, князь Сергей Григорьевич Волконский и княгиня Зинаида Александровна. – Церемонно доложил слуга, широко распахивая двери. Высокородных гостей никто не звал, и уже одно то, что Волконские прибыли к графу без уведомления, говорило о том, что у них имеются на это очень веские причины. Приезд княгини напугал графиню Анну Федоровну, - Волконская была известна всему Петербургу, у нее собиралась самое изысканное общество, и слово княгини в мнении света имело немалый вес. Не говоря уже о том, что одного этого слова было достаточно, чтобы нанести репутации Воронцовых существенный урон. Теперь действовать было необходимо с ювелирной точностью. Анна Федоровна с одного взгляда поняла причину столь неожиданного визита Волконских, - еще до того, как увидела полковника. И если отказать самонадеянному немцу было бы легко и без лишних расшаркиваний и любезностей, то с сиятельными гостями надо было придумать такой предлог, так повернуть ситуацию, чтобы им просто не оставалось ничего иного как смириться. Руководствуясь подобными соображениями, Анна Федоровна взяла дело в свои руки. - Сергей Григорьевич, Зинаида Александровна, как приятно видеть вас, особенно в столь счастливый день! – Защебетала графиня, вставая навстречу гостям. – Верно, неотлагательное дело привело вас к нам? - Пожалуй, что и так. – Ответствовал Сергей Григорьевич, поцеловав графине ручку. – Николай Семенович, Анна Федоровна. Сегодня, и пришел к вам без предупреждения, облеченный приятной обязанностью. От имени моего ближайшего друга, Павла Ивановича, прошу для него руки дочери вашей Александры Николаевны. От себя же ручаюсь, что в его лице вы найдете честного офицера и достойного мужа, способного сделать ее счастливой. Его слова оборвал громкий смех Василия Репнина. Немало не заботясь о репутации, он хохотал, глядя на полковника с тем превосходством, с которым смотрят на публично поверженного соперника. - Вы опоздали, полковник! На каких-то пару часов опоздали! Мой батюшка уже посватался от моего имени к Александре Николаевне, и получил и родительское благословение, и ее согласие. - Вы дурно воспитаны, поручик? – Невозмутимо произнесла Зинаида Александровна. - Но согласитесь, княгиня, чем не водевиль?- Бесстрашно поинтересовался Василий, словно не замечая презрительного взгляда Волконской и раздраженной гримасы собственного отца. - Идемте, Серж. – Княгиня бросила на Воронцовых уничтожающий взгляд и первая устремилась к двери, не обременяя себя прощанием с хозяевами. Звук закрывшейся двери словно вывел Алекс из дурного оцепенения, в котором она прибывала с того момента, как Волконские вошли в гостиную. Она слушала слова сквозь густую «вату» в ушах, и их смысл едва долетал до ее сознания. Выходка Василия выдернула ее из вынужденной немоты, стоило только взглянуть на полковника, покрасневшего от насмешек кавалергарда так густо, что казалось его вот-вот хватит удар. Отец выглядел совершенно растерянным, зато mama, - лживая змея! – сохранила на лице легкую полуулыбку. - Как вы посмели, граф, лгать от моего имени! – Переполненная обидой и возмущением, Алекс совершенно забыла о страхе перед родительскими угрозами. - Вы забываетесь, Александра! – Улыбка исчезла с лица mama, мгновенно сменившись гневным возмущением. – Не смотря на столь неприятное положение, мы действительно склонны дать согласие князю Василию, и вам прекрасно об этом известно! - Papa, и этому бесчестному человеку, вы готовы отдать свою дочь? Так знайте, граф, я скорее сгорю в аду, но вашей женой не буду никогда! Маменька двинулась было к ней, но Алекс вытянула вперед руки, желая оттолкнуть её, а когда пораженная Анна Федоровна отшатнулась назад, стремительно выскочила за дверь... ... – Прости Сергей, я поставил тебя в крайне глупое положение. – Лишь оказавшись за дверью, полковник смог, наконец, вздохнуть, и согнать краску с лица. Мундир по-прежнему душил его, и он оттянул ворот, чтобы глотнуть свежего воздуха, но сама мысль о присутствии здесь Репнина, делала душным всё вокруг. - Успокойтесь, Павел Иванович, и ты, Серж, возьми себя в руки. – Зинаида Александровна одна, казалось, смогла сохранить ясную голову. Они уже прошли коридор, и почти спустились по парадной лестнице. – Полагаю, что нам... - Павел Иванович! Павел Иванович! Пауль! Ноги сами несли её по ступеням, и все мысли, кроме одной, - «Я тебя не потеряю! Не потеряю!» - исчезли из головы. Она споткнулась на лестнице, и наверняка бы упала, если бы он не успел подхватить её. - Он вам солгал, солгал! Я не давала никакого согласия! – Она говорила быстро, захлебываясь словами, словно опасалась, что не успеет сказать, или он перебьет её. Прозрачные слезы текли по ее щекам, но она не вытирала их, только все отчаяние стискивали пальцы сукно офицерского мундира. - И если они вздумали меня продать за состояние, за титул этот проклятый, моего желания на то не спрашивая, то я уеду с вами, хоть прямо и сейчас, только скажите! Я и не вспомню больше... Рыдания мешали ей говорить, и она все теснее прижималась к нему, ища защиты, словно забыв, что они не одни, и слезам и отчаянным словам ее есть свидетели. - Если все, что вы говорили мне у князя, если всё правда.... не отдавайте меня ему, умоляю! Я буду вам кем захотите, не женой, так содержанкой, наложницей, кем угодно! - Алекс! Алекс! Что вы такое говорите? Совершенно потрясенный ее признанием, и слезами, и доверчивыми объятиями, он не находил слов и только гладил рукой ее светлые волосы, уткнувшись лицом в теплую макушку. - А ежели вы не захотите, ежели откажитесь от меня, то я прямо в своей спальне на шнурке удавлюсь! Потому что я – ваша, Пауль, всей душой своей, ваша, потому что люблю вас, и никого более любить не смогу. - Успокойтесь, дитя мое! Зинаида Александровна крепко обняла Алекс за дрожащие плечи, заставив оторваться от полковника, и достав шелковый платок, легонько вытерла ее заплаканное лицо. - Все будет хорошо. Мы обязательно что-нибудь придумаем, чтобы спасти вас от навязанного брака. Я обещаю вам! А теперь идите к себе, и будьте готовы к известиям. И ко всему... * * * ... – Но что я могу сделать, Серж? Воронцовы ясно дали понять... - Это не повод оставлять в беде девушку, которая вам доверилась! Волконский стоял у окна, в своем особняке, и нервно барабанил пальцами по подоконнику. Его друг, в расстегнутом мундире, сидел в центре комнаты, сжав руками голову. На них обоих пристально смотрела Зинаида Александровна. - Не уподобляйте меня опереточному негодяю, Серж! Я не хочу поступать с ней так, чтобы она потом всю жизнь жалела о своем поступке! Она заслуживает большего, чем нищая жизнь в Линцах, с человеком, который уже давно себе не принадлежит! - Тогда, возможно, об этом надо было думать немного раньше? Прежде чем очаровывать девушку? - Клянусь, я думал об этом, и мои намерения к Алекс были чисты и как никогда серьезны. -Так что вас так страшит, Павел Иванович? – Подала голос княгиня. – Боитесь не соответствовать ее ожиданиям? - Да, боюсь. – Признался полковник. – Боюсь, что через пару месяцев, а может и того раньше, она осознает, что совершенно напрасно бросила своих родителей, предала забвению репутацию в глазах общества, и отправилась со мной. Когда романтизм развеется, уступит место будням, и Алекс поймет, что осталась связанной с человеком, оказавшимся вовсе не таким, как рисовало ей воображение. - Милый Павел Иванович, - княгиня присела перед полковником, положив руки ему на колено. – Вы совсем не знаете женщин. А я с первого взгляда поняла, что Александра совсем не такая, как вы только что изобразили. Вам достался редкий самородок, которому совершенно безразличны и мнение света, и родительское состояние. Она искренне любит вас, это ясно даже слепому, и вы просто не имеете права теперь упустить ее. «Чего я боюсь? Разочарования в себе? Но разве не в моих силах сделать так, чтобы этого разочарования не было? И куда видно больше надобно опасаться, кем я выгляжу со своими страхами, в глазах искренних друзей, коих у меня и так немного. Куда я смогу вести за собой людей, да и кто пойдет за мной, ежели я так бесчестно поступлю с девушкой? Боюсь славы человека, тайно увезшего барышню, прямо таки из-под венца? Бог мой, моя репутация и так далека от идеала, хуже уже не станет! Так к чему все эти страхи и сомнения? К чему?» - Прости меня, Серж. И вы, княгиня. Ты прав – все эти отговорки, малодушны и недостойны. Прости меня. Волконский ничего не ответил – просто подошел к полковнику и сжал его плечи в крепком объятии. И этот молчаливый жест сказал куда больше, чем множество слов. - Ну так что же теперь? - А теперь, Павел Иванович, - улыбнулась княгиня, с удовольствием наблюдая за примирением друзей. – Одевайтесь, и ступайте в ближайшую кирху, договариваться со священником. Кажется, ваша конфессия не делает разницы между христианами? - Точно так, княгиня. - Вот и славно. А как договоритесь – мы пошлем милой девушке известие. А уж с репутацией «похитителя» вы, надеюсь, как-нибудь справитесь. В конце концов, ваше счастие кажется мне куда более важным, чем мнение света.... * * * Помолвку назначили на пятницу. В доме поднялся страшный переполох, Анна Федоровна как одержимая гоняла служанок, не забывая время от времени заглянуть в спальню Катрин, чтобы принести успокоительные капли, и уговорить дочь «еще немного подождать своего счастья». В усадьбе все стояло вверх дном – слуги до блеска натирали паркет, чистили серебро и хрусталь, смахивали пыль с книг, стирали гардины и шторы, смоченными маслом тряпицами протирали портреты и картины. То и дело приходили посыльные, в людской толпился народ, из имения везли возами съестное. Мажордом окончательно потерял голову, сверяя многочисленные списки. Доставляли пузатые бутылки с вином, корзины свечей, заказы были отправлены в цветочные лавки. Платья, решено было пошить у мадам Лебур, что без сомнения влетало в копеечку, но уже не могло остановить графиню. И если бы не весь этот хаос, неизвестно удалось бы неприметному пареньку проникнуть в дом Воронцовых и передать лично в руки Лизет короткую записку. - Алекс! Алекс, открой. Это я, Лиза. Из-за двери спальни не доносилось ни звука. Алекс второй день сидела за закрытыми дверьми, никого не желая видеть. Даже верную подругу. - Алекс, да открой же ты! У меня для тебя записка! - От кого? – Донесся из-за двери безжизненный голос невесты. - Да уж не от Василия Репнина. – Воскликнула разозленная Лизет, а затем прижала губы к замочной скважине и прошептала. – Её княгини Волконской человек принес. Дверь немедленно распахнулась. Алекс скверно выглядела – чтобы заметить это, Лизе было достаточно одного взгляда. - Ты как покойник бледная. В гроб краше кладут. Лиза осторожно вошла в спальню, быстро огляделась – туалетный столик был пуст, гребни, флакончики, серебряная пудреница с пуховкой, всё валялось на полу, скинутое вниз в приступе отчаяния, голубое платье, безнадежно испорченное ножницами, валялось тут же, на полу. А посреди этого разгрома стояла Алекс – босая, нечесаная, в ночной сорочке, с опухшими от слез глазами, которые теперь метали молнии от нетерпения. - Где письмо?! Если это твоя шутка... - Боже мой, Алекс, какая шутка? Вот оно! Горячие руки схватили свернутый лист, и развернули, едва не разрывая его. Алекс пробежала строчки глазами, и вдруг без сил повалилась на постель. Лиза осторожно подняла выпавшее письмо и прочла вслух: «Дорогая Алекс. Жду Вас завтра, к одиннадцати часам, в кирхе Петра и Павла в Космодамианском переулке, ежели Вы еще не передумали. Искренне Ваш, П.П.». - Алекс, милая, ну что ты? – Лиза осторожно присела рядом, и погладила подругу по голове. – Неужели пойдешь? Алекс подняла на нее глаза – страшное нервное напряжение этих дней потихоньку покидало её вместе со слезами, возвращая способность дышать, думать и жить. - Пойду ли я? Да я бы хоть сейчас, вот так как есть побежала! - То-то обрадуется тебе жених, коли ты в церкву в ночной сорочке явишься. – Попробовала отшутиться Лизет. – Только пастора напугаешь... ... Кирха святых апостолов Петра и Павла, была одним из двух лютеранских храмов Москвы. Старый храм в Немецкой слободе, сгорел в двенадцатом году, и общине пришлось перебраться в молитвенный дом в Космодамиановском переулке. В девятнадцатом году над домом возвели купол и крест, и заново освятили. Именно сюда и несли сейчас кони Александру Николаевну, всю во власти страха неожиданной, и вредной помехи, и головокружительном нетерпении одновременно. Накануне, со всеми предосторожностями, Лизою был вынесен в людскую старенький кофр с кое-какими вещами Алекс, и для побега все было готово. Ночь она провела без сна, сидя одетой на постели и не сводя глаз с часов, а рано утром Лизет поскреблась в дверь и провела ее вниз. Подруги слезно простились и Алекс села в нанятую заранее двуколку. Она знала, что оставляет свой дом навсегда. Выбирая себе иную жизнь и иную судьбу, она искренне простила и отца, и мать, и Катрин, и мысленно с ними попрощалась. Навсегда. Теперь кучер вез ее навстречу новому, и в конце этого пути ее ждал человек, выхвативший ее из привычной жизни и навечно привязавший к себе. Пастор кирхи, отец Фридрих Гёринг хоть и согласился обвенчать соплеменника с барышней в нарушении канонов, поступок этот весьма не одобрял. Было в нем нечто безрассудное, кое отвергал рациональный немецкий разум, и неотвратимое, как дурное предчувствие, охватившее пастора в это утро. Глядя на сосредоточенное лицо полковника, на улыбающихся друг другу родовитых князя и княгиню, он ощущал нависший над ними рок. Списав свои предчувствия на необычность предстоящего обряда, отец Фридрих, в итоге поправил облачение, и твердой походкой направился к алтарю. Невеста прибыла ровно в одиннадцать, вместе с боем часов. И вопреки собственному предвзятому отношению, пастор невольно залюбовался ею. Весь ее облик – от цветастого платья до мантильи из белых кружев, наброшенной на голову – был пронизан невероятной, голубиной чистотой, свойственной скорее ангелам, чем простой смертной, совершающей греховный поступок перед своими близкими. Не сумев сдержаться, отец Фридрих улыбнулся, и дал знак помощнику. Клавесин заиграл «О, благодать», и под звуки гимна, Зинаида Александровна повела полковника к алтарю. И хотя годами она явно не годилась ему в родители, на ее лице было именно материнское выражение нежной, мягкой гордости за неожиданно обретенного «сына». Дойдя до алтаря, она отпустила его локоть и встала с правой стороны, ловя его взгляд, обращенный ко входу в церковь. «О, благодать» сменила «Аве, Мария», унося ввысь чистые детские голоса, а по проходу князь Сергей Григорьевич, не прогоняя с лица счастливой улыбки, повел к жениху прекрасную невесту. Она, казалось, не шла, а плыла по воздуху, едва касаясь ногами пола, хотя в храме было тихо и пусто, и никто не бросал под ноги церемониальные лепестки роз. Дойдя до алтаря, князь приподнял с ее лица белое кружево, по-отечески благословил и вложил теплую ладонь девушки в ладонь жениха. - Ну, с Богом! - Боже Святой, из земли создавший человека, и от ребра его образовавший жену, и сочетавший ее ему в качестве помощницы, потому что было угодно Твоему величию, чтобы человек не был одиноким на земле, — Ты и ныне, Владыка, пошли Свою руку от святого жилища Твоего и сочетай раба Твоего сего Пауля и рабу Твою сию Александру, ибо Тобою сочетается жена с мужем. Соедини их в единомыслии, венчай их в плоть одну. Даруй им плод чрева — благочестивых детей. – Начал торжественный обряд отец Фридрих. Пастор говорил на русской языке с сильнейшим акцентом, кое-где коверкая слова и ударения, но на то никто не обратил внимания. - Создал Бог человека Из праха в образ Свой, И вместе быть до века Назначил нам с тобой; Связал нас воедино Доверьем брачных уз, И преданностью Богу Скрепил он наш союз... – Запел, вторя пастору, маленький хор. - Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Так и супруги должны помогать и поддерживать друг друга как в счастье, так и в несчастьях, сострадая один другому в неудачах и утешая в скорбях. – Произнес отец Фридрих, подойдя вплотную к молодым. – Посему, спрашиваю тебя, Пауль, согласен ли ты, взять в жены Александру, и любить ее в горе и радости? - Да. – Твердо произнес полковник, чуть сильнее сжав ее ладонь. - А ты, Александра, согласна ли стать его женой? - Согласна. – Дрогнувшим от волнения голосом произнесла она, отвечая на движение его пальцев. - Тогда клянитесь, и помните, что свидетель вашей клятвы, - Господь наш милосердный. - Перед лицом Господа нашего, клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни, пока смерть не разлучит нас. «Я никогда еще не был так правдив, как сейчас, когда в глаза твои смотрю. Я хочу прожить с тобой всю жизнь, сколько отмерит мне Господь, каждым мигом теперь я с тобой связан, и ты смотришь на меня, - такая юная, такая чистая, - Бог мой, ни одна женщина на меня так не глядела!». - Перед лицом Господа нашего, клянусь быть верной тебе и любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни, и даже смерть не разлучит нас. Князь Волконский переглянулся с невесткой – на мгновение, на лицо Зинаиды Александровны набежала легкая тень – без сомнения, Алекс слишком была взволнована, но в ее оговорке княгине почудилось что-то зловещее – даже смерть не разлучит нас – что-то пророческое. Пастору подали кольца – князь покупал их в спешке, «на глазок», и теперь волновался, придется ли подарок впору Александре Николаевне. Отец Фридрих благословил золотые ободки, теперь лежащие на патене, окропил их святой водой. - Скрепите же ваше согласие и ваши клятвы этими кольцами, дабы перед лицом Господа нашего, я мог объявить вас мужем и женой. Не разжимая соединенных рук, Павел Иванович взял свободной рукой кольцо и поднес к тоненькому пальчику Алекс. Князь с облегчением вздохнул – кольцо пришлось точно в пору. - Прими от меня это кольцо в знак моей безграничной любви и верности. Я венчаюсь с тобой. Его слова, казалось, отражались от стен, входили в ее существо, как раскаленный нож в мягкое масло, и застывали вечным отпечатком на сердце. Даже произнося ему клятвы, Алекс еще до конца не верила, что это не сон, что всё это правда – и кирха, и пастор, и он, держащий ее за руку, но только теперь, чувствуя на пальце сладкую тяжесть, и поднося кольцо к его пальцу, она вдруг ясно и до конца осознала, что всё это – наяву. - Прими от меня это кольцо в знак моей любви и бесконечной верности. Я венчаюсь с тобой. «Венчаюсь с тобой. Венчаюсь с тобой. Я венчаюсь с тобой. Всё. Вот теперь действительно всё. Перед Богом и людьми. Навеки вечные. Ни отец, ни Репнин, ни сам государь – император нас теперь не разлучит». - Кого соединил Бог, человек да не разлучит. – Вторил ее мыслям отец Фридрих, с улыбкой заканчивая обряд. - С этого мгновения и до конца ваших дней называю вас мужем и женой. Аминь. Ты две души соедини, Созвучием любви... – Звонкие голоса хористов вновь запели гимн. Князь и княгиня Волконские тепло и сердечно поздравили новобрачных. Сергей Григорьевич обнял своего друга, и все никак не хотел отпускать, пока к алтарю не вернулся отец Фридрих. Пастор принес бумагу, сообщающую о том, что «в лето господне, 1824.... Пауль сын Иоганнов Пестель обвенчан был с девицею Воронцовой по имени Александра... к чему досточтимый отец Фридрих Гёринг руку приложил...», и вручил сей лист и семейную Библию в руки молодого мужа. Пожелав молодым счастливой жизни, священник проводил их до порога кирхи, и теперь смотрел, как они садились в двуколку. - Поезжайте из Москвы прямо сейчас, - напутствовал князь Волконский, укутывая Александру Николаевну в меховую зимнюю накидку. – Я пробуду здесь пару дней, и тоже двинусь за вами. - Увидимся в Тульчине, Сережа. – Полковник ловко вскочил на коня, и свесившись с седла, еще раз крепко обнял князя. – Спасибо вам за всё. - Будь счастлива, Сашенька. – Княгиня поцеловала Александру Николаевну в щечку, и заботливо поправила на ней лисий капор. – Будь счастлива, и ничего не бойся. Растроганная Алекс, кивнула головой и порывисто обняла княгиню. - Трогай! – Приказал Волконский вознице. - Но, пошла, пошла. – Поторапливал извозчик лошадей, и вскоре молодожены скрылись из глаз, растворившись в городской толчее. Князь взял под руку невестку и озорно подмигнул ей. - Хорошее дело мы с тобою, Зиночка, сделали. Княгиня согласно кивнула головою. - Ах, Серж, с тобой и вправду не соскучишься! Это будет тот еще скандал в нашем тихом московском болоте. Такого здесь давно уже никто не помнит. Но знаешь? Я рада, что помогла тебе. Александра будет Павлу Ивановичу достойной женой. А уж Воронцовы пусть пеняют на себя.... ... Не зная об исчезновении дочери, граф и графиня Воронцовы ожидали приезда Репниных. Обручение было назначено на два часа дня, и графиня занималась последними приготовлениями в гостиной. Едва пробило двенадцать, в спальню к Алекс была послана мадемуазель Люсьен, сопровождающая модистку и цирюльника, дабы привести невесту в соответствующий вид. Но на их стук дверь ни только никто не открыл, но и вообще не подавал никаких признаков жизни. Люсьен подняла тревогу, сзывая к закрытой двери хозяев. В спальню стучали, кричали в замочную скважину, потом задолбили кулаками и ногами. Всё тщетно. Наконец, во власти самых дурных предчувствий, Николай Семенович послал за конюхом Степаном, отличающимся среди дворни Воронцовых недюжий физической силой. Растолкав столпившихся дворовых, Степан поплевал на ладони, и мощным плечом вынес дверь. Ворвавшемуся одним из первых графу Воронцову открылась совершенно пустая комната. Вообразивший, что дочь в нервной горячке покончила с собой, Воронцов первоначально вздохнул с облегчением, не увидев безжизненного тела. Катрин и Анна Федоровна спешно перебирали разбросанные по полу вещи, и записку, наскоро написанную Алекс, первой нашла сестра. Николай Семенович выхватил бумагу из рук дочери, и, не смотря на то, что строчки буквально расплывались у него перед глазами, прочел: «Дорогие papa и mama. – Писала Алекс. – Простите, что покидаю ваш дом вот так, тайно и не предупредив вас, но вы сами толкнули меня на сию крайнюю меру, навязывая мне постылый брак, и разлучая с человеком, коего я больше жизни люблю. Мы с Паулем обвенчаемся сегодня, и уедем, вы же, ежели не сможете простить меня, как я прощаю вас, как можно скорее забудьте. P.S. Не ругайте Лизет, она ничего не знала». Услыхав содержание записки, графиня упала на постель дочери без чувств. Вокруг заблажили, горничные кинулись за нюхательной солью и водой с уксусом, с Катрин случился нервный припадок – пока все бегали и суетились, она истерично хохотала, пока не получила пощечину от отца. - Что, черт побери, происходит в том доме? – возопил граф, бросал записку на пол. - Что тебе не понятно, papa? Ваша дорогая Алекс сбежала! С полковником пехотным! Род наш опозорив перед светом! И это все ваша вина – вы ей потакали, баловали сверх всякой меры, жениха богатого в обход старшей сестры нашли! Вот она вам и отплатила, с немцем своим посмешищем сделала! И Репнина ославили – невеста от него сбежала! - Замолчи! – Страшным голосом, пугая слуг и дворню, взревел граф Воронцов. - Нет уж, не буду я молчать. – Взвизгнула Катрин. – Не заставите! Небось у Волконских, куда вы же их и возили, они обо всем и договорились! И князь с княгиней Сашке в том способствовали! А вы из нее ангела божьего лепили, папеньке с маменькой послушного! За своими обвинительными речами, она даже не заметила, как багровело лицо отца, пока батюшка не повалился в ноги перед иконой, кою еще держал в руках мажордом: - Будь ты проклята, Сашка! И немцу треклятому твоему сдохнуть самой лютой смертию! Проклинаю тебя, отрекаюсь от тебя, во веки вечные! Нет у меня больше дочери, нет! И истово перекрестился. А потом заплакал.