В любови вечной на земле...

Мохноногая лошадка бодрой рысью трусит по наезженной колее дороги, время от времени понукаемая возницей. Далеко разносится малиновый перезвон колокольчика, густой пар поднимается над лошадиными ноздрями, да бока вздымаются в такт под попоной. Крытый возок на деревянных полозьях поскрипывает по сухому снегу, оставляя за собой ровный след. А вокруг – насколько хватает глаз – поля в объятиях сугробов, только изредка мелькнет заснеженный стог, да голый бесприютный куст. Зима укутала окрестности белой пеленой, а снег все падал и падал, точно не знал меры, и не мог остановиться. Из Москвы путь долгий и длинный, и где-то впереди спящие под пушистыми шапками сёла, и дымок над соломенными крышами, и города, будто покрытые сахарной глазурью, скованные льдом реки и речушки и радость от долгожданного тепла почтовых станций, а за ними Малороссия, где зимы не в пример мягче. А в уютном нутре возка, потирает замерзшие руки юная барышня, закутанная в зимний плащ и меховую шубу, заботливо наброшенную на ноги. И хотя щиплет мороз раскрасневшуюся щечку, и тонкий налет инея серебрит локон светлых волос, выбившийся из-под лисьего капора, и надобно давно спросить «далеко ли еще?», но она не смеет. Крепится, поджимая озябшие пальчики в башмачках, а когда буланый конь мужа равняется с возком, отвечает ему спокойной, улыбкой, способной, кажется, растопить весь этот снег своим теплом. Ей восемнадцать лет, и в голове ее еще кружат вихри надуманных страстей, почерпанных из французских романов и здравого авантюризма, разбавленных толикой ничтожного житейского разумения, без которого она не оказалась бы ни в этом возке, ни рядом с этим человеком, холодным и волевым, подчинившим себе раз и навсегда ее робкую душу. И она страшится показать себя перед ним слабой и напуганной, «не достойной» его благосклонного взгляда, веры в правильность соединивших их уз. Он придерживает коня, давя в себе желание, соскочить с седла, запрыгнуть в теплый возок, дыханием греть ее замерзшие руки, прижаться к мягкому сукну одежды и вдохнуть слабый аромат духов. Забыть, изжить из головы терзающий вопрос «зачем?». Зачем он вырвал её из привычного круга, оторвал от потрескивающего камина в папенькином особняке, от шелков рукоделия и зачитанных романов, чтобы везти сейчас средь снега и холода в звенящую неизвестность. И теперь остро осознавал, что должно быть повредился умом в эти безумные и сладкие три недели, отдался во власть нежного девичьего очарования, изменив самому себе и своему уже предначертанному пути. И поменять бы, вернуть все назад. Но теперь поздно. И терзал мороз плотно сжатые губы, и тихо позвякивали друг о друга «Анна» на шее и голубой эмали крест «Pour le Merite» пожалованный королем Пруссии за битву на чужой земле. И вдруг таким душным стал жесткий воротник мундира, что захотелось сорвать его с шеи, повернуть коня и мчатся по заснеженным полям, прочь, не разбирая дороги. А снег все кружил и кружил, вальсируя с небес, и все безумнее становился его танец, и где-то впереди, еще на самой границе слуха, долетел до повозки лай дворовых собак. Еще чуть-чуть и на самом горизонте появиться абрис почтовой станции, и можно будет согреться горячим чаем, вырвать у зимы пару часов спокойствия и тепла. Шёл 1824 год. Полковник вёз свою юную жену в полк.