Пьяный бессмертный ныряет за луной

      Позже я узнал от Скайлер, что Ян Янь уже приходила на репетицию. Что Ян Янь в сто раз прекраснее предыдущей актрисы, в сто раз вежливее и воспитаннее. Что без улыбки она выглядит точно украшенная цветом болезни Си Ши, а когда улыбается, заражает всех вокруг своим жизнелюбием. Эта хвала из уст Скайлер звучала вполне убедительно — она сама была красавицей и не признавала тех, кто уступал ей в красоте.       Хоть я и не был на той репетиции и не смог убедиться воочию, так ли Ян Янь была хороша, слова Скайлер жалили меня подобно змее. Казалось, ещё мгновение — и я умру, истекая кровью из глубоких ран.       Ли Цяо не было в стране, и в этот раз Кира с ним не поехал. Не в силах ждать личной встречи с Ли Цяо, чтобы тот сам разорвал мне душу в клочья, я спросил обо всём Киру, держась за последнюю ниточку надежды. Тот долго смотрел на меня, а потом вздохнул и сказал, что всё так и есть.       — Но... Но ведь е...       Я тут же заткнулся, слегка обозлённый сочувствием и жалостью в глазах Киры. Нет, я был в полном порядке. Раз уж так вышло, я не собирался ныть или скандалить и уж точно не планировал вешаться. Пытаясь сохранить достоинство, я придал себе самодовольный вид, улыбнулся и попрощался с Кирой.       Удивительно: я никогда не испытывал усталости, пока танцевал. Но в тот момент, когда я вышел на улицу всё с той же дурацкой улыбкой, у меня потемнело в глазах, ноги стали такими ватными, что я не мог и шагу ступить.       В Пекине тебя везде окружают люди, снующие в суматохе по всем сторонам света. Богатые, но разучившиеся мечтать, и бедняки, живущие мечтами, перемешиваются друг с другом, как песчинки в пустынной буре. Ветер носит древесный пух, по краям дороги клонятся насаждённые ивы. Я закурил и присел на корточки у обочины, глядя вслед какой-то развратной девице с глубоким дельте и огромными сиськами, вполовину обнажёнными и ослепительно белыми. Проглотив дым, я, будучи в образе ублюдка, свистнул ей, отчего она крепче прижалась к лысому обрюзгшему мужику рядышком и бросила мне презрительный взгляд.       Так я и развлекал сам себя, сидя на обочине, пока не стемнело. Наблюдал за идущими по кривой дорожке пьяницами, за плетущимися со школы детьми, за толстосумами с грудью на выкате и за такими, как я, падающими от усталости работягами. Я всё думал, почему глаза у людей растут на лице, а не, например, на затылке? Может, в этом была своя мудрость: как бы ни ебала нас жизнь, мы можем двигаться только вперёд.       Ли Цяо по-прежнему очень занят. Волнения в СМИ повлияли на съёмки его нового фильма, но он всё же улучил время, вернулся в Пекин и без лишних слов куда-то меня повёз. На заднем сидении машины лежит маламут и выглядит похорошевшим. Ли Цяо обычно не берёт пса с собой, так что я подрабатываю его няней.       — Куда мы? — спрашиваю я.       — Разве ты не хотел увидеть Гу Яо? — Ли Цяо садит меня на пассажирское сидение, а сам берётся за руль. — Я отвезу тебя к нему. Встретишься лично, так тебе будет интереснее надрачивать на него целыми днями.       По правде, я так и не сказал Ли Цяо, что Гу Яо больше не был объектом моего рукоблудия. Раз уж я занимаю место под солнцем подле длинноногого накачанного красавца, у меня нет причин дрочить на кого-то другого. Я даже пытался воспользоваться его подарком. Японцы действительно гениальные инженеры — с включением эта штука оживает, как пробуждённый дракон, и выглядит совсем как член из плоти и крови. Из любопытства, я сравнил этот искусственный девайс со своим, и, если раньше мне казалось, что мой член не из маленьких, на фоне этой громадины он выглядел тонким отростком с редким пушком на лобке, совсем не такой блестящей головкой и манящей уретрой.       Я решил, что такой огромный самотык в меня попросту не поместится, поэтому просто представил, что держу в руке фаллос е, и вспомнил о его дымных глазах. Я провёл по прибору краешком губ, целовал его и причмокивал, трогая себя всё быстрее, и мне было так хорошо!       Ли Цяо сидит нахмурившись, пристально глядя на дорогу, а не на меня, так что я не стал ничего ему говорить. Я до сих пор не научился понимать, что у него на уме.       В отличие от Ли Цяо, Гу Яо живёт не в коттеджном районе, а в одиноко стоящем небоскрёбе. Дверь нам открывает молодая женщина, и первым делом я с изумлением смотрю на её лысину. Женщина оказывается старой знакомой Ли Цяо, они тепло обнимаются, и она целует его в щёку. Затем её взгляд падает на маламута, чей поводок я держу в руке. Присев на корточки, она радостно машет здоровяку:       — Шанлинь, давненько не виделись!       Пёс тут же вырывается из моей хватки, и, несмотря на то, сколько дней я кормил его, чесал и лелеял, он без стыда и совести, с высунутым языком бежит навстречу чужой женщине. Вот скотина!       Однако я только сейчас узнаю, что пса зовут Шанлинем. Ли Цяо не любитель домашних животных, всё это время он звал маламута либо Аляской, либо Догэ, то есть... просто собакой. Оказалось, что именно эта женщина отдала Шанлиня Ли Цяо на содержание, потому что её муж не хотел держать здоровенного пса в квартире.       Она приглашает меня войти, я переобуваюсь в тапочки и стою в ожидании встречи с кумиром. Ли Цяо представляет мне хозяев:       — Это Гу Яо, вы, должно быть, уже встречались. А это — его жена... — Он делает паузу перед тем, как произнести её имя: — Ян Янь.       Значит, это и впрямь она.       Конечно, я помню Ян Янь. Может, я забыл её лицо, но я точно не забыл её имя. Конечно, я помню Гу Яо. Он ничуть не изменился с нашего знакомства: был намного загорелее, чем Ли Цяо, с прямыми чертами лица и всё таким же красивым.       Правда, сами хозяева меня не помнили. Ну, ничего страшного, разве можно запомнить человека из толпы? Я насилу приободряю себя, стараюсь соблюдать приличия и не говорить то, что у меня на уме. Прежде, чем Ли Цяо открывает рот, чтобы сказать про меня, я выпрямляюсь и говорю первым:       — Меня зовут Юань Лобин, я шофёр Ли е.       Хозяева выглядят слегка удивленными: кажется, они и подумать не могли, что Ли Цяо приведёт с собой шофёра. Однако, как хорошо воспитанные люди, они не смотрят на меня свысока. Ян Янь даже благосклонно приглашает меня в гостиную, и я искреннее польщён такой милостью.       Всё-таки Скайлер говорила правду: Ян Янь по-настоящему красива. Не каждый мужчина хорошо выглядит с лысиной, что уж говорить о женщинах. Она же с бритой головой напоминает Бодхисаттву, такую непорочную, что даже самый бесстыдный сперматозоид не посмел бы проскользнуть в её промежность.       А ещё эта красавица умеет готовить. Ужин очень щедрый: лосось на пару, стейк с чёрным перцем, сладкие стручковые перцы с чесноком, самгетхан. Ко всем четырём блюдам подаются закуски и соусы. Удивительно, как филигранно выполнены блюда китайской и заграничных кухонь этими белыми, не знающими грязного труда руками.       — Нам нельзя наедаться, — говорят оба красавца с сердечной улыбкой, — мы соблюдаем диету перед съёмками, так что поешьте и за нас тоже! 　　       Улыбнувшись в ответ, я приступаю к блюдам, в самом деле собираясь поесть за троих.       — Я побрила голову для роли в «Посланных в империю Тан», а ты почему побрился? — спрашивает Ян Янь.       — Всему виной моё невезение. Я развлекался с друзьями и ни с того ни с сего попал в драку, где меня избили. — Я заставляю себя быть дружелюбным.       — И правда, не повезло. Ешь сколько хочешь, вот, возьми добавки!       Хотя её имя всегда вызывало во мне одну лишь ненависть, теперь эти чувства тают в её благородной мягкости. Но я понимаю, что Ли Цяо привёл меня сюда из скрытых побуждений: принимать сочувствие сложнее всего от красавицы, даже для гомиков это унизительно.       — Победа на китайской кинопремии всего на треть зависит от актёрского мастерства и на две трети — от благосклонности киноакадемии. Нет ничего досадного в том, что премия не досталась тебе. — Гу Яо, кажется, старается приободрить Ли Цяо, но в его словах слышится «Я хочу тебе насолить». — К тому же ты победил в интернет-голосовании как самый красивый актёр. Тебе не нужно вкалывать как нам, внешность тебя прокормит.       — А разве ты вкалываешь? — Ли Цяо тоже идёт в атаку. — Хватаешь премии, играя душевнобольных. Лёгкий и беспроигрышный вариант.       Гу Яо вдруг поворачивается ко мне, напрягает шею, наклоняет лицо, впивается в меня пустыми, как бездна, глазами и нервически изгибает уголки рта. Этот неожиданный, ненормальный вид не на шутку пугает меня, и я инстинктивно вздрагиваю. Затем Гу Яо снова улыбается своими более пухлыми, чем у Ли Цяо, губами, демонстрируя ряд ровных белых зубов.       — Эй, я тебя разыграл. — Он указывает на кончик моего носа.       Ли Цяо явно не ощущает себя посторонним в их доме. Сам достаёт из винного шкафа бутылку понравившегося вина, сам находит штопор, сам срывает упаковку с крышки и стучит дном бутылки о край стола, дожидается, когда пробка поднимется из горла, и вытаскивает её зубами.       Западное красное вино не сравнится с китайской гаоляновой водкой, его питье больше похоже на дегустацию чая. Великая писательница госпожа Ян Цзян однажды сказала: «Следует выпить лишь бокал, чтобы разобрать все ноты». Но Ли Цяо явно не до пробы: он решает надраться, наполняет бокал до краёв и тут же выливает в себя, запрокинув голову. Пьёт залпом, как обыкновенный дикарь.       И хотя атмосфера за столом остаётся дружелюбной, два е то и дело подкалывают друг друга, пускают исподтишка словесные стрелы. Чтобы замять эту неловкость, я извлекаю из своей памяти драгоценный артефакт и обращаюсь к Гу Яо.       — Мы с вами уже знакомы, вы приглашали меня на пробы в «Песню Солнца и Луны».       — О, правда? — Гу Яо широко улыбается, и, судя по механической отточенности улыбки, он действительно ничего не помнит.       Не растерявшись, я быстро разряжаю обстановку парой сальных шуточек, которые так веселят Ян Янь, что она смущённо прикрывает лицо после гулкого и беззастенчивого смеха. Гу Яо тоже смеётся, и только Ли Цяо — единственный, кто сохраняет беспристрастную мину с тех пор, как мы вошли в дверь. Он так же молча, не издавая звука в ответ, себе подливает.       — Ты слишком печёшься о мужском достоинстве, даже не просишь дружеского плеча, когда случается беда. Если бы я не читала новости, то и не знала бы, что происходит с «Посланными в империю Тан», — говорит Ли Цяо Ян Янь, притрагиваясь к своей лысине. — Когда вирусились слухи о том, что ты заставляешь актрису брить голову, я решила тебя поддерживать. Так что тебе точно придётся дать мне роль в постановке, кто ещё осмелится принести такую жертву!       Я тихо жую, опустив голову.       — Она даже со мной словом не обмолвилась, просто взяла и сбрила копну волос, которую носила больше десяти лет. — Гу Яо качает головой и вздыхает. Он явно недоволен случившимся, но теперь уже ничего не попишешь — его роскошная жена за ночь превратилась в монахиню, мало кто обрадовался бы на его месте.       — Я просто знаю, что ты выпускница танцевальной академии, к тому же победительница Весеннего чемпионата. Этого достаточно. — Ли Цяо почти не притрагивается к еде, употребляя одни бокалы.       В холле их квартиры висит фотография шириной почти во всю стену. На ней изображена танцовщица с изящной фигурой гетеры, в балетном платье цвета синих павлиньих перьев. Её черные волосы спадают по плечам, и она припадает к земле почти всем телом.       Я помню этот танец, он был в финале чемпионата. Тогда его исполняла ещё юная, неоперившаяся девица, и он назывался «Павлины летят на юго-восток». Рядом с большой фотографией стоит стеклянный стеллаж причудливой формы, и весь он заставлен снимками, наградами и дипломами. Я бегло пробегаю по стеллажу взглядом: выпускница Королевской танцевальной академии Испании, «Выдающийся молодой артист» Всекитайской ассоциации деятелей литературы и искусства, награда «Пять проектов» отдела пропаганды и агитации Центрального Комитета Коммунистической Партии, фотографии с пекинским представителем Народного политического совета и всевозможными чиновниками, кадры с зарубежных выступлений... На центральной полке — кубок победителя Весеннего чемпионата среди молодёжи.       Если до этого во мне ещё теплился луч надежды, теперь он окончательно погас. Ян Янь — лучший кандидат на эту роль: добродетельная красавица с грудой наград и заслуженных почестей. Я сижу как на гвоздях, с трудом удерживая притворную улыбку и освобождаюсь от этой обязанности лишь тогда, когда ужин подходит к концу.       Ли Цяо наполовину пьян, и на обратном пути машину веду я. Он закрывает глаза, откидывается на сидении и молчит. В середине пути я, добросовестно поддерживавший тишину, не выдерживаю и внезапно выпаливаю:       — Гу Яо красивый. И жена у него красивая.       Наконец, я привожу е и его собаку в особняк, провожаю до кабинета. Меня гложет страшная тоска, и я собираюсь сразу же ехать домой, но е неожиданно преграждает мне путь.       — Чего ты хочешь от меня? — Глаза у Ли Цяо чуть красные, дыхание отдаёт вином. Схватив меня за запястье, он держит минуту паузы, затем продолжает: — Если ты не согласен с моим выбором претендента, так и скажи.       — Вы перебрали. Разве обычный шофёр может иметь возражения?       Если он и впрямь собирался дать мне роль в «Тайпин», не стоило устраивать это представление и везти меня к Гу Яо. Взвесив собственную решимость, я широко улыбаюсь ему:       — Е, вы так и не сдержали обещание выполнить моё желание.       Разумеется, я сказал это в шутку, но Ли Цяо всё воспринимает всерьёз. Он тут же толкает меня и прежде, чем я успеваю сообразить, разворачивает и прижимает лицом в стол.       Он собирается трахнуть меня прямо сейчас.