Пьяный бессмертный ныряет за луной

      Я лично знаком со знаменитым Гу Яо, а всё из-за Мамаши Ван Сюэцзин.       Я с детства занимался современными танцами, хотя и другие стили мне не были чужды. Когда мне стукнуло тринадцать, судьба свела меня с известной за рубежом танцовщицей. Другие почтительно обращались к ней Ван Сюэ лаоши, я же при всех звал её Cестрицей Джои, а за глаза называл Мамашей.       Каждый подмечал, что Мамаша походила на тайваньскую актрису Джои Ван. Хотя ей было далеко за сорок, её манеры и осанка остались прежними и она привлекала к себе чужие взгляды, словно бордовый пион приколотый к сатиновому ципао. Мамаша так изощрённо скрывала свой истинный возраст, что я и понятия не имел, как скоро она могла откинуться от старости. Рассказывая о ней, я всегда драматично произносил три слова — «Годы жизни неизвестны».       У Мамаши был стальной характер, прекрасная и уверенная в себе, она никогда не заигрывала с верхами и держалась с ними на равных. Из-за нанесённых начальству обид жизнь Мамаши принимала скверные обороты. Её прогнали со сцены после сорока, заменив молодой солисткой, и лишь преподавание хореографии неотёсанным подросткам смогло её прокормить.       Многие пришли учиться танцу у Мамаши вместе со мной. На первом занятии она окинула нас строгим взглядом и задала единственный вопрос: «Почему вы хотите танцевать?». «Ради популярности». «Чтобы хорошо зарабатывать». «Хочу воспитать в себе высокие моральные качества». «Надеюсь прославить свою семью…». Некоторые отвечали с мечтательностью, другие — с подчёркнутой прагматичностью. Одни говорили возвышенно, а другие — надменно.       — А ты почему решил танцевать? — спросила она у меня.       — Танцоры гибкие и могут то, чего не могут другие.       — И что ты хочешь уметь такого, чего не могут другие?       — Хочу отсасывать самому себе.       Возможно, этот похабный и топорный ответ задел её чувства, но Мамаша смотрела на меня совсем не так, как на других, и день за днём изводила на тренировках до полусмерти. Она отдавала мне всё, что могла, не скупясь, и я так жадно впитывал её наставления, будто желал проглотить её саму целиком.       В репертуаре Мамаши было два нашумевших танца: первый, «В теле берберки», ставился в союзе с известным немецким хореографом; другой, её собственного сочинения, назывался «Пьяный бессмертный ныряет за луной».       В исполнении первого я превзошёл всех своих предшественников. Я доводил зрителей до слёз, до исступления. Но второй танец никак не давался мне, сколько бы я ни бился над ним. Все без толку советовали мне «слиться с героем танца», но я просто-напросто не мог. Я говорил Мамаше, что меня воротит от пьяниц и, пока все кругом восхваляют винный талант Ли Бо, в моих глазах он всего лишь мёртвый безвольный толстяк из учебника по грамматике.       Шоу талантов в то время были не так популярны, и танцорам приходилось из кожи вон лезть, чтобы стать известными. Нужно было засветиться во Всекитайском танцевальном чемпионате среди молодежи, проводимом раз в два года. Я участвовал в Семнадцатом чемпионате, финал которого проходил в Гуанчжоу. Я впервые летел на самолёте, прихватив с собой только зубные принадлежности, шлёпанцы и сменное бельё. Отец незаметно подложил мне в сумку несколько сваренных в пряном чае яиц в честь совершеннолетия и расцвета моей мужественности.       Официальному финалу чемпионата предшествовал отбор, который не показывали по ящику, хотя из одних только неудачных дублей получилась бы неплохая ретроспектива.       Я всегда упивался вниманием публики. Раньше мне не доводилось видеть такой гигантской сцены, такого бесконечного числа зрителей. На отборочных я исполнял «В теле берберки».       Хотя танец длился не больше семи минут, на это время я позабыл о себе самом — я то клонился к земле, как тяжёлая головка пиона, то взлетал, будто подхваченный ветром, и к концу изнурительной пляски меня переполняло такое счастье, словно я вырезал, выгравировал себя на этой сцене, словно мой дух взвился к самому потолку и осыпался дождём. Я был в удушливой танцевальной прострации, аплодисменты напоминали гром в знойном мареве, их раскаты гремели один за другим, а я раз за разом сгибался перед публикой в яростном поклоне.       Хорошо помню, что в тот вечер я выходил на поклон целых шесть раз.       Мамаша сказала, что, когда я танцевал, она стояла внизу сцены и плакала, а затем обернулась и увидела, что члены жюри тоже в слезах. Но в итоге в оглашённом списке финалистов не прозвучало имени «Юань Лобин». Когда в заметке об отборочном этапе мы прочитали, что «ничто так не продвигает к успеху, как крепкие связи», нас с Мамашей будто молния ударила. Она носилась как бешеная, пока наконец не отыскала крохотную зацепку и не выбила себе встречу с одним из организаторов чемпионата.       Я слышал, как Мамаша спорила с ним, как она говорила:       — Ты же видел, как публика его приняла! Он замечательно танцует! — она всё повторяла и повторяла эти слова, — Он замечательно танцует!       Человек со смехом ей ответил:       — Да, танцует он прекрасно. И не только хорош в танце, но и очень хорош собой. Мальчик рождён для сцены и сияет ярче софитов. Но чемпионы уже определены, да и кое-кто занёс кругленькую сумму, чтобы протолкнуть свою участницу на пьедестал.       Третье место. Мамаша была настоящим мастером своего дела. Она бы даже не взглянула на того, кто занял место ниже первого, но в тот момент она впервые на моей памяти поступилась своей гордостью.       — Этому мальчику пришлось нелегко. Не каждый сможет тренироваться сутками напролёт. Дайте ему шанс, пускай он не станет первым, третьего места нам хватит.       Он покачал головой.       — Нечего сбивать с толку аудиторию целой страны. Если этот мальчик будет в финале, кто захочет смотреть на других участников? После трансляции непременно поползут сплетни, а мы не ищем себе неприятностей. К тому же он ещё молод, сможет дождаться и следующего чемпионата. Приходите через пару лет.       Мамаша всё спорила с ним, давила и не отступала, разбивая все его аргументы в пух и прах. В конце концов он не сдержал натиска и посмотрел на меня с примесью жалости и презрения.       — Список уже опубликован, я ничего не могу изменить. Сделаем так: я переговорю с тем, кто занёс деньги. Посмотрим, смогут ли они компенсировать вам моральный ущерб.       Было ясно, что уже ничего не исправить. Мамаша нервно разгладила складки на своём ципао и вдруг разразилась заливистым, гнетущим хохотом роковой красавицы.       — Раз мы не проходим в финал, то и ваши деньги нам не нужны.       Мы решили не оставаться на финал и уйти сразу после разминки. Спрятавшись в забегаловке неподалёку от вокзала, мы смотрели повтор репортажа с отборочных соревнований на крошечном телевизоре. Монтажёры сработали чисто, даже моё лицо нигде не мелькнуло на экране.       Мы ехали на чемпионат полные надежд, с лёгкой руки раскошелились на дорогие авиабилеты, но обратно пришлось взять дешёвые сидячие места в электричке. Тридцать часов дороги грозили мне геморроем, и у меня наконец сдали нервы. Стоило мне раскрыть рот, как с языка полетела грязь:       — Ты расточительная бабища! Если тебе не нужны деньги, то они нужны мне! Столько лет прожила, но до чего тупая! Понятно, почему у тебя нет мужика! И что в итоге? Мы начистили себе анус, чтобы он пах ароматнее хризантем Тао Юаньмина, а нас просто отымели в жопу скалкой, ещё и бесплатно!       Она даже не взглянула на меня. Прикрыла глаза, всем своим видом олицетворяя фразу «Есть лишь один путь — никогда ни о чём не сожалеть». Дождавшись, когда я выдохнусь, она тихо спросила:       — Ты ещё хочешь танцевать?       Возможно, мне показалось, но в её голосе прозвучал страх, которого я никогда раньше не слышал.       — Не хочу. Мой отец дряхлеет с каждым днём, и я не буду ждать ещё два года. — Я рубил с плеча, давясь болезненным смехом. — Мне плевать, что затея прогорела. По крайней мере, для себя я усвоил две вещи. Во-первых, мужчины танцуют как бабы. А во-вторых, ты необязательно чего-то добьёшься, если будешь надрываться изо всех сил.       И Мамаша, которой шёл уже пятый десяток, вдруг разрыдалась, как девчонка. Её слёзы привели меня в замешательство. Я не знал, что так много значил для неё, прикинулся дурачком и отвернулся к окну.       Небо быстро почернело, сверкнули яркие звёзды, в вагоне включилась подсветка. Уставшая от затяжных рыданий, Мамаша уронила голову мне на плечо и вскоре заснула. Чтобы она не простудилась, я аккуратно, стараясь на разбудить, накрыл её своим пальто, а сам поджал ноги, дрожа от холода. Слушая её прерывистый храп, я пытался достучаться до собственного сердца, но в груди была ледяная глыба, твёрдая, как камень. Поезд уносил меня на север, и я оставил мечту о стремительном взлёте в Гуанчжоу. Как же на севере холодно…       Что-то я ушёл от темы, вернёмся к Гу Яо.       Как я уже говорил, мне приходилось просить милостыню и работать за десятерых. Когда мой отец заболел, я развозил курьерские заказы для студентов вместо него. Так я впервые попал в кампус известной и помпезной театральной академии. Я смешался с толпой сверстников, симпатичных мальчиков и девочек, очевидно презиравших друг друга, и разгуливал по университету как ни в чём не бывало, любуясь сочной зеленью, цветущими клумбами и деревьями и равнодушно отводя глаза от работников и студентов. Обычный университет с приятным запахом книжных страниц.       Вскоре я заблудился и бесцельно бродил по университетскому городку, щурясь от яркого солнца, бьющего мне в глаза сквозь шелестящую листву. Разволновавшись, я решил отвлечься, чтобы сбросить напряжение, и поставил посылку на землю. Сперва высоко подпрыгнул, а затем проделал несколько летящих прыжков в шпагате, широко раскинув руки и напевая себе под нос: «I believe I can fly», и тут же словил на себе недобрые взгляды — прохожие явно посчитали меня ненормальным.       Как только мои пальцы коснулись земли, я заметил мужчину, что остановился напротив, — он был выше меня на полголовы и чертовски хорош собой. Пригвождённый его взглядом, я замер, и мы принялись играть в гляделки, смотрели друг на друга то приветливо, то холодно. Я сдался первым, практически пал ниц перед его проницательным взглядом.       Разумеется, я узнал это знакомое всем лицо. Он играл и незаурядного офисного клерка, и мальчика из золотой молодёжи, и Робин Гуда, отбиравшего деньги у богатых, и жестокого двойного агента, проникшего в логово мафии, — к слову, я был влюблён в этот фильм, где он то и дело появлялся на экране голым по пояс и поигрывал мускулами, намеренно подогревая мои гомосексуальные фантазии. Из телека я узнал, что его зовут Гу Яо и что он не только играл в кино, но и остался работать в университете после аспирантуры.       — Неплохо. А ты способный! — Гу Яо широко улыбнулся, обезоружив меня своей улыбкой. Нежная и приятная, она завораживала, как огонёк, мерцающий в темноте.        — Да… ничего особенного.       Внутри всё рухнуло, сердце беспорядочно билось в груди. Я нервничал, не зная, куда деть свои дрожащие руки.       — Хочешь сыграть в кино?       — А мне заплатят?       В ответ на мой дурацкий вопрос Гу Яо снова философски улыбнулся. Необыкновенно красивый, с улыбкой негодяя, в которой я потерялся, как рыба в омуте. На ум мне пришли два пса, которых я видел у дома пару дней назад, — их налитые кровью члены яростно топорщились, они тяжело дышали и набрасывались, кусая друг друга, до тех пор, пока один из них не пристроился ко второму со спины. Я ощущал себя этим псом — как же мне хотелось грубо взять Гу Яо сзади.       — В моём новом фильме не хватает актёра на танцевальную роль, ты можешь взять её.       — Не могу, я не учился актёрскому мастерству.       — Это не проблема, я найду тебе место на моих курсах.       Я с рождения умел пользоваться людьми: стоило им проявить доброжелательность ко мне, как я уже не мог совладать со своей корыстью.       — Прежде чем я соглашусь, можешь оказать мне услугу?       — Какую? — Гу Яо озадаченно поднял брови.       — Можно… сделать фото с тобой? — И, словно пробудившись после яркого сна, я улыбнулся так очаровательно, как только умел, растягивая рот в полумесяц.       — Доставай телефон. — Рука Гу Яо легла мне на плечо, он прильнул к моей щеке своей, и мы сделали весьма интимное фото. Склонившись над моим телефоном, он вбил номер и велел связаться с его агентом, когда у меня будет время.       — Мне пора, много дел.       Попрощавшись, Гу Яо уже сделал несколько шагов, как вдруг развернулся, подошёл ко мне и протянул мизинец. Взрослый мужчина ростом за метр восемьдесят — он жестом велел мне дать детскую клятву и, когда мы разбили мизинцы, с улыбкой произнёс:       — Приходи, я буду ждать.       В тот же день я распечатал наше фото с Гу Яо, вернулся в свою конуру шесть на шесть метров, наклеил фото на стену и, устроившись на кровати, с нетерпением приступил к дрочке. Я неотрывно смотрел на Гу Яо, одной рукой прикасаясь к ширинке, а другой лаская себя через джинсы. Глядя на бесстыдную улыбку на фото, я громко простонал:       — Е!       И, будто откликнувшись на мой зов, член стал ещё твёрже и, болезненно набухая, упирался в молнию. Я с наслаждением мучил себя, намеренно замедляя движения, растирая мошонку под царапающей тканью джинсов до тех пор, пока всё моё тело с головы до пят не охватила нестерпимая дрожь и застёжка не выдержала.       Запустив руку в ширинку, я почувствовал обжигающий жар. Плотная ткань была насквозь мокрой.       — Е, накажите меня…       Я дрочил на Гу Яо и раньше, но ещё никогда мои фантазии не были столь дикими и реалистичными, словно он сам стоял передо мной. Джинсы мешали мне довести дело до конца, поэтому я сбросил одежду, выпуская всего себя наружу, и лёг, широко раздвинув ноги. Сквозняк щекотал кожу, член затрепетал от холода и выгнулся, точно змея, изнывающая от неутолимого голода. Я сдавил в пальцах головку, с губ сорвался низкий стон. Хотя я был смазливым, с тонкой и нежной кожей, ладони казались жёсткими, как наждак. Я грубо растирал скользкий и гладкий член, кровь прилила к вискам, обозначив рельефные вены. Сперма медленно стекала с головки.       В который раз взглянув на прекрасное лицо Гу Яо, я зажал фото в губах и, закрыв глаза, принялся ласкать соски. Я фокусировался на кончиках пальцев, щипая себя болезненно и беспощадно, член набух с новой силой, и накатившее удовольствие было ещё ярче прежнего. Мерцающая звезда на хвосте Большой Медведицы следила за движением моих скользких пальцев. Деревянная койка поскрипывала, ямочка уретры раскрывалась и втягивалась обратно.       Я прочёл немало эротической литературы и похабных рассказов: лучше всех писал француз Перро, а хуже всех — китаец Лян Юйшэн. В метафорах я был так же плох, как он: левую руку я окрестил «возлюбленной», а правую — «любовницей», и мы с ними «взаимно любили и дорожили друг другом», пребывая в «великой гармонии жизни». Я смотрел, как трепещет и слабеет мой фаллос в свете луны, как сочится семя из уретры — бесконечное число моих потомков.       После выстрела спермой плоть начала остывать, кровь успокоилась, выпорхнувшая душа вернулась в тело. Я представил, как отвратительно выгляжу, будто свежий покойник.       «Какой он тебе Е? Хули ты себе надумал?»       И, словно разгадав пошлую загадку с приличным ответом, я совершил нечто постыдное и сам себя пристыдил. Взял фотографию, положил себе на глаза, прикрыв горящие щёки её уголками, и, бестолково улыбаясь, придерживал вялый член.       Я вспомнил слова Гу Яо, но так и не разглядел за ними перспективу. Да, я хотел купить своему отцу большой дом, обеспечить ему спокойную старость. Я хотел, чтобы Мамаша вернулась на сцену, снова танцевала «Пьяного бессмертного, ныряющего за луной». Я хотел идти по университету с поднятой головой, тусоваться с самыми красивыми девчонками и вместе с ними клеить парней.       Это было всё, чего я хотел, и со стыдом глядящий на меня Будда не дал бы мне соврать. Думая обо всех этих желаниях, приторных, как мякоть дыни, разрезанной в последнюю декаду лета, я улыбался всё глупее и глупее. На глаза навернулись слёзы.       Всякий раз, когда я фантазировал о Гу Яо, я чувствовал душевный подъём, но в кино я в итоге так и не попал. Мои мечты о творчестве были как дорожка вытекающей спермы. Просто сперматозоиды, выброшенные из уретры и утекающие на юг, в складки простыней.