устами Казьмина глаголет истина

Саша второй день в собственном сознании путается, как в несвежем одеяле, и реальность мешает с бредом. Сам виноват, в общем-то. Переутомился, попал под слякотный мерзкий дождик в самом что ни на есть питерском духе — и кто сказал, что две столицы не имеют ничего общего, когда погода везде одна? — замёрз, забыв где-то шарф — и вот, приехали, температура под тридцать девять, горло дерёт и противная слабость во всём теле, оставляющая возможность только до туалета по стеночке доползти и кое-как таблетки выцарапать из шкафчика. И кошмары, обострённые температурным бредом. Саша уже даже не пытается реальность в них разглядеть, вычленить настоящее из мешанины образов — лежит, пытаясь в одеяле от озноба спрятаться и хоть так согреться, раз нет возможности налить горячий чай, и пытается закрытыми веками от собственного сознания отгородиться. Получается — вот так неожиданность — не очень. В сознании — вот так неожиданность — в основном Ярик. Саша смотрит, устало щурясь — или это отпечаталось на внутренней стороне век? — на тонкую фигуру в белом. Терновый венец на спутанных волосах алые следы на лбу оставляет. Сашу дрожь бьёт и глаза слезятся отчаянно, только вот фигура всё равно слишком чёткая — сквозь пелену слёз, сквозь отвратительное зрение, не усиленное сейчас линзами или очками. Саша обнимает себя руками, сжимается, пытаясь согреться, ногтями впивается в плечи, оставляя пульсирующие болью следы. Лбом утыкается в подушку, жмурится до боли — «я тебя невижуневижуневижу» — и видит всё равно слишком ясно. Кровь сквозь тонкую белую ткань. На спине кровь, на плечах, на груди; кровь из пробитых гвоздями рук, кровь от тернового венца, кровь от побоев и плети, кровь на сбитых в мясо босых ногах. И пугающее отстранённое спокойствие на лице. И свет слишком яркий. И… Сашу вспышкой боли почти-реальной прошивает, когда Ярик-из-сна к нему тянется, коснувшись плеча. Саша кашляет глухо, безнадёжно, чувствуя, как в горло впивается почти-реальная верёвка. Хрипит, задыхаясь. Саша трясущимися руками стаскивает неудачно перехлестнувшее шею одеяло и переворачивается на спину, пытаясь проморгаться. — Думаешь, ты так уж мне нужен? — скучающим голосом говорит сидящий на диване Ярик. — У меня и без тебя друзей хватает. — Ты мне снишься, — сипло выдавливает Саша и отворачивается к стене. — И поёшь ты тоже херово, — безэмоционально говорит Ярик ему в спину. — Я тебя на концерты зову, потому что на контрасте моё исполнение выглядит лучше. А ещё это очень смешно, знаешь ли, когда ты ноту взять не можешь. Прям успокаивает. Саша зажимает уши. — Влюблённость эта твоя ещё, — продолжает Ярик. — Думаешь, не видно? Сашечка, мне драма эта твоя нахер не сдалась и взгляды все эти тоже. Очень мило, что ты обо мне заботишься. Удобно. Ты, правда, не один такой, знаешь ли. Я популярный, у меня толпа фанаток, ко мне в театре относятся, как к сыну полка — удобно быть ущербным и больным. А там, глядишь, и девушку себе найду. Останешься со своими видеоиграми и работой. Даже кошку себе завести не можешь. Бедненький. Каково приходить домой, где тебя ждёт только компьютер? — Прекрасно, — цедит Саша сквозь зубы и снова заходится хриплым кашлем. — Отъебись. — Ты ведь не этого хочешь, Сашечка, — выдыхает вдруг Ярик ему в загривок, одним движением оказавшись очень близко. Саша вздрагивает, почувствовав на коже горячие губы — обжигают, хотя Саша и без того от высокой температуры плавится. — Ты не хочешь, чтобы я уходил, да? — Ярик его больно за выступающий позвонок кусает, за волосы дёргает бесцеремонно, на себя поворачивая. Нависает сверху на вытянутых руках. — Так хочешь? Ближе? Чтобы как в фанфиках? — Ниже опускается, останавливаясь в миллиметре от сашиного лица. Выдыхает почти в его губы: — Натурал я, Сашечка, этого ничего не будет. И пеплом рассыпается. Пепел в глазах оседает и в лёгких; под веками жжёт нещадно, как от слишком долгого ношения линз. Саша кашляет, вдохнуть пытаясь; садится, чтобы налить воды. Жмурится, пережидая приступ тошноты. Всё плывёт на секунду, кровать будто проваливается куда-то, оставляя его в невесомости на несколько отвратительных секунд. — Ты Кира, — сообщают ему. — Убийца. Саша роняет стакан и снова давится застрявшим в горле пеплом. Болезненно прижимает руки к груди, пытаясь резь в лёгких успокоить. Стримерское кресло разворачивается. В нём, конечно, Ярик — в белой кофте со слишком длинными рукавами, босой и растрёпанный. Чёрные волосы падают на лоб. Ноги на сиденье, к груди подтянуты, сгорбился весь, так что за острыми коленками не видно нижней части лица — глаза одни, отчаянно-синие и почему-то блестящие слишком сильно. Он руку медленно поднимает. Саша зачарованно смотрит на направленный на него пистолет в тонких дрожащих пальцах. — Ты всё прописал ведь? — говорит Ярик. — Мою смерть? Пистолет медленно тянет к собственному виску — рывками, будто с собой борясь. Саша смотрит, словно к месту примёрзнув. Их дрожь бьёт в унисон, одинаково крупная; у Ярика ладонь на рукояти стиснута судорожно, сильно, до ногтей побелевших; у Ярика панический стылый ужас в глазах. — Спусти курок, — слышит Саша свой голос. Нормальный ровный голос, ни тени хрипоты или сковавшего его страха; интерес только, как у учёного, препарирующего странную лягушку. У Ярика в глазах отчаяние и мольба, у Ярика по щекам слёзы — у Ярика палец дёргается спазмом. На Сашу кровью брызгает и в ушах истеричное «ты убил меня!» отдаётся. «Не отсюда, — думает Саша отстранённо, задушенно оттягивая от шеи воротник футболки и проводя рукой по лицу. — Этот крик не отсюда. Значит, мне приснилось». Оставшаяся на пальцах чужая кровь слишком яркая. До боли, до рези в глазах яркая — Саша чувствует, что снова навернулись слёзы. Сашу колотит слишком сильно. Саше взвыть хочется, но выходит только сипящий, задыхающийся скулёж, как у собаки побитой. Очередной галлюцинации он сходу брякает «Яр, я люблю тебя», новый кошмар опережая. Галлюцинация на него ресницами растерянно хлопает и слегка перед взглядом расплывается, будто Саша сквозь мутное стекло смотрит. — Я, вообще-то, тоже, — говорит неуверенно. Саша чувствует на лбу холодную ладонь и закрывает глаза, чуть к ней подаваясь. — Капец, Сашк, я не думал, что всё так плохо, у тебя сколько температура вообще? — Я люблю тебя, — хрипло повторяет тот. — Не умирай, пожалуйста. — Капец, — повторяет галлюцинация. Ладонь на лбу на секунду сменяется губами — тоже приятно прохладными. — Саш, давай про «люблю» потом поговорим, когда ты адекватнее будешь, а? Никуда я умирать не собираюсь, я к тебе пришёл. — Ты в Питере, — возражает Саша. — Мне всё снится. — Я вполне себе в Москве, — отвечают ему. — И даже в твоей квартире. Давай чай горячий сделаю? Блин, чего тебя так колотит, лезь под одеяло! Есть носки какие-нибудь тёплые? Щас притащу что-нибудь, ложись пока. Сашк, ты чего сразу не сказал, что тебе плохо так? — на плечи руки знакомые опускаются, слегка растирая, будто согреть пытаясь. — Заболеешь, — бормочет тот, вяло пытаясь отстраниться. — А ты уже болеешь, и что теперь? Ты же вон… горяч, как никогда, — фыркают куда-то в волосы. — Извини, я обязан был так пошутить, когда ещё шанс будет? Ложись, я сейчас. — Реально… ты? — Саша с трудом разлепляет ресницы. Глаза всё ещё режет нещадно, будто туда песка (пепла) щедро сыпанули. Ярик видится расплывчатой фигурой. Саша отстранённо понимает, что не надел ни очков, ни линз — неудивительно, что нет чёткости картинки. — Реально я, — кивает Ярик. — Реально здесь. Реально приехал тебя лечить, а то у тебя самого что-то не очень получается… ложись, тебе отдыхать надо. Сейчас чай сделаю. Ты таблетки какие-нибудь пьёшь? Вот, мне помогает обычно, это от температуры. Саша смотрит на протянутый стакан с водой и таблетку. Подвисает на десяток секунд, потом берёт осторожно. Руки дрожат так, что вода через край плещет. Его ладони накрывают тонкие пальцы, помогая удержать стакан и к губам его поднести. Ярик смотрит встревоженно голубыми глазищами, в лицо заглядывая. — Ложись, — в который раз повторяет он. У Саши в ушах стучит нещадно и опять перед взглядом всё плывёт. Ярик торопливо придерживает его за плечи; в голосе страх настоящий проступает: — Господи, Сашк… хоть бы написал, что ли. Не «я слегка простыл», а «я помру сейчас нахер». — Не помру, — выговаривает Саша. Ярик вдруг на себя его тянет, обнимая. Саша утыкается в его плечо полыхающим лбом и чувствует, как тонкие руки сжимаются на спине в замок, будто защитить пытаясь. Ярик в волосы ему куда-то выдыхает: — Не помрёшь, я же тут. Я тебе не позволю. Саша слабо усмехается и закрывает глаза. Мир снова из-под ног уйти пытается, но Ярик его… держит, пожалуй. И спокойно наконец-то. — Подожди, не вырубайся, ляг сначала. Да что ж тебя так колотит, а? — встревоженно бормочет Ярик. — Сейчас я. Помогает Саше лечь и пропадает куда-то. Саша сквозь шум в ушах слышит, как на кухне начинает работать чайник. Ярик тем временем какую-то бурную деятельность вокруг разводит: плед откуда-то притаскивает, Сашу накрывая поверх одеяла, натягивает на него невесть откуда вытащенные шерстяные носки (Сашу от его осторожных прикосновений к ступням и щиколоткам жаром пробивает отнюдь не простудным и некстати та-самая-сцена-из-Тетрадки лезет в голову), порывается запихнуть его в свитер и шею шарфом замотать, но тут Саша всё-таки начинает вяло сопротивляться, опасаясь растаять или расплавиться уже буквально, и Ярик отступает. Приносит вместо этого чай, в который, судя по вкусу, вбухал половину лимона и полбанки мёда. Саша, сдавшись, пьёт (Ярик снова кружку держит поверх его рук, помогая не расплескать всё) и ложится, закрыв глаза. В сон клонит нещадно — может, таблетка действовать начала? — но отключиться мешает всё ещё бьющий его озноб. Саша зубы сжимает, чтобы не стучали, и машинально обнимает себя за плечи, пытаясь хоть так унять крупную дрожь. Ярика вдруг рядом оказывается очень много и, кажется, под одним с Сашей одеялом. Саша вздрагивает и моргает непонимающе, запоздало осознав, что его голову к узкой груди прижали и осторожно по волосам гладят, в растрёпанные пряди ласково пальцами зарываясь. У Ярика руки после улицы ещё прохладные — или это Саше так кажется, потому что он сам слишком горит? У Ярика прикосновения осторожные до нежности, невесомые почти — голова от них чуть меньше раскалывается и в груди что-то замирает. — Расслабься, — говорят негромко в макушку. Гладят по напряжённым плечам. — Это всего лишь я. Спи. — Заболеешь, — бормочет Саша, всё ещё краем сознания уверенный, что просто бредит. Чуть голову поворачивает, поудобнее устраиваясь. Ровный стук сердца в ухо успокаивает, убаюкивает понемногу; ощущение, что в уплывающем понемногу мире его кто-то держит вот так (даже если ему просто снится) — успокаивает, долгожданную устойчивость даря. — Уже болен, — фыркает вдруг Ярик. — Тобой. Давно хотел так пошутить. Сашу очень тянет дать ему подзатыльник, но рука оказывается почти неподъёмной — Сашу хватает только на то, чтобы Ярика обнять за пояс, слегка к себе притягивая. Ощущается вполне реально. На этой мысли Саша и отключается, будто споткнувшись и провалившись в чернильную темноту. Наконец-то ничего не снится. Просыпается он долго, медленно; мысли в голове еле ворочаются, отказываясь нормально функционировать. «Надо встать и на работу». «Нет, подождите, я взял больничный». «Надо встать и измерить температуру». «Кажется, меньше, чем вчера. Ощущается не так плохо». «Странно, мне, кажется, правда лучше. Я улыбаюсь? Почему я улыбаюсь?..» «Шея затекла, надо бы голову повернуть». «Ай». Попытка повернуться заканчивается приступом головокружения и неприятно ухнувшим в пустоту желудком, и Саша жмурится плотнее, пережидая ощущение невесомости. На губах всё ещё невольная улыбка — проснулся с улыбкой, серьёзно, неужели всё-таки что-то хорошее снилось? — и в кровати как-то неправильно холодно. От осознания этого улыбка пропадает. Вчерашний день вспоминается смутными образами — бóльшую их часть Саша отметает сразу как однозначный бред, а вот последнюю хотелось бы всё-таки сохранить. Ну пусть даже без признаний в любви (он что, серьёзно это сделал?), ладно, это, наверное, тоже привиделось сгорающему от жара воображению. Саша и просто на Ярика согласен. Можно даже без его пальцев в волосах и стука сердца в ухо (это было бы приятным бонусом, на самом деле; Саша не отказался бы). Вообще-то, это последнее ощущалось даже слишком реально. И слишком сладкий чай, и прохладные ладони, накрывшие его собственные, и холодные с улицы губы, касающиеся лба, и объятия, и… «Или мне приснилось?..» Становится грустно. Потом Саша понимает, что на нём шерстяные носки. Ещё потом на кухне кто-то что-то громко роняет, и Саша смеётся от неожиданности, тут же хрипло закашлявшись. Открывает глаза, щурясь от света из окна. В дверном проёме вырисовывается смутная из-за отсутствия очков фигура, которая, вообще-то, может быть кем угодно. Говорит виновато, развеивая сомнения: — Я тебя разбудил? Прости. А чего, у тебя вообще еды нет? Ты как выживал-то? Тебе получше? И как-то резко рядом оказывается, сев на край кровати и тыльной стороной ладони температуру проверяя. Саша невольно закрывает глаза — противная слабость и жар никуда не ушли, а рука приятно прохладная. — Вроде не такой горячий, — констатирует Ярик. Наклоняется, губами вдруг касается его лба, потом на секунду прижимается щекой, убеждаясь. — Да, меньше. И трястись вроде перестал, да? Ты меня капец напугал вчера, Сашк. Давай чаю сделаю? И заказать какой-нибудь еды надо бы, у тебя мышь там повесилась, ты два дня вообще не ел, что ли? Он говорит как-то очень много и очень быстро, будто нервничая, и ногой качает. Саша близоруко на него щурится и, окончательно развеселившись, хватает за щиколотку. Ярик вздрагивает. — Сашк, ты сказал вчера… одну вещь, только у тебя температура кошмарная была и ты не помнишь, наверное… и… и вообще вряд ли что-то особенно осознавал, так что… Сашу будто в спину кто-то пихает, подталкивая идти ва-банк и повторно ляпнуть эту несусветную глупость. Даже азарт какой-то нездоровый просыпается: интересно, а если растерянное «я тоже» ему вчера прибредилось, он сможет выкрутиться и свести всё к шутке? — Я люблю тебя, — повторяет он уверенно. Пропавший на середине «тебя» голос, правда, эффект слегка портит. Саша прочищает горло. — Хотя ты тот ещё идиот, который припёрся к больному домой и наверняка уже тоже заболел. — Ага, — севшим голосом говорит Ярик. — Тобой. Давно. — Ты вчера это уже шутил, — улыбается Саша. Мир снова норовит куда-то полететь — теперь уже не столько от температуры, сколько от кружащего голову облегчения. — Я люблю тебя. «Не приснилось». А потом Ярик звонко чихает, сам себя испугавшись, и Саша снова не сдерживает хриплого смеха, переходящего в кашель. Ярик тоже улыбается — неуверенно сначала, потом всё шире — и падает на кровать рядом с ним, обнимая с радостным «прекрасно, будем болеть вместе!». Саша как-то даже и не против.