Звонок

      Йосано Акико проходит по комнате. До окна и назад к двери. Повторяет несколько раз. Скучное эхо подхватывает стук каблуков. За окном смеркается. Телефон не подаёт признаков жизни. Она нервно сжимает пальцы чёрным атласом перчатки. Пальцы немного болят.              Окно нараспашку. Ветер гуляет по комнате, своенравно шевелит скомканную на футоне простынь, дёргает складки повседневной юбки, пробирается под расстёгнутые пуговицы рубашки и ослабленный галстук, невесомо касается ключиц холодными лапками. Ныряет под тонкий слой кожи, целует кости. Парестезия.       Плечи дёргаются в неоднозначном движении. Каблуки стучат по паркету. Равномерно, быстро и размеренно. Каблуки выстукивают… дробь по полу. Йосано Акико роняет взгляд. Красные туфли. Грязные лужи следов. Чёрт.              Она снимает обувь. Туфли летят над полом: их лакированные бока бьются о дверь. Если поднять и рассмотреть их повнимательнее, найдутся мелкие блестящие на солнце царапины. Новой пары всё равно нет. Царапин никто не заметит. Некому замечать.              Ступни скользят по грязному полу. Яркий свет лампы не скрывает масштабов бедствия. Предстоящая уборка вызывает острое желание спрятаться под одеяло и подушки с головой. Выжимать грязную воду с тряпки, слушать всхлипы и вой пылесоса, чихать от пыли, висящей в воздухе белой стеной, задыхаться в парах чистящих средств и вытирать испачканным запястьем слезящиеся глаза. Желание усиливается. Незнакомка в окне морщится и качает головой. Смотрит уничижительно. Но отобрать ключи от комнаты, паспорт и телефон всё равно не может.       — Тебе двадцать пять лет. — Йосано Акико сжимает кулаки, почти рычит и стягивает перчатки. — Не веди себя как подросток.       Женщина в оконном стекле одобрения не выказывает: лицо остаётся мрачным отражением её собственного.              Рука тянется к выключателю сама. Щёлк! Комната погружается в приятный полумрак. Черты предметов не конкретны, чёткость мира вывернута наизнанку. Глаза не режут острые лучи.       Невероятно, что вчера свет вообще загорелся. Всё-таки, никто не касается этого выключателя с тех пор, как она впервые оказывается здесь. Утром света более чем достаточно. Ночью, когда она сидит по-турецки на футоне и смотрит в стену, когда грызёт ногти или кидает неразобранные пакеты с покупками в забитый шкаф, он ни к чему.              Йосано Акико прикрывает глаза, вдыхает полной грудью живущий в тёмной комнате холод и улыбается, покачиваясь из стороны в сторону: в такт биению сердца. Электронные часы на низком столе не меняют цифры. Телефон громко звонит. Луч горящего экрана не упирается в потолок. Он утопает в иной поверхности.       Щёлк.       Девушка нажимает на всё ещё пыльную кнопку и идёт на звук.              — Добрый вечер! Ваш заказ выполнен. Простите, что не сообщили ранее…       — Вы снова ошиблись, — она улыбается, когда слышит наигранный вздох.       — Глупый-глупый я. Как же так вышло? Представляете, я второй вечер подряд ошибаюсь в номере клиента. Но ведь вы простите меня за эту неловкость?       — Вряд ли, своими звонками вы причиняете мне определённое беспокойство.       — Правда? Неужели я сумел взволновать вас только вторым звонком?       — Нет, я волнуюсь за ваших клиентов: вы ведь сообщили им вчера всё, что хотели?       — Было слишком поздно, чтобы кому-то звонить.       — Извините, что задержала.       — Впрочем, вы можете стать нашим клиентом, тогда наши беседы станут оправданными.       — Я не хочу стать такой же, как ваши клиенты. Очередной.       — Вы станете первой.       — Что?       — Что?              — Вернёмся к проблемам насущным. От чего я отвлёк вас?       Она смотрит на полку с посудой. Посудой никто не пользуется. Губы поджимаются.       — Я пила чай.       — А я предавался праздным развлечениям, — абонент говорит в тон ей.       — Зачем вы тогда позвонили? Я снова отвлекаю вас от важных дел.       — Наше общение — это одно из редких праздных занятий.       — Я не аттракцион.       — Я за вас и не платил.       — А заплатить не хотите?       Девушка усмехается.       — Я работаю в клининговой компании. Вы считаете, у меня есть чем?       — Считают деньги, а я думаю. Думаю, что у вас их нет.       — А у кого из нас они есть? –динамики шуршат тяжёлым вздохом.       — Не у тех, кто их зарабатывает. Деньги не любят честных… А вот криминальные элементы часто пользуются их благосклонностью.       Абонент молчит. Она накручивает волосы на палец и отпускает. Снова и снова. Ещё раз. Второй. Третий. Ни звука. Смачная, сочная, истекающая жиром тишина.       Йосано Акико сидит спиной к распахнутому окну. Нога на ногу. Рука в застопоренном движении. Экран телефона лижет её ухо скользким языком молчания. Отсутствие шума. Она не роняет телефон. Не кидает на него тяжёлые папки. Его тонкое тельце не бьётся о стены. На стекле, боках, у зарядного разъёма царапин нет. Вода не просачивается под его тонкий корпус. Огонь взрыва не выворачивает его внутренности. Динамик не может сломаться.       Девушка упирается ногтем в край средства связи. Чешет или раздирает узкую полоску под кнопкой уменьшения звука. Звук уменьшать некуда. Звука нет.       Она не двигается с места. Ветер пинает спину ногами в тяжёлых ботинках. Дыхание избивают и вытаскивают из лёгких. Чёртов боксёрский ринг. Одинокая лампа над головой и круг людей, и голос из темноты, и она притворяется мёртвой. Йосано Акико трясёт головой. Моргает значительно чаще положенного.       Она открывает рот.       — Эй? Вы здесь?       — Знаете, я никогда не задумывался об этом.       — Рада, что послужила катализатором вашего мыслительного процесса…       — Я серьёзно!       Девушка душит ответ. Зубы сдавливают язык: он то и дело соскальзывает и снова возвращается на остриё. Абонент говорит.       — Знаете, каждый раз, когда ко мне в руки попадает купюра, я думаю только о цифре на ней.       — Все так думают.       — А зря! За числом на бумаге стоят часы труда. Даже если она только что напечатана… У неё всё равно есть неизмеримая ценность.       — Не стоит возводить деньги в культ.       — Человечество уже сделало это за меня. Я просто размышляю. Представляете, сколько жизней было положено на пачку бумажек, перехваченную резинкой? Мы не можем даже представить, как кто-то рвал мышцы или ломал голову, чтобы в будущем эти муки оценили несколькими цифрами на листках с водяными знаками!       — Не исключено, что мышцы никто не рвал и голову не ломал. И вообще все эти «листки с водяными знаками» были получены заслуженно и справедливо.       — Нельзя справедливо оценить труд человека бумагой!       — Послушайте, господин филантроп, вы забываетесь. Люди ведут борьбу не за золотые монеты, а за услуги, которые можно за них получить. Или вы предлагаете вернуться к бартеру?       — Возможно. Мне не кажется, что одна услуга может быть ценнее другой. Человек, который выращивает рис, так же важен, как и хирург.       — Ода коммунизму… — Йосано Акико прикладывает ладонь к лицу, — проблема в том, что рис может вырастить каждый, а вырезать злокачественную опухоль — нет.       — Это зависит только от популярности профессии. Если бы общество открыло свои двери, каждый был бы хирургом…       — И умер бы от голода. — она фыркнула. — Или от скуки. Где вы найдете столько больных на целую планету врачей?       — Я же говорил образно!       — И хорошо, что вас никто не слышал! Скажете такое в приличном обществе…       Абонент выплёвывает что-то про грязных капиталистов.       — И вас сожгут на костре, за эту несусветную ересь.       — В приличном обществе людей не сжигают на кострах!       — Я говорила образно.              Микрофон ловит дыхание абонента. Он дышит через нос: набирает животом воздух и выдыхает со скоростью насоса. Гневное сопение. Йосано Акико молчит и улыбается. Она знает: абоненту весело. Она знает: он держится, чтобы не смеяться.       — Ладно, один-один. — микрофон не копирует беззвучный смех. Девушка уверена в его наличии.       — Почему «один-один»? Это моя заслуженная победа!       — Вы использовали мою фразу! Ни о какой победе не может быть и речи. Это форменный плагиат! Но я, так и быть, согласен на ничью.       — Вы не заявляли авторских прав на свои слова.       — Но я их сказал!       — Как и ещё куча людей. Просто так совпало, что я повторила её именно за вами… Ну, и вы не станете отрицать, что я использовала её куда лучше…       — Стрелочница! Если вы повторяете за мной, нужно признавать мои гениальность и заслуги, а не приписывать их народному творчеству.       — Но вы — его часть!       — Нет уж. Я — отдельная личность. Заслуженная и гениальная.       — Хаяо Миядзаки? Вы ли это?              Из глубин телефона раздаются хрипы и чавканье. Йосано Акико разминает шею и смотрит на свои ногти.       Абонент ворчит голосом древнего старца.       — Вы невыносимы.       — Если бы я получала по пять йен каждый раз, когда слышала это…       — У вас было бы не так много денег.              Она быстро моргает. Открывает глаза так широко, что ресницы касаются чёлки.       — Это был комплимент?       — Когда?       — Только что вы сказали…       — Я молчал. — девушка представляет, что абонент сидит прямо перед ней и произносит эту фразу. Если он не подмигивает при этом, то точно получает синяк под глазом.              Абонент смеётся. Йосано Акико поджимает губы.       — Вы гад.       — О, а вот я был бы очень богат!       — Что бы вы делали, если бы были богаты?       — Я? Ну, не знаю. О чем мечтают все мужчины? Блекджек и шлюхи. Может, пару шкафов элитного спирта.       — Какая разница, о чем мечтают мужчины? Я спрашиваю о вас.              Абонент стучит ногтем о что-то твёрдое и звонкое. Йосано Акико прислушивается. Три коротких, три длинных, три коротких. Она напрягает слух. Бессмысленная дробь.       — Я бы сбежал.       — Откуда?       — Из своей жизни, — голос ломается с каждым словом. Она держит в себе слова. — Знаете, я купил бы билет на самолет куда-нибудь далеко-далеко. А на новом месте — дом и большую собаку. Может, колли. Или ещё какую-нибудь. Чтобы лапы на плечи ставила и лицо лизала.       — Фу, противно. — морщины грызут её лицо.       — Кошатница?       — Человек без предпочтений.       — Тогда ладно… Знаете, — он берёт несколько секунд и мнёт их между пальцев. — Хочется уюта. А одному его создать не получается. Вот в уют я бы и сбежал.       — Знаю. — шепчет одними губами. Дёргает плечами, говорит преувеличенно бодро, будто поправляет свой костюм на вешалке. — Такой побег обернётся вам в круглую сумму.       — Мне не будет жалко. А сколько вам нужно денег для счастья?       — Немного. Столько, чтобы купить сумку, туфли и нарастить длинные, как крылья бабочки, ресницы.       — Это и есть женское счастье?       — Угадали.       — Так мало нужд для радости… Вероятно, вы не одиноки. — абонент сбивается. — Значит, соврали, что понимаете.       — Думаете?       — Не уверен.       — Пожалуйста, не уверяйтесь, — она роняет взгляд куда-то на пол, тянет губы поломанной линией.       — Разубедите меня, когда ответите на следующий звонок. — он хрустит запястьем. Бросает трубку.              Её рука падает на колени. Телефон выскальзывает. Бьётся углом корпуса о паркет. Экраном к полу. Треск стекла. Сетка покрывает экран.              Йосано Акико поднимает разбитый телефон. Она открывает список контактов. Листает вниз, до буквы «М». Касается пальцем чуть выше скола. Бьёт по выбранному номеру. Набирает текст. Промахивается по буквам, стирает, набирает снова. Раз за разом. До идеала.              «Добрый вечер. Можно записаться к вам на маникюр на завтра? Заранее спасибо» — Йосано Акико нажимает на стрелочку — красивый значок «отправить». Сообщение пронзительно пищит, прежде чем слететь с текстового поля.