Per aspera ad astra

Новенький, с иголочки, мундир сидел как влитой. Блестел козырек фуражки, пуговицы, пряжка ремня; ботинки — и те сияли как зеркало. Ротгер в последний раз осмотрел себя, остался доволен, и только потом решился глянуть по сторонам. Сотни таких же козырьков, пряжек, ботинок и тысячи пуговиц сверкали под осенним солнцем. Курсанты выстраивались по свеженькой разметке, над плацем стоял ровный гул голосов. Возле темно-синей праздничной трибуны визгливо настраивался оркестр. Ротгера, в силу марикьярской наружности, отправили во второй ряд. Зато возле него, радостно поздоровавшись, встал тот самый Бюнц — по его словам, из солидарности. — Флот своих не бросает! А в первом ряду пусть всякие Бермессеры красуются, мне без надобности. — Кто? — удивленно переспросил Ротгер. Эту фамилию он где-то слышал, но где? — Да есть тут один подлец, крабья теща его… Бюнц махнул было рукой, но тут над плацем разнеслось: — Курсанты, равняйсь! Смиррнаа! Шорох, стук, короткое ругательство — и всё стихло. Слышно было, как жужжит над головами сонная осенняя муха. — Оркестр! «Дриксен верит своим морякам». Грянул марш. Музыке этой был почти Круг, написали ее аж при Фридрихе Железном. Государственный гимн за это время успел смениться раз пять, тут же не выбросили ни одной ноты. Ее слушал Кальдмеер, стоя на шканцах Ноордкроне, ее — именно ее, а не дриксенский гимн, сыграли на главной площади Хексберг сто лет назад. И если Ротгеру когда-нибудь суждено пойти в бой, из корабельных динамиков донесется именно эта мелодия. — В первый день месяца Осенних скал… — еще не стихли последние аккорды, а подтянутый старик с орденами во всю грудь принялся зачитывать обращение к курсантам. — Родина верит… Не посрамим… Славное прошлое… Примером будущим поколениям… От желания зевнуть сводило скулы. Торжественных речей Ротгер наслушался еще в училище, даром, что там плац был маленький и в разломах плит пробивалась трава — спать хотелось точно так же. Бабушка Штарквинд сурово взирала на собравшихся, стоя по правую руку от старика с орденами. Женщина — ректор военно-морской академии! Славные предки в гробах бы перевернулись от такого святотатства. Впрочем, в самой Академии на эту тему не шутили — и, по словам того же Бюнца, исправно чистили физиономии студентам прочих военных училищ, у которых хватало наглости пройтись на Бабушкин счет. Ротгер толкнул локтем соседа. — Адмирал Кальдмеер точно выражался короче. Иначе Альмейда потопил бы наш флот раньше, чем он закончил речь. Бюнц громко фыркнул в ответ. По второму ряду пронесся шепоток — видать, возвышенные призывы надоели не только Ротгеру, — первый же по-прежнему ел глазами начальство. Не успели они обрадоваться тишине, как место первого оратора занял второй — помоложе, потолще, но такой же орденоносный. Ротгер совсем заскучал. В Хексберг Осенний Излом праздновали под зелеными кронами, а в Эйнрехте похолодало еще в середине Летних Молний. Дубы вокруг плаца уже вовсю золотились, хотя аккуратно подстриженная трава под ними до сих пор зеленела. Сегодня утром Ротгер проснулся от холода. Делиться одеялом никто не пожелал, Берлинга обещал на днях купить, а потом вычесть из зарплаты. Пока придется заворачиваться в куртку и мечтать о теплом матросском бушлате. — …не посрамите честь предков! — Ураааа! — с облегчением грянул плац. Но и тут радоваться оказалось рано. Оркестр затянул гимн Дриксен. Он, в отличие от гимна флота, не вызывал у Ротгера ровным счетом никаких чувств, в голову лезли совсем не патриотичные мысли. Туристический сезон почти закончился, а значит, отпала нужда в настырных тиграх, раздатчиках листовок и прочих непрофессиональных работниках. Берлинга уже пару недель как знакомит его с кистью, шпателем и прочим инструментом. Не то, чтоб Ротгер был совсем уж безрукий — в тетушкином доме он дважды делал большой ремонт и бессчетное количество раз — мелкий. Поменять прокладку в кране, подключить стиральную машину, покопаться в проводке… Дядюшка-минёр вечно таскался с геологами в экспедиции, оставляя племянника за главного мастера. Но стоять на стремянке это вам не на шканцах дежурить. — Равняйсь! Смирна! Напраааво! — строй развернулся единым движением. Точнее, постарался развернуться. — По классам шааагом арш! Сзади кто-то помянул Леворукого, запутавшись в ногах, но в целом зашагали дружно. Стройные ряды курсантов один за другим вливались в распахнутые двери Академии. Первый курс шел последним, и правильно — потому что красиво влиться у них не вышло. Где-то впереди образовалась пробка, строй рассыпался на отдельные группы. Ротгер обернулся в поисках Бюнца и наткнулся взглядом на знакомую физиономию. Спустя пару мучительных секунд осенило — тот самый маньяк, вытиравший руки платочком из серебряной табакерки. Высокомерный взгляд потомка графов и прочих кесарей, устремленный на кишащих внизу плебеев, невозможно было спутать ни с чем. Ротгер нахально кивнул породистому носу как старому знакомому и получил в ответ удивленный, еле заметный кивок. — Ты знаком с этой кошачьей задницей?! — обиженный возглас Бюнца прервал обмен любезностями. Носатый тут же отвернулся. — Его так и зовут? — рассеянно переспросил Ротгер, пытаясь представить серебряную табакерку на фоне гальюна. Такому только на флот! Крысу увидит — в обморок свалится, неделю откачивать будут. — Нет, зовут его Бермессером, хотя Задницей, честно говоря, тоже. Впереди стало свободнее, и они двинулись вперед. — Где-то я эту фамилию слышал… — А то как же! Прямой потомок того урода, что драпанул из-под Хексберг! И такая же сволочь, сожри его крабы! — Ты-то где успел с ним поцапаться? — со «сволочью» у Бюнца явно были личные счеты. — Да прошлым летом еще дело было. Работали, значит, мы с Кальдмеером на речном теплоходе — по Эйне ходят, видел? И вот снимают нас как-то для вечеринки… История вышла поучительная. Кто-то из гостей от широты душевной начал угощать команду кэналлийским. «Кальдмеер, тот, святоша, отказался, конечно, а я? Что я, не человек, что ли?» Бермессер высказал сомнение в том, что пьяная команда («всего-то пару бокалов!») сможет вести корабль, Бюнц ответил, что способен отшвартоваться темной ночью с завязанными глазами даже после бутылки касеры, что уж говорить об «этой водичке»… в общем, слово за слово — дошло до драки. На следующий день Бюнца вызвали на ковер и с позором изгнали, потому что «кошачья задница, чуть проспавшись, поскакала жаловаться». С ним «ушли» и Олафа, который вступился за друга. — А теперь этот гад в Академию поступил, адмирал нашелся! Да из него моряк, как из швабры… — Ваша фамилия, курсант? — седой профессор выплыл из-за угла как кит из морской пены и уставился на Бюнца совершенно рыбьими глазами. — Подозреваю, о швабрах вы знаете непозволительно мало. Придется знакомиться — и сегодня же вечером. За нарядом подойдете к старосте курса. — Бюнц, профессор! Так точно, профессор! — Бюнц старательно козырнул, но стоило профессору уйти, продолжил шепотом материть несчастного Бермессера — в копилку преступлений «кошачьей задницы» добавилось еще одно. Староста Цвайер сочувственно покивал, но наряд все-таки назначил. Подметать опавшие листья на плацу. — Ну хоть не швабра, — утешил Ротгер, когда они уселись за парту. Нахохленный Бюнц выглядел смешно, но даже как-то трогательно. — Что ты понимаешь! Со шваброй можно почувствовать себя матросом! А с метлой — только кошачьим дворником! Гулкий удар корабельной рынды возвестил о начале занятий.