Survive

Медленно сползаю по стенке. Последняя схватка немного вымотала меня — по правде говоря, больше, чем я того ожидала. Запах гнили и дерьма выбивает весь дух из лёгких, но в каком-то смысле это играет мне на руку — озверевшие от голода твари не смогут найти меня по запаху. Ночью первого дня, проведённого в городе, мне пришлось ночевать на старой помойке в разбитой машине, явно видавшей лучшие времена, но там хотя бы не рыскали заражённые и можно было попробовать поспать. Сейчас же, когда моя одежда и я сама не дают простора воображению, наталкивая лишь на мысль о том, что я совершила плавание по канализационным трубам, улицы Бруксвика для меня практически безопасны — пока я не лезу на рожон так точно. До Indicated International Corporation — здания организации, которая занималась разработкой вакцины — проще всего добраться через подземку, поэтому я настороженно оглядываюсь и спускаюсь на одну из опустевших станций метро. Широкие гранитные ступени покрыты грязью и разной гадостью, ноги то и дело скользят по ним, норовя разъехаться. Вход по виду напоминает огромную пасть зловещего чудовища, из которой веет могильным холодом. Передёрнув плечами, чтобы избавиться от крупных мурашек, бегущих по коже, делаю смелый шаг вперёд и тут же скрываюсь в тени, чтобы остаться незамеченной. Несколько заражённых с характерными стенаниями бродят по платформе, рыча друг на друга, ещё один пытается взобраться по ступенькам эскалатора, но не может, и просто топчется на месте. Держась каменной кладки стены за спиной, медленно продвигаюсь к большой карте метрополитена, занимающей едва ли не половину смежной стены. Часть карты, та, что была пониже, оборвана, и низ представляет собой сплошной неровный край, но сама схема цела, и я немедленно впиваюсь в неё взглядом, определяя, по какой колеи следует идти, чтобы попасть в нужное место. Маршрут достаточно запутан — прихожу к выводу, что лучше его быстренько перерисовать, и достаю из кармана смятый кусок листка и огрызок карандаша. Не зря же я их с собой таскаю. У левого края платформы, который мне нужен, переступаю сломанное защитное ограждение и бесшумно спускаюсь на колею по лестнице для персонала. Рыкающие звуки становятся ближе, поэтому я ныряю в узкую тёмную нишу. Из-под ног разбегаются просто-таки громадные крысы, щёлкающие острыми резцами — мне приходится зажать рот и закусить ребро ладони, чтобы не заорать от ужаса. Но во всём есть свой плюс: оголодавшие заражённые проявляют недюжинный интерес к «закуске», которую я невольно спугнула, и у меня появляется возможность незаметно улизнуть, пока они заняты трапезой. Сначала иду быстрым шагом, углубляясь в тёмный тоннель, но примерно через четверть часа позволяю себе замедлиться. Глаза понемногу привыкают к кромешной темноте, и я начинаю различать смутные очертания рельс, даже перевёрнутый и покорёженный вагон, который обхожу десятой дорогой, на всякий случай. Кое-где с потолка капает то ли вода, то ли что-то похуже. Я никогда не задумывалась, что расстояние между станциями, которое поезд преодолевает за минуту или чуть больше, на самом деле довольно приличное, особенно для моих уставших ног. Бруксвик — большой город, больше Анаполиса, а ведь ещё неизвестно, что ждёт меня впереди. Следующая станция встречает меня поразительным безмолвием. В течение нескольких минут я отдыхаю, сидя на каком-то выступе и с меланхоличной задумчивостью вспоминая «старые времена». Наступит ли когда-нибудь конец происходящим сейчас ужасам? Наверное, ведь ничто не вечно под луной. Но доживу ли я до этого? А мои друзья? И, что важнее, Дэнни? Небоскрёб с аббревиатурой «IIC» возвышается над всеми остальными зданиями минимум на десяток этажей, так что отыскать его не составляет труда. Другое дело, что вокруг него бродит несколько заражённых, словно дежурные на посту — это гораздо больше похоже на проблему. И всё же мне ничто не мешает сперва попробовать пробраться незамеченной, а в прямую конфронтацию вступать уже в случае крайней необходимости. В Глоке всего-то штук пятнадцать патронов осталось, а мне ещё как-то вернуться в исходную точку своего «путешествия» нужно. Пока всё идёт лучше не придумаешь: мне удаётся спрятаться за обломками стены какого-то подсобного здания, и путь к главному входу относительно чист. Если двигаться достаточно быстро, успею проскочить раньше, чем меня заметят. Запах запахом, но на глаза им лучше не попадаться. Досчитав до трёх, срываюсь с места, покидая своё укрытие, и бегу что есть мочи. Увесистый рюкзак подпрыгивает на плечах, под подошвами хрустит бетонная крошка. Не совсем кстати вспоминаю, как в детстве мы с братом играли в салочки — правда, если меня «осалят» сейчас, то я труп. Как на зло, поворачиваю голову, чтобы оценить ситуацию с мертвецами, и не замечаю торчащий из земли кусок арматуры. На языке появляется металлический привкус крови от прокушенной щеки, нижняя челюсть неприятно пульсирует, как и ушибленные рёбра. В ладони, которые я выставила вперёд, пытаясь смягчить падение, впиваются осколки стекла и деревянные щепки. У меня всего пару секунд в запасе, и, используя всю свою силу, я вскакиваю на ноги. Голова протестующе кружится, но они уже близко, я слышу их зловонное дыхание. Утерев рассечённой ладонью кровь с подбородка — какая теперь разница? — я залетаю внутрь IIC и на какой-то миг растеряно оглядываюсь, чтобы понять, что же делать дальше. Преследователи дышат мне в затылок. Быстро сориентировавшись, хорошенько харкаю кровью на пол и бегу к лестнице. Как и следовало ожидать, часть заражённых бросается на мою кровь, с жутким рёвом отпихая друг друга, царапая уже давно не глянцевый пол. Но остальные не отстают. Лестничные пролёты мелькают как в быстрой перемотке, и этажу к шестому я окончательно выбиваюсь из сил. Успеваю вскочить в небольшой промежуточный коридор между лестничной клеткой и рабочими помещениями и с грохотом захлопываю тяжёлую дверь. Она трещит под сильными ударами — но я, шаркая ногами и падая на уже сбитые колени, подпираю её диванчиком для посетителей. На пару часов хватит, а там что-то ещё притащу. Шиплю, щедро поливая раны антисептиком — даже на рёбрах кожа стесалась при падении, а футболка и штаны безнадёжно порваны. От отчаяния хочется выть — я ведь сама себе подставила. Всё равно что фейерверк во вражеском лагере запустила, мол, вот она я, берите. Даже если я найду то, что ищу, как мне теперь выбраться отсюда? Из того, что я успеваю узнать в течение двух дней, проведённых взаперти на шестом этаже IIC, хорошего мало. Заражённых становится больше с каждым часом, и я даже почти перестаю реагировать на скрежет их когтей и громкие завывания. Ссадины на ладонях стягиваются плотной коркой, которую я время от времени поддеваю то с одного, то с другого края. Крови уже нет, но заражённым достаточно даже слабого запаха, чтобы сходить с ума за дверью на лестничной клетке. Захлопываю очередную бесполезную папку, со стоном роняя на неё голову. Из всех этажей я выбрала именно этот — на котором хранится одна бухгалтерия! Даже подумать смешно, что когда-то деньги так много значили для людей, а теперь это просто зелёные бумажки, «мёртвые президенты». А ведь действительно мёртвые. Понимаю, что надо как-то выбираться, чтобы попасть на другие этажи, но не уверена, что в таком респектабельном здании есть пожарная лестница. А если и есть, то каковы шансы, что заражённые ещё не заняли её или не сделают этого, как только заметят меня? И если даже у меня будет пара минут форы, то на какой этаж стоит пойти? Мне абсолютно точно нужен план. Собрав свои убогие пожитки, направляюсь вперёд по коридору, который циклично опоясывает этаж, пока не упираюсь небольшую дверь из матового металла с кодовым замком. Правда, здание, как и все остальные, обесточено, так что он не является препятствием. Печально известное напряжение в мышцах даёт о себе знать, когда я берусь за круглую ручку, похожую на колёсико вентеля, и поворачиваю её до упора, а затем медленно толкаю дверь, выставив в образовавшийся проём дуло Глока. Ничего особенного не происходит, это побуждает меня действовать смелее. Вокруг нет ни души — либо все мертвецы внутри, либо с другой, необозреваемой для меня стороны здания, но у меня нет желания проверять свои догадки, поэтому я поспешно спускаюсь вниз. Дверь на площадке второго этажа точно так же легко открывается вручную, и из-за неё вываливается мертвяк, которого я толкаю к краю и сбрасываю на асфальт, не желая переводить патроны и поднимать лишний шум — для мешка гнилых костей и такой высоты достаточно, чтобы превратиться в кашу. А вот внутри нужно быть начеку: один есть — значит будут и другие. — Шаг первый: изолировать этаж, — шепчу сама себе и сглатываю — во рту пересохло. В Глоке ровно на три пули меньше, когда я наконец закрываю и подпираю дверь, ведущую к главной лестнице. Ещё нескольких я уложила ножом, но всё равно приходится действовать предельно осторожно — мало ли какая дрянь может показаться из одного из кабинетов. Следующий шаг предусматривает открыть двери лифта вручную. К сожалению, опыта в этом деле у меня нет, но смекалка подсказывает поискать что-то сподручное в кладовке уборщика. Опускаюсь на колени перед лифтом, отложив рюкзак в сторону, и вставляю конец какой-то металлической трубки в щель между створками, чтобы использовать её в качестве рычага. Створки неохотно, но поддаются, и я отбрасываю трубку, принимаясь расширять проём руками. Когда он становится достаточно широким, я беру фонарик и перегибаюсь через край. Тросы выглядят неповреждёнными — скупой луч света следует по ним, и выхватывает очертания кабинки этажах в десяти к верху. Отлично. Дело за малым. Я вытаскиваю из рюкзака какие-то тряпки и крепко обматываю ими не до конца зажившие ладони, а потом сбрасываю рюкзак в шахту. Следом со звенящим стуком приземляется труба. И последний штрих — цепляю горящий фонарик к нагрудному карману рубашки. — Я смогу, я смогу, я смогу... — повторяю как мантру, поднимаясь и отступая на несколько шагов. Подушечки пальцев покалывает от волнения, чувствую, как по виску скользит капля холодного пота — решится на это едва ли не сложнее, чем отбиваться от сотни заражённых, а умереть так бессмысленно не входит в мои планы. Тем не менее, другого выхода нет. Сердце колотится как сумасшедшее, когда я наконец отталкиваюсь от края — те доли секунды, пока я вишу над пустотой, даже не могу дышать, мысленно умирая и воскресая каждый миг. Ребристая поверхность закрученного в жгут троса впивается в ладони — взявшаяся на них корка лопается, пропитывая тряпки кровью и сукровицей, и я начинаю стремительно соскальзывать. Ладони горят, как и лодыжки, которыми я дополнительно удерживаюсь на тросе, но потерять эту опору гораздо страшнее, поэтому терплю. Кажется, те десять секунд длятся вечность, прежде чем я наконец могу спрыгнуть и ощутить дно шахты под предательски дрожащими ногами. Обессиленно опускаюсь и минут десять просто перевожу дыхание после своей убийственной авантюры. Может казаться, что во время апокалипсиса ты автоматически привыкаешь постоянно находится в опасности, и страх постепенно притупляется, но лишь отчасти. Иногда мне кажется, что большую часть времени я проживаю будто во сне, даже не задумываясь, под силу ли мне то, что я делаю. А в определённые моменты я просыпаюсь, и меня начинает душить весь тот ужас, которым наполнена моя жизнь. Цокольный этаж, на котором я оказалась, важен тем, что именно здесь я надеюсь найти резервный генератор, который поможет вернуть в строй защитные системы и — что важнее — лифт. Судя по всему, лаборатория занимает самые верхние этажи, и по-другому мне туда никак не попасть. Остаётся надеяться, что механизм не пострадал. Генераторов сразу несколько, что, в принципе, неудивительно для здания таких габаритов, и вместе они похожи на небольшую электростанцию. Сдвинуть с места запылившиеся рычаги невероятно трудно, и на третьем генераторе я уже злобно рычу, обливаясь потом, но мало по малу моторы начинают гудеть и оживать. Сначала загораються лампочки, а потом подсветка — вздрагиваю, когда двери лифта с жалобным скрипом захлопываются. — Работает, — улыбаюсь, сжимая кровоточащие ладони в кулаки и с маниакальной радостью оглядывая помещение, — оно работает! Пару минут слежу, нет ли неисправностей, а потом бегу к лифту, по ходу дела подхватив свой рюкзак, и решительно нажимаю на кнопку. Ничего не происходит. Я пробую ещё раз, но в ответ снова ничего. В панике начинаю лихорадочно вдавливать кнопку в панель, мотая головой: — Нет-нет, ты не можешь... Ты должен работать... Должно быть, мои слова звучат весьма отчаянно, ведь в следующий момент сверху раздаётся долгожданный глухой скрежет, и я с облегчением вздыхаю, прижимаясь лбом к створкам. Ещё не всё потеряно. Из лифта вываливаюсь полуживая. Даже не знаю, что хуже: разбиться насмерть вместе с падающей кабиной или задохнуться от вони разложившегося тела, которое в этой кабине каким-то образом оказалось. У меня не было времени и подручных средств, чтобы разобраться с трупом, поэтому пришлось терпеть омерзительное «соседство» в течение всего подъёма. Искренне надеясь, что россказни Зака про созданный им компьютерный супер-вирус, способный взломать любую систему безопасности, не были просто хвастовством, я достаю из внутреннего кармана рюкзака крохотный магнитный чип. Да, воровать нехорошо и всё такое, но если эта штука сработает, всё будет не зря. А перед Заком я, так и быть, извинюсь, когда вернусь. Если вернусь. Прикладываю чип к панели безопасности и отскакиваю на несколько шагов, нервно сжимая лямки рюкзака. По сенсорному экрану, излучающему приглушённый голубоватый свет, будто проходит рябь, а затем ровное свечение искажают тёмные волны помех. Они становятся шире, пока не затапливают весь экран, и дверь, похожая на бронированную дверь банковского хранилища, открывается с тихим шипением, выпуская клубы холодного пара. Внутри стоит кромешная тьма, будто кто-то плеснул в глаза чёрную краску, и даже тонкие щупальца света, тянущиеся из коридора, не в силах разогнать этот мрак. Лёгкие натужно скрипят, выталкивая холодный воздух, с заиндевевших губ срываются молочные облачка пара, а стопы скользят по полу, покрытому ледяной коркой — ощущение, что я попала в огромную морозильную камеру. Но как тут могло быть так холодно всё это время, если не было электричества? Это же не бункер. Хотя... Луч света фонарика скользит по помещению: неровные ряды рабочих столов, заставленных пробирками, тяжёлые металлические ролеты на панорамных окнах, какие-то баллоны на полу, стеллажи для документов, ещё одна дверь в углу... Проходя мимо стола, я задеваю стоящую на краю колбу и испуганно вздрагиваю, услышав звук разбивающегося стекла. Обогнув стол, не могу сдержать тихий ошеломлённый вскрик. В кресле, прежде малозаметном в темноте, — женщина. Очки с узкими прямоугольными линзами идеально ровно сидят на спинке носа, пепельно-русые волосы, стянутые в тугой пучок на затылке, кажутся припорошенными снегом, руки аккуратно сложены на коленях. Вся её поза выражает величественное спокойствие — спокойствие человека, осознающего свою судьбу и готового принять её с честью. Не выдержав, стыдливо отвожу взгляд от серых глаз, устремлённых в пустоту. Наверное, впервые за всё время чувствую себя виноватой за то, что живу, невзирая ни на что, а кто-то, кто был достоин больше моего, мёртв. И она здесь не одна. Обследуя лабораторию, натыкаюсь ещё на шестерых — мужчин и женщин, старших, с заметной проседью в волосах и морщинах на уставших умиротворённых лицах, и совсем молодых, моих ровесников. Людей, которые возложили свою жизнь на алтарь науки и добровольно погибли, до последнего сражаясь за сохранность человечества. Почему-то моё нахождение здесь сразу кажется неуместным, как осквернение фамильного склепа — они жертвовали собой, чтобы помочь другим, а я преследую собственные эгоистичные цели. Вопреки моим ожиданиям, стеллажи практически пусты. Всего несколько тощих папок, на просмотр которых уходит не больше десяти минут. Не сказать, что я особо понимаю, о чём там идёт речь, но сердце взволнованно ёкает при взгляде на лист, исписанный мелким почерком, и длинное химическое уравнение в углу, несколько раз обведённое ручкой. — Пиридоксин, лимфа, антитела А134, унитиол, антикоагулянты... — беззвучно проговариваю названия составляющих антидота, прикидывая в уме, есть ли на базе хотя бы половина необходимых. Последнее слово смазанное, будто на бумагу что-то капнуло, и я задумчиво скребу её грязным ногтём, пытаясь разобрать написанное. — Кровь, что ли? Ответить, увы, некому. Я решаю посмотреть, что находится за второй дверью, прежде чем уйти — вдруг найдётся что-то полезное? Интуиция не подводит: внутри нечто вроде небольшого склада, на некоторых бутылочках вижу этикетки с названиями, соответствующими тем ингредиентам в списке, и поспешно сгребаю их в рюкзак, выискивая на полках остальные необходимые препараты. В самом углу нахожу плотные прозрачные пакеты, наполненные густой тёмно-красной жидкостью, и в голове моментально рождается план. Как жаль, что мой идеальный обманный манёвр не был рассчитан на такое количество заражённых! Иначе я бы точно не оказалась заперта в этой крохотной подсобке, дверь которой грозится в любую секунду слететь с петель под градом мощных ударов. Обойма пистолета пуста, как и моя голова, а нож я умудрилась потерять в суматохе своего неудачного побега. И, Бог мой, клянусь, я никогда в жизни не ревела так сильно, как сейчас, ведь впервые у меня нет ни единой возможности защитить себя, ни единого шанса спастись. Обещание, импульсивно данное телам самоотверженных учёных, о том, что их труд не пропадёт напрасно, вызывает приступ клокочущего истерического смеха, который быстро тонет в булькающих в горле всхлипах. Дэнни, мой бедный Дэнни... Я повела себя так неразумно и самонадеянно, глупый ребёнок! С каждым ударом просвет между дверью и косяком становится всё больше, и в кровожадном рёве мне даже чудятся нотки торжества. Думаю о том, есть ли шанс сразу потерять сознание, чтобы не чувствовать мучительной боли, когда моё тело будут рвать на куски. Разве я недостаточно претерпела в жизни, чтобы не иметь права просить о быстрой смерти? Какой же бессмысленный конец... В тот самый момент, когда я закрываю глаза, мысленно прощаясь с жизнью и всем, что мне дорого, меня оглушает чудовищной силы взрыв, который отбрасывает моё безвольное тело к противоположной стене. Затылок разбит, я чувствую, как тёплые струйки крови стекают за шиворот, в ушах стоит мелкий перезвон. Хорошо, так даже лучше — я умру раньше, чем до меня доберутся твари, а там уже всё равно. На грудь что-то давит, мешая дышать, вынуждая меня кашлять и сплёвывать сгустки крови, а затылок жжёт, словно к нему приложили калёное железо. От боли хочется кричать, но из горла вылетают лишь непонятные хрипы. Жаль, как жаль... И никто не услышит, и никто не узнает... Так чувствуется близость смерти? Нежное прикосновение к щеке заставляет разбитые губы растянуться в блаженной улыбке. А потом меня обнимает темнота...