Survive

Я снова оказываюсь замыкающей, но так даже лучше — не хочу показывать остальным, как сильно меня нервирует происходящее. С тех пор, как мы с Джоной и Корбином покинули Анаполис, мы, пожалуй, ни разу не были в большей опасности, чем сейчас, хотя бывало всякое. Заражённые окончательно рассвирепели, лишившись пищи в городах, откуда давно унёс ноги любой, у кого была хоть капля здравого смысла. В целях безопасности мы тоже сократили количество вылазок, выживая, в основном, за счёт того, что можно было добыть в лесу. И вот они добрались и сюда. Идущий рядом Дэниел никак не комментирует моё взвинченное состояние, хотя, готова поспорить, всё, что нужно знать, написано на моём позеленевшем лице. И всё же я благодарна ему за молчаливое понимание, даже невзирая на то, что дружеские отношения между нами установились далеко не сразу. Воспоминания о том, сколько раз Джоне приходилось разнимать нас, когда споры едва не доходили до драки, вызывают у меня слабую тень улыбки. Но потом взгляд случайно цепляется за ладонь Джека, который успокаивающе сжимает руку своей возлюбленной, поглаживая большим пальцем тыльную сторону её ладони, и я снова окунаюсь в водоворот переживаний о том, что готовит нам будущее. Уже не замечая усталости, отрешённо бреду след в след за Габби и мысленно пытаюсь высчитать, сколько теперь понадобится времени, чтобы добраться до нашей цели. Не помню точно, кто предложил укрыться в здании старой военной базы, затерянной в лесах. Но перспектива наконец очутиться в безопасном месте без необходимости всё время оглядываться через плечо и вздрагивать от каждого шороха звучала до одури заманчиво. И, вместе с тем, практически нереально. На самом деле, мы не знали, что нас ожидает, но риск нарваться на неприятности был точно такой же, как и при любом другом раскладе, поэтому мы решились. Посмотрим, чем всё обернётся. Джона разрешает сделать привал только ближе к ночи. К этому времени мои ноги гудят так, что я страдальчески морщусь, стоит лишь присесть на корточки, чтобы развести огонь из собранного девочками хвороста. — Давай помогу, — Сиви присаживается рядом, выстраивая из веток аккуратную пирамидку, пока я, плюхнувшись на задницу, кручу в руках спички. Последний коробок. Мимо пробегает Зак, зажав в зубах что-то, судя по всему, съестное, а следом — Корбин, который, чертыхаясь себе под нос, грозится сделать из друга мяч для игры в регби. Не то чтобы Зак не понимает насколько важны припасы, предусмотренные для всех нас, но иногда — особенно когда он по каким-то причинам сильно волнуется — ему нужен дружеский подзатыльник, чтобы остановиться вовремя и не уничтожить всю провизию. Так что такие перебранки между ним и, как правило, Корбином — не редкость. На землю опускаются сумерки, но нашими с Дэниелом стараниями посреди небольшого клочка земли, свободного от деревьев, мелькают невысокие языки пламени. В свете костра окружающие нас предметы отбрасывают причудливые тени, играющие злые шутки с воображением, но я стараюсь не обращать на это внимания, когда на пару с Джеком иду набрать воды в протекающем неподалёку ручейке. — Может тут и рыба есть, — начинаю рассуждать вслух, но ни словом не упоминаю плохо скрываемую тревогу на лице парня. — Если поймаем, приготовим уху на ужин. — Думаешь, они найдут нас? Мне не нужно уточнять о ком идёт речь, хотя, признаться, я слегка теряюсь, когда Джек сам поднимает тему, которую я старательно обхожу стороной, и потому медлю с ответом. — Это невозможно предвидеть, — в конце концов сдаюсь и встречаюсь с ним взглядом. — Но мы не дадим их в обиду, слышишь? Габби и Лаванда будут в безопасности. Он кивает, хотя, наверное, не совсем верит в то, что я говорю, и мы молча набираем воду, а потом вместе тащим котелок в лагерь. Там от моих глаз не скрывается атмосфера липкого ужаса, словно натянутая до предела струна — гляди, вот-вот лопнет. Разместив котелок над костром, присаживаюсь на бревно рядом с Херроном, который понуро подпирает голову руками, неотрывно глядя на огонь. Чуть поодаль Габс, повернувшись ко всем спиной, кормит малышку. Джона и Корбин о чём-то тихо спорят, и мне хочется узнать о чём именно, но я решаю не лезть с расспросами — такими мрачными они не выглядели даже когда мы несколько недель безрезультатно прочёсывали лес, пытаясь найти их друзей. Хлопнув себя по коленям, поднимаюсь и преувеличено бодро шагаю к Джеку и Дэниелу, которые несут караул. — Отдохни, я подменю тебя, — толкаю Эйвери в плечо, широко улыбаясь, и сбитый с толку парень уходит, бросив в мою сторону недоумевающий взгляд. — Так соскучилась, что даже прогнала Джека, лишь бы побыть со мной наедине? — подшучивает Дэниел, опираясь на дерево и глядя на меня с прищуром, точь-в-точь как в нашу первую встречу. — Конечно, — серьёзно киваю я, поджав губы. — Выбираю момент, чтобы увести тебя в лес и изнасиловать. Темнота совершенно преображает его черты, придавая им резкость, опасность, но в уголках глаз собираются знакомые морщинки, а улыбка всё так же ослепляет, и то, что до чёртиков напугало бы кого-то другого, меня вовсе не беспокоит. — Не уверен, что считаю это угрозой, — парень хищно облизывается, ухмыляясь, а я с какой-то неясной тоской думаю о том, что раньше он мог заполучить любую девушку, которую бы только захотел, а теперь вынужден стоять рядом со мной, следя за тем, как бы зомби не сожрали наших друзей, и поддерживать мои глупые шутки, чтобы не свихнуться от отчаяния. Я выхватываю из кобуры пистолет раньше, чем успеваю что-либо сообразить. Рык и отвратительные хлюпающие звуки слышны так отчётливо, как если бы кто-то использовал мощную стерео-систему. Инстинктивно отступаю на несколько шагов, потом ещё и ещё, напряжённо всматриваясь в непроглядную темноту перед собой. Мы окружаем костёр и сгорбившуюся возле него Габби, которая испуганно шепчет молитвы, едва касаясь губами виска дочери. Их не больше, чем дюжина, но для нас и это много. Несколько раз стреляю вслепую и прихожу к выводу, что клинок будет полезнее. Я двигаюсь быстро, уворачиваясь от ударов заражённого, и в то же время пытаюсь следить, чтобы никто не приближался к Габби. Глаза слезятся от жуткой вони, но я нахожу в себе силы не сдаваться, ведь ребятам тоже приходится несладко. Наконец, воспользовавшись моментом, одним точным движением перерезаю горло мертвеца, и тот валится на землю бесформенной кучей гнилого мяса. Рукавом вытираю лицо, на которое брызнула чёрная зловонная кровь, и оборачиваюсь, дабы убедиться, что всё в порядке. — Сирша, осторожно! Я слышу сдавленный стон и, не задумываясь, с разворота вгоняю лезвие между глаз заражённого, который хотел напасть со спины. Только через мгновение понимаю, что прикрывающая меня крепкая рука, на которой капканом сомкнулись зловонные челюсти, принадлежит Сиви. И от обрушившегося на меня леденящего ужаса едва не теряю сознание. Словно в замедленной съёмке вижу, как Дэниел пинает уже не представляющего угрозы мертвеца, и тот падает на бок, орошая землю и траву зеленоватым вязким гноем, вытекающим из оставленного мной отверстия во лбу. Чувствую себя парализованной: ноги подкашиваются, будто не свои, в голове абсолютный вакуум, как и в лёгких — я должна задыхаться, разве нет? И я не ощущаю биение своего сердца. Может, оно наконец остановилось? Не знаю, я уже ничего не понимаю. Кто-то легонько треплет меня по плечу, но я не реагирую. Зачарованно смотрю на порванный рукав рубашки, свисающий пропитанными кровью клочьями — кажись, глаза вот-вот выпадут из глазниц и покатятся по земле, а я всё смотрю. А потом снова возвращаюсь в реальность, так резко и больно. Вдох равен падению с высоты небоскрёба: ломает рёбра, крошит кости до состояния пыли, превращает внутренности в кровавое месиво, разрывает, жжёт, душит... Убивает. Моё сбивчивое, клокочущее дыхание и робкий треск горящих поленьев — единственное, что нарушает оглушающую тишину. Не безмятежную, не успокаивающую, а жуткую. Скорбную тишину. Я оглядываюсь. Никто не двигается, словно они и не люди вовсе, а восковые фигуры, на лицах — нечитаемые маски. Но я и так знаю, что под ними. Перевожу остекленевший взгляд на Сиви. Он излучает безмятежность, а голубые глаза смотрят так мягко, что это ломает меня окончательно, и я толкаю его, взрываясь криком: — Зачем ты сделал это?! Сзади слышен шорох шагов — через секунду на моё плечо опускается ладонь, сдерживая. Даже оборачиваться не нужно, и так понятно — Джона. Но я настолько ослеплена болью и яростью, что с раздражённо сбрасываю его руку, наступая на Дэниела. — Зачем ты сделал это?! — собственный голос звоном бьёт по ушам. А я бью парня, чередуя удары с руганью: — Зачем?! Мудак! Сукин ты сын! Зачем?! Горло неприятно, но так знакомо сдавливает, и я впервые за последний год захожусь в отчаянных, горьких рыданиях, уткнувшись носом в грудь Дэниела. Остатки злости на его безрассудство растворяются в накрывшей меня истерике: меня трясёт как в припадке, из груди то и дело вырываются сдавленные всхлипы, а остановить поток слёз вовсе не представляется возможным. Существует ли зрелище более отвратительно никчёмное, чем я в этот момент? Сомневаюсь. Здоровой рукой парень приобнимает меня за плечи, нежно скользя пальцами между лопаток, и через несколько минут я всё же начинаю успокаиваться. — Дождик закончился? — беззлобно подшучивает он, когда я отстраняюсь, вытирая мокрые щёки. — Ты дурак, — бурчу я. — Умереть, защищая свою семью — не самая дурацкая смерть, я считаю, — Сиви пожимает плечами и едва заметно морщится. Ещё бы. — Заткнись, — выплёвываю это, глядя на него с нескрываемым осуждением. — Как будто кто-то позволит тебе умереть. Чувствую, как напрягается дышащий мне в затылок Джона: — Сирша, ты отлично знаешь... — Я знаю! — ощетинившись, поворачиваюсь лицом к другу, закрывая собой Дэниела, словно Джона прямо сейчас пальнёт ему в голову без предупреждения. — И я из кожи вон вылезу, чтобы этого не допустить! Точно так же, как мы сделали это для Корбина, хотя кто-то другой решил бы, что он обречён! — Корбин не был инфицирован, — жёстко, хоть и явным сожалением говорит Марэй. — Ты сама знаешь, что сейчас всё действительно безнадёжно. Я дорожу Дэниелом не меньше твоего, но мы не можем рисковать всеми остальными. — Он прав, Сирша, — голос Дэниела спокойный и даже бодрый, чего никак нельзя ожидать от человека, буквально приговорённого к смерти. — Я знал, на что иду. Если они начнут давить на меня вдвоём, я поверю им и сдамся, а я не хочу сдаваться. Не уверена, хорошо это или плохо, что никто больше не влезает в этот спор. Только буравят нашу троицу взглядом. Молча. — На базе есть лаборатория... — начинаю я, желая звучать уверенно, но голос срывается. Чувствую себя, как в комнате без окон и дверей, где пространство сжимается, и стены грозят расплющить. А раньше клаустрофобия казалась мне чем-то надуманным. — У нас ещё есть немного времени. Джона испытывает меня взглядом, и в его уставших грустных глазах я вижу отражение своей собственной борьбы, поэтому добавляю: — Ты прав, я знаю, чем всё это грозит. Но если есть хоть один шанс помочь ему, я хочу им воспользоваться. Как только я пойму, что шансов больше нет, я лично пристрелю его. Я никого не подвергну опасности. Клянусь своей жизнью. На том и сходимся, хотя наши друзья явно колеблются, не решаясь высказаться ни за, ни против. Усадив Дэниела рядом с собой, я молча берусь за работу. Остальные тоже не сидят сложа руки: девочки продолжают готовить ужин — хотя сомневаюсь, что к нему хоть кто-то сегодня прикоснётся — а парни сгребают трупы заражённых на кучу на другом конце поляны, чтобы сжечь их. Вытерев свой нож, отрезаю испорченный кусок рукава. Кое-где приходится осторожно соскабливать ткань, которая прилипла к ранам. Знаю, парень наблюдает за каждым моим действием после того, как я «выгрызла» для него право на жизнь, но у меня есть заботы посерьёзнее, чем обсуждать это. Обе раны выглядят просто кошмарно, особенно рваные края, и я, не жалея антисептика, обильно поливаю их, чтобы продезинфицировать. Сиви молчит. Молчит и наблюдает. А я словно исчерпала за сегодня весь лимит эмоций, поэтому тоже молчу. После истерики всегда приходит апатия, и у меня уже нет сил на сопротивление. Сую нож в огонь и жду. Рука парня покоится на моём колене, и сам он не высказывает никакого страха перед тем, что я собираюсь сделать. — Будет больно, очень, — предупреждаю я устало, — но это задержит распространение инфекции на некоторое время. Он послушно кивает. Избегая его прямого взгляда, шумно выдыхаю и прикладываю раскалённое до красна лезвие к верхней ране. Уязвлённая плоть шипит и шкварчит, как масло на горячей сковороде, отдаёт запахом жжёных волос и стягивается по краям. Наверное, это моя проверка на прочность, потому что складывается впечатление, что мне больнее, чем Дэниелу, который не издаёт ни звука, до крови закусив губу. В уголках глаз второй раз за вечер собираются слёзы. Что во мне проверять, если я уже сломалась? Иногда я представляла — или видела в кошмарах — как получаю роковой удар: то ли в пылу драки, то ли прикрывая кого-то. Я бы с честью приняла смерть, так, как сегодня готов был принять её Дэниел — рано или поздно всё мы умираем. Но никогда я не могла подумать, что кто-то примет этот удар вместо меня. Потому что это хуже, чем умереть самому. Мёртвые ни о чём не беспокоятся и не страдают от чувства вины — это удел живых, тех, кто остаётся. И Сиви решил, что остаться должна я. Решил за нас двоих. Вот только чёрта с два я соглашусь на это. Сцепив зубы, повторяю процедуру со второй раной. Теперь предплечье Дэниела пересекают два уродливых бугрящихся шрама кроваво-красного цвета. — Спасибо, — вымученно хрипит он, и я протягиваю ему фляжку с водой. Высветленные волосы липнут к покрытому испариной лбу — не задумываясь, убираю их. Маска беспечности трещит по швам — вместо неё на красивом юношеском лице проступает боль. Ловлю себя на мысли, что я безумно боюсь за этого парня. Не только потому, что он подставил себя под удар из-за меня, но и потому, что Дэниел стал мне родным, как и остальные ребята. Стал моей семьёй. А я не из тех людей, кто бросает свою семью в беде. Дорога в обход занимает больше времени, чем мы ожидали, и к вечеру второго дня все совершенно вымотаны — удачнее момента для повторной атаки заражённых трудно представить. То ли мы выбрали правильный путь, то ли нам просто везёт — хотя, о чём это я, фортуна уже давно повернулась к нам своей шикарной древнеримской задницей — но всё идёт относительно спокойно. Джона настаивает на том, чтобы мы не останавливались, пока не достигнем цели. Я-то его понимаю, а вот моё тело — нет. Вроде пора бы привыкнуть к длительным пешим переходам, но каждую мышцу немилосердно ломит, словно я месяца три была закована в гипс с головы до пяток, а потом вдруг решила пробежать марафон. Тем не менее, Марэй прав: будет гораздо лучше, если мы найдём базу ещё до наступления темноты. Только одна эта мысль заставляет меня упрямо переставлять ноги. Дэниел бесшумно идёт рядом. Его новый статус «инфицированного» существенно влияет на общее настроение отряда, и это раздражает меня до скрипа зубов. Моих сил едва хватает, чтобы двигаться вперёд, иначе я бы точно успела с кем-то поцапаться. Я понимаю печаль ребят, их страх, неуверенность, но что-то внутри меня закипает каждый раз, когда я вижу, как они — осознанно или нет — сторонятся парня. Как будто не он прикрывал им спины всё это время, не ему они доверяли стеречь свой сон, не с ним делили хлеб. Как будто он сию же секунду обернётся монстром и сожрёт их внутренности без соли. И тот факт, что я, пусть даже косвенно, виновата в этом, делает ситуацию ещё более невыносимой. Впрочем, Сиви не проявляет признаков дискомфорта и ведёт себя как обычно, словно вовсе не замечает настороженных взглядов друзей. И, если честно, меня это не на шутку пугает — не хочу думать, что он смирился с уготованной ему участью. Давлю завистливый вздох, когда Джек сажает на закорки уставшую Габби, и вызываюсь понести Лаванду. От меня не скрывается взгляд, который девушка бросает на Дэниела, прежде чем передать мне малышку. Взгляд, полный недоверия и страха. Я сильно прикусываю язык, чтобы не выдать парочку язвительных реплик, и мысленно напоминаю себе: «Она просто мать, которая защищает своего ребёнка». Но лёгкие всё равно покрываются тонкой корочкой инея — я больше не чувствую тепла людей, ставших моей семьёй. В запасе есть ещё несколько часов до наступления темноты, когда в поле видимости наконец появляются мощные бетонные сооружения. Если бы не Лав, я бы сто процентов шмякнулась на землю лицом вниз, потому что силы буквально на исходе. А так мне остаётся только медленно осесть, придерживая болтающую ножками девочку. Подтянув к себе одну ногу, начинаю разминать икроножные мышцы, тугие, как каучук. Боль сковывает движения, но, по крайней мере, мне не приходится ничего делать, в отличие от Корбина и Зака, которые пытаются взломать навороченный электронный замок на монументальных воротах, увенчанных кольцами колючей проволоки. Странно, я думала, что база обесточена, как и большинство государственных объектов. Как и всё вокруг. Неужели там есть люди? Пока я занята размышлениями, Джек забирает у меня малышку. — Почему бы нам просто не разбить его? — слышу жалобный голос Херрона, который, видимо, бросил попытки открыть замок и решил действовать радикально. — Потому что он защитит нас, когда мы попадём внутрь, — Джона снисходительно треплет его по волосам. — И потом, кто установил бы на военной базе замок, который можно разбить вручную? Словно из ниоткуда за моей спиной вырастает Сиви, и я инстинктивно вздрагиваю. — Вечер обещает быть долгим, — говорит он, усаживаясь рядом, спина к спине. — Обопрись на меня, легче будет. Это немного неловко, и всё же я понимаю, что его предложение имеет смысл, поэтому аккуратно откидываюсь назад. Поначалу меня не покидает ощущение, что в таком положении я напряжена даже больше, чем раньше, но постепенно оно сходит на «нет». Становится прохладнее, правда, я почти не обращаю на это внимания — от Дэниела исходит приятное убаюкивающее тепло, и в какой-то момент я ловлю себя на том, что начинаю дремать. Проходит по меньшей мере полтора часа, и, к всеобщей радости, парням удаётся открыть замок. Сразу за воротами — огромная площадка, очевидно, предназначенная для посадки военных самолётов. Мы неспешно пересекаем её, настороженно осматриваясь. Кристина и Корбин зажигают фонари, свет которых бегает по окружающему нас пространству, выхватывая следы царящего здесь молчаливого запустения. Призывно распахнутые двери главного входа зияют дырами, а пол усеян осколками битого стекла. Не медля ни секунды, снимаю Глок с предохранителя, остальные тоже держат оружие на готове. Внутри гуляет сквозняк, но опыт подсказывает мне, что это далеко не самое страшное, что может быть. По полу тянутся засохшие бурые разводы, как если бы кто-то решил отмыть бетон от крови, но плохо старался. Или же её было слишком много. Наугад выбираю самый широкий коридор, и бреду по нему, заглядывая во встречающиеся по пути комнаты. Некоторые из них разгромлены, другие не тронуты, а ещё какие-то двери и вовсе наглухо заперты, и мне сложно понять, что здесь произошло. В одном из помещений нахожу компьютерное оборудование, покрытое слоем пыли. Дэниел неотступно следует за мной, словно тень. Так мы все обследуем первый этаж, держа друг друга в поле зрения. — Всё тихо, — делаю вывод я, когда мы останавливаемся в конце коридора. Рядом две лестницы: одна ведёт вниз, а другая — наверх. — Нужно разделиться. В итоге мы с Дэниелом, Джоной и Тейт спускаемся на цокольный этаж. Здесь разрушения куда серьёзнее, но, в то же время, заметно, что кто-то пытался навести подобие порядка. Стены покрыты царапинами и пятнами, половина дверей полностью отсутствует, но нигде не видно обломков или мусора. К тому же, здесь горят лампы аварийного освещения, а, значит, где-то должен быть генератор и тот, кто его запустил. Замираю возле одного из проёмов — от одного вида лаборатории моё сердце начинает биться чаще. Многочисленные пробирки, мощные микроскопы, камера для криозаморозки органических тканей и прочее первоклассное оборудование — о таком я даже мечтать не могла. Хотя радость от такой ценной находки тут же омрачается мыслью о том, что я далеко не биохимик и неизвестно, удастся ли мне предпринять что-нибудь, что поможет Дэниелу. Кажется, он думает о том же, потому что говорит: — Не в обиду тебе, но это всё бесполезно. — Мне так не кажется. — А мне кажется. Не в силах выдержать непоколебимую уверенность в его голосе — голосе человека, готовящегося умирать — с нажимом цежу сквозь зубы: — Когда кажется — надо креститься. Мрачный смешок достигает моего слуха, но я делаю вид, что не заметила его, увлечённо исследуя помещение. И только резко брошенная кем-то фраза: — Ни с места, а то пристрелю, — заставляет меня застыть каменным изваянием.