горький чай

они лежали на широкой постели кашина почти в полном мраке, пока электронные часы молча переваливали за полночь. из открытой форточки стеклопакета в чёткой периодичности проезжала чья-то машина и сопровождала каждую законченную мысль в голове мужчины. рус сидел полулёжа, запрокинув голову как можно выше к потолку, чтобы не видеть ничего кроме мрака. во рту было сухо как перед экзаменом, а где-то под слоем кожи и костей болело глубоко. он так и не понял что именно. данил сидел на краю кровати и размеренно дышал, думал и молчал. по его виду вообще нельзя было сказать, что они пару минут назад завалились в его квартиру как угашенные и смеялись в коридоре с засосов на шее. теперь то, как тишина сжирала кислород в комнате, раздела их обоих до гола и заставила стянуть кляп со рта делала свое дело. руслан заговорил первый: — дань. что с тобой стало? — ты о чем? — голос кашина был хриплый и тихий, он выпил в баре совсем немного, но коньяк смазал его гланды как маслом чистый холст. сердце в груди начало биться о ребра, впервые за двадцать шесть лет схватив панику клаустрофобии. — ты всегда был таким крутым и самостоятельным. тебе никто не нужен, и во всём ты справишься сам. ни девушки, ни парни — на втором слове со стороны издали тихий смешок, не перебивая — тебе никого не надо. а сейчас ты вдруг начал пиздеть. — руслан выплюнул последнее, губами сжимая тонкую линию слюны и слегка повернул голову в сторону друга, упираясь виском в стену. — даже когда у меня был пиздец с настей, и я ревел в мотельных туалетах почти в каждом блядском городе тура, ты делал вид, что мои мешки под глазами это дело двух бутылок, что я выпивал после выступлений. а теперь ты тыкаешь в то, что к тебе никто приходил? — пошёл нахуй. — что, блять, не заметили как ты похудел. слушай, аналогичная ситуация, дань. почему-то именно тебе было всегда похуй на то, каким образом у меня резко начинали торчать ребра и болеть ноздри. ты хоть раз со мной обсуждал мои таблетки? на теме лекарств голос дрогнул, но тушенцов как мог скрыл это, говоря громче и чётче. горловина футболки начала душить чёткой линией и пальцы слегка поддели ткань. рядом же сидели бездвижно, словно человек в чёрной плотной толстовке был совсем не даня, а какой-то чужак с его лицом, забитым носом и кривым портаком на кисти. руслан готов поклясться, что сейчас ему по-настоящему дерьмово и это черта. — ты даже ни разу не смотрел мне в лицо, когда я говорил о ней. словно я бредил, словно это я сумасшедший. а теперь ты говоришь, что все вокруг забыли пожалеть тебя. — смотрел. — сидел и, сука, гордился. парню он помог, ездил подбадривать. да мы с тобой пять л… что? — я смотрел на тебя. слушал как ты хочешь вернутся к человеку, что морально унижал тебя, чтобы потом снова жалеть об этом. смотрел и слушал, а ты даже не помнишь нихуя. потому что бухой как свинья был, хотя тебе вообще пить нельзя. — будешь учить меня жизни? может ты ещё меня чему-то научишь, самый умный. поздно, уже давно поздно. — перебирая холодными от нервов пальцами телефон в руках, руслан изошелся на шепот — у нас нихуя с тобой не получится. бедра от сквозняка начало сводить и холод ледяными касаниями будил в руслане дрожь, но тот сидел и лишь подогнул ногу в колене, сжимая ткань рваных джинс. от разговора начало пахнуть тухлятиной и рвотой, а мысли в голове рождались одна за другой, начиная избивать друг друга за право кому выпасть в спину собеседника, ведь даня даже не соизволил повернуться лицом. — мы с тобой оба столько говна поели, а ты оказывается в крысу просто обиделся и как последний слабак забанил меня. думаешь, так просто изб… — уходи. — слюна в горле застряла камнем, и кашину пришлось сделать усилие, чтобы сжать кулаки и не начать бессмысленный диалог. какой смысл что-то говорить тому, кто заочно считает тебя эгоистом? — я не хочу продолжать это и тем более оправдываться перед тобой. — да, обсуждать же что-то слишком сложно, проще забанить человека, что твою мать знает лучше чем свою собственную. — да нихуя ты не знаешь! — даня обернулся впервые за весь диалог и стиснул зубы, дергая плечом от резкого адреналина в крови. — ты нихуя не знаешь обо мне и не надо пиздеть про свою бывшую, на которую ты хуй клал в периоды, пока у меня под столом хуй насасывал, как настоящий натурал. тебе было всегда срать на неё, на меня, да на себя тебе подавно похуй. ты же ебаный эпилептик, а нюхаешь как мефедроновая… блять. — грудь вздымалась как под напором, не хватало только поймать паничку на фоне этого, но эмоции начали брать за волосы и, даня зажмурился, отталкиваясь рукой о матрас, чтобы встать и отойти подальше. — просто… нихуя не знаешь. не знаешь как я сидел у аптекаря по три часа после концерта, чтобы выпросить нейролептики без рецепта. не знаешь как я, блять, упрашивал аню оставить тебя подольше в отеле и не валить сразу из города в питер, ведь тебе даже спать негде было. ты просто молча ходил и смотрел на всех как на говно, а потом нажирался в хлам. что мне было делать? я вообще нихуя не понимаю в отношениях. меня баба бросила из-за того, что я бомжарой без денег был, а ты ждал от меня совета? да я, блять, трахался с тобой укуренный в самые первые поездки в питер, я вообще нихуя не знал о том, как тебе важно говорить со мной про любовь эту ебаную. у меня биполярка, я не знаю люблю ли я тебя или просто зациклился и привязался как псина. мир под ногами начал превращаться в тонкое стекло, что трещало от каждого выпаленного слова, но даня не переставал, не затыкал рот. его руки начали дрожать так же как и в те страшные два года затяжной депрессии и он окончательно понял, что делать с русланом ему больше нечего. руслан смотрел не отрываясь, глотая слова, что были на вкус как самый гадкий жженый спирт, что пылал в горле как чистый кипящий воск, налипая на стенки. кашин никогда не говорил ему такие слова, что до этого момента тушенцов думал, что никогда такого и не услышит. — значит, ебаная любовь. похуй мне на всех и на себя. — кашин в ответ лишь язвительно и кратко посмеялся, закрывая рот ладонью. он всегда делал так. данил готов был сдирать кожу с лица, когда слышал от бывшей такие заключения, когда она запоминала только то, что хочется, а на остальное закрывала глаза, словно этого и не было сказано. самое мерзкое, что даже руслан такой как она. это дерьмо его преследуют. — просто иди нахуй, руслан. я… я не хочу больше иметь с тобой что-то. я не хочу. — как скажешь, дань. — и это «дань» было таким неприятным, словно кашин впервые за всю жизнь возненавидел свое имя, но мысль от этого сбил скрип двери, пока руслан покидал квартиру.