Золотой век

В большой просторной комнате с низким сводчатым потолком и толстыми потрескивающими стенами стоял полумрак; лучи дневного светила тускло освещали предметы, находившиеся там, и преклоненную спину женщину, укутанную с головы до ног в широкое, темное одеяние. Женщина стояла в углу напротив киота, где помещалась большая икона Божьей матери с Иисусом Христом на руках; сей темный, полный сострадания, лик освещали церковные свечи, от которых исходило благодатное тепло. Женщина неистово перекрестилась, опустилась на колени и коснулась лбом холодного пола: вот уже долгое время она отбивала земные поклоны, возносила мольбу к Господу, на Которого была последняя ее надежда. Женщину звали Варвара Голицына. Став княгиней знатного рода, ныне просила, униженно преклоняя колени, о даровании ей семье покоя — самого дорогого, что было отнято. Шли годы, и кожей начинала ощущать это время, что становилось с беспощаднее. Наевшись юницей меду, она теперь смаковала на кончике языка одну горечь, что мутным соком текла в глотку. Едва вздохнули с облегчением, что кончились лютые казни, так государь во гневе убил своего старшего сына Ивана, своего первенца… Судачили, будто поймал сына на сношениях с польским королем Баторием; будто Иван всерьез задумал сжить отца со свету, а самому воссесть на престол; будто вступился за жену, наряд которой настолько не понравился государю, что тот огрел беременную своим посохом, ну а следующий удар лишил его старшего сына… Чего только не болтали! А потом Иван Васильевич заболел. О том, что происходит во Дворце, узнавали только по слухам. Кажется, он умирал… И вот пасмурным мартовским утром ворвался взволнованный супруг и выпалил: — Решено! Последняя воля объявлена! Царевич Федор назначен наследником, вчера государь призывал к себе всех нас, завещал сыну дежаву, велел ему править любовью да милостью. Варенька при этом сверкнула очами. — Стало быть Годуновым престол отдаете ? Понимала, что не малые дети в ближний круг входят, чтобы не знать, к чему может привести слабость, немощность и глупость власти и что неугомонный шурин так и норовит подсобить. Иоанн научил государственных мужей смотреть исподлобья, слышать перешептывания вокруг и под подушкой всегда держать кинжал. Про самого Бориса слышала, что опричником был из позднего призыва, но по хитрости своей удержался, когда пришел черед кромешников отвечать за содеяное, по дворцу ходил осторожно и тихо, половицы скрипящие обходил, разговаривал через зубы, пока не принесли вести ему о том, что гробы своих хозяев отыскали. Жена Годунова презрительно щурила глаза, но не по злости и отвращению. Она была отродьем палача, жестокость текла у нее по венам вместо алой крови, а потому беспокоила стрельцов приказами и нанимала бесчисленных убийц, которых укрывали вдвоем. — Лучше уж так, чем если все приберут к рукам Нагие, станут хозяйничать в Москве, только потому, что девка их понесла. Они чужие нам, а мы — им. Кто старое помянет… Князь не зло, но неприятно усмехнулся. Варя ближе подошла, подмечая, что высокая фигура его сгорбилась, а глубокие морщины у широкого рта змеями поползли вниз, к длинному подбородку, скрытому темной бородой. Чувствуя легкий ветер, ласкающий виски, сама себе говорила, что ничего уж не может поделать, не бабье это занятие, – только смотреть в налитое голубизной небо. Уже давно не звучало это страшное слово «измена», только колокольный благовест разносился над столицей, много лет минуло, как сняли опалу и не страшны даже самые сильные бури в княжеском тереме, а все ж по заре, заслышав петухов, вздрагивает и молится, не зная кому и на что; рукой. Она всегда боялась за своих детей, но теперь все эти извечные материнские страхи – простынет, ушибется, не выучит урока! – отступали пред чем-то более темным и жутким. И если по малолетству старалась приласкать второго крошку , теперь все мысли разделял один лишь Петр – прыткий, ловкий и … жестокий. Вспомнилось, как еще отроком забил до смерти беременную собаку, Иванушка же стоял в стороне и громко плакал, умоляя брата прекратить зверское безумие. На крик прибежали няньки. Плачущего увели домой, а старшого мать сама сильно наказала хворостинкой, но ни крика, ни стона не издал негодник. Не лучше обходился и с холопами, а на упреки ложился спать, на молебны не приходил, только с саблей взрослой тренировался. Варвара боялась за него, но с каждым годом все меньше. То страшное, что могло с ним случиться, уже произошло. Смотря на сына она понимала, что силу и стойкость черпает в злобе своей, и узнавала того, кого уже давно не было рядом, но неизменно являлся ей во снах, того, кого то упорно отрицала, то ждала, все дни проводила у оконца. Порой отряхивалась — да и неизвестно здрав ли вообще опричник ненавистный, злодей коварный, еретик проклятый! — и тут же хваталась за сердце, жил в плоть от плоти, кровь от крови своей, от него Петенька одарен был тонкой, иконописной, неотмирной какой-то красотой. Князь Василий ее утешал, что со временем все устроится, юность для того и дана, чтобы вдоволь вкусить браги, поорать среди темноты срамные песни, затем проспать до обеда, чтобы потом вновь быть готовыми к очередной бессонной ночи. Совсем скоро — если сейчас не начал — к девкам по юбки лезть начнет, авось какая и приголубит ершистого, вечно колючего. Обычно на наставления Голицина противный мальчишка даже бровью не поводил – что для него слова чужого человека? А потому стало удивительным, что согласился ехать в землю Новгородскую по делам отчима. Но еще больше этой поездке, которой очевидно предшествовал откровенный мужской разговор, Варю сразило то, что пожалуй впервые с неосознанного младенчества, тогда видела своего мальчика, поднимающегося в стременах, счастливым. Беды закаляют. Женщина лишь прижала персты к губам, давя немой крик. Чтобы хоть как-то себе занять, Варвара чаще стала бывать у Годуновых. Обе семьи находили такое сближение полезным. Одним требовалась поддержка старой родовитой знати, вторым – царская милость.. Друг собинный, даром что хвор был, страшно исхудал, пожелтел, под глазами набрякли отечные мешки, а все рукой махал – иди, Матушка, иди, такой дружбой не пренебрегают. Облобызались с хозяюшкой, Марьей Григорьевной — при этом хотелось змей с груди быстрее скидывать и ногами топтать — шли в дом, смотрели на работу вышивальщиц, некоторых похвалили и велели выдать в награду по рублю, стежки лежали так плотно, так ровно, что казались написанными красками. Варя, подумав, выбрала из коробочки гранатовую бусину, пристроила ее к месту, и конь под Георгием-Победоносцем ожил, налитым кровью оком грозно воззрился на еще недошитого змея. — А я холопкам спуску не даю! – улыбаясь, обнажив белые зубки, помнила Годунова. «У лисы, когда она скалится, точно такие же зубы видны» — представилось гостье. На обед в этот день был холодный свекольник, густой, да со сметанкой. Боярыни велели привести к себе девок-песельниц и плясовиц. Может, и неладно это – до полудня песни играть, однако уже невмочь стало беспрерывно печалиться о своем о бабьем, назвали их с десяток, стали смотреть да слушать. И верно предчувствовала, верно кручинилась – не следовало пировать у чужих, оставлять мужа своего второго, покидать господина ласкового. Потом рассказывали, что Василий Юрьевич медленно вылез из колымаги, выстоял службу среди служивых дворян да простого люда, на выходе у паперти кинул монеты нищим и юродивым, и вдруг покачнулся,ощутил верно, как деревья, стены и небосвод поплыли, слились воедино в серый туман и упали на него. Князя, точно малого дитятю, разоблачали, умывали, укладывали в постелю, поили горячим медовым питьем. Варя удерживала слезы. Ее всеми мерами упрашивали домашних не выказывать своего отчаяния, поселяя в ней надежду, что не при смерти, что хворь может отпустить и что пуще всего не следует пугать его. Она почти упала в кресло у кровати рядом с болезненным и обратила на него умоляющий взор. Тот ответил ей спокойным и в то же время строгим взглядом, и взгляд этот, более чем все уговаривания, помог ей сдержать рыдания, подступавшие к горлу. Тоска пустая охватывала, когда вспоминала, что молода еще совсем, что еще могла бы красивой быть, что детей бы выносила с десяток, потому что супруг сказывал как-то о том, как семьи большие по нраву ему, да она и сама дочерей бы наряжала и косы бы заплетала им. Все было бы у нее, что нужным теперь казалось, но поздно уже. И не она ли стала причиной хвори и мучений князя, обещаясь не посрамить чести и достоинства, но бесконечно, с самого начала, предавая ? — Прости, прости меня… это я в самый Ад тебя утащила! Она упала головой на грудь его. — Что ты… что ты говоришь любая моя, ладушка ? — в наступившей тишине слышно было хриплое, надсадное дыхание. Обманщица по неволе рассмеялась чужим, низким голосом, все замелькало, и ей показалось, будто она сошла с ума. Но уж лучше было бы, ежели она и лишилась рассудка, тогда не познала бы она ни горечи происходящего, ни страха унижения. Отсмеявшись, глянула она в лицо князя, ответила: — Федька Басманов жив был, когда я с тобой под венец шла! — Так значит, это – правда… Чудны дела твои, Господи… — трудно прошептал бедолага. В запавшем рту жутко, мертвенно белела полоска зубов. Дернулся, совершенно раздавленный, отстраняясь, вырывая скрюченные пальцы у той, кого всегда уважал и защищал как жену свою, дернулся, выжимая последние силы из слабеющего тела. — Ты знать должна, не по моей грамоте дорога дальняя у Петра лежит, дал он зарок — отца родного за морем варяжским сыскать — а коли не выйдет, воротиться к концу лета…Я-то думал – пустое, ветер в голове у мальца… Голос несчастного оборвался. Он тяжело вздохнул, замолчал и закрыл глаза, ибо нечего ему было желать теперь в этом мире. Но кто же тогда кричал ? Варя едва осознала себя, пальцы ее тряслись, ноги подкашивались, к горлу подступила тошнота. Поднялась суета, в покой набилась уйма народу, бояре, холопы, кмети, еще невесть кто, кто-то прошипел: «Да приведите наконец попа!» — кто-то ответил, что уже посылано, кто-то без надобности поправлял умирающему подушки. Стала спускаться по ступеням, держась за стену. Осторожно дрожащими пальцами провела по ладанке, коснулась ее губами и на миг почудилось ей, будто Петенька не покинул Русь-Матушку, не отправился в земли басурманские, креста православного не ведающие, а стоит рядом с ней за правым плечом. Обернулась, словно хотела воочию убедиться в правдивости своих ощущений, да только не увидела никого. Все отобрал у нее Басманов проклятущий, все : любовь, крепкую семью, и, наконец, сына! Комментарии: 1) Мария Григорьевна, урождённая Скуратова- Бельская (ок. 1552 — 10 (20) июня 1605) — русская царица (1598—1605), жена Бориса Годунова, дочь Малюты Скуратова. Непродолжительное время регентша при сыне — малолетнем Фёдоре II Годунове. Родилась в семье опричника Ивана Грозного Малюты Скуратова и его жены Матрёны. Сыновей у Малюты не было, и трем своим дочерям он нашел хорошие партии: на старшей дочери женился двоюродный брат царя Ивана князь Иван Михайлович Глинский, третью, Екатерину, взял в жёны Дмитрий Иванович Шуйский (брат будущего царя). Для средней, Марии, отец в 1571 году выбрал в женихи 18-летнего Бориса Годунова. Благодаря женитьбе на дочери столь видного царского приближённого, Годунов смог укрепить своё положение при дворе. 2) Малолетние сыновья знаменитого опричника были взяты в дом нового мужа свой матери. Как вспоминал сам Петр, отчим воспитывал их с братом, как своих детей, – одевал и кормил, но ничего не дал для души. Я постаралась использовать этот эпизод и художественно развить его, Петр чувствует некое одиночество, ведь ни матушка, ни отчим не могут понять чертовщинки в душе. 3) Известно, что при Годунове сыновья Басманова выходят из опалы. Петр начинает строить блестящую карьеру, занимая син стольника, потом воеводы.