Золотой век

Мерзкий ливень оставил по всему двору церкви Святой Маргариты лужи стоячей воды. Бледное солнце серебрило неприглядную картину, которую Елизавета, добрая королева, озирала с порога, и особенно грязь, скопившуюся там, где собиралась пройти. Было больно, обидно, гадко. Но так уж вышло, что терновый венец стал ей привычным убором, и каждый шип колол и ранил нежную плоть. Целую неделю она задумчиво жевала засахаренные лимонные дольки, раздумывала долгими ночами, спустя два часа после ухода ко сну небо по-прежнему брезжило призрачным светом и казалось, ночь не наступит никогда. Кого бы найти в противовес отцу и сыну Basmanov, какого нового искателя ввести в игру, чтобы выиграть пространство для маневра, выиграть время… Однако, сколько бы ни уворачивалась от безумных коленец, как ни ускользала из паутины, отнекивалась, мотивируя свой отказ то разлитием желчи, то обморочным состоянием, то головными болями — сколько мигреней может быть у женщины в один день? — от правды некуда было деться — Мария Стюарт за какие блага не соглашалась она отбросить свои притязания на трон. «Ведь я же следующая в роду!» – ласково убеждала, настаивая одновременно, что должны встретиться, и встретиться по-дружески, как две государыни одного острова, две кровные кузины, две ближайшие родственницы, говорящие на одном и том же языке и одинаково мыслящие. Одинаково мыслящие ? Вот уж нет! Не считая первых двух лет, вся остальная жизнь была нескончаемым испытанием, но Елизавета не сломалась. Она упорно оттачивала свою стальную волю. Пережила попытки объявить ее незаконнорожденной, многочисленные скандалы и не менее многочисленные споры о ее дальнейшей судьбе; пережила обвинения в государственной измене и ереси. С детства придерживаясь истинной, протестантской веры, уцелела во всех бурях, устраиваемых протестантам ее набожной сестрой-католичкой. Корабль жизни Елизаветы выдержал все ветры и волны и благополучно достиг безопасной гавани. Кто бы мог подумать, что она, младшая дочь Генриха Восьмого, однажды наденет корону? За отсутствием других карт ей оставалось разыгрывать лишь козырь девственности. И разыграла его отлично, ведь правда? Она пала лишь однажды – пала, и никогда не желала в том признаваться. Власть, словно магнит, притягивала многих, а рус всегда жаждал власти. И в то же время Елизавета не могла отрицать: их влечение друг к другу, даже при том, что ее жестоко-порочный супруг — нет, Боже правый, никогда не строила иллюзий относительно Теодора! — не знает любви. Ей надо проявлять осторожность, ибо ее сердце рискует попасть в плен его обаяния и честолюбивых устремлений. А королеве нельзя подчиняться голосу сердца. В этот момент она решила убедить всех и каждого, что слеплена из иной глины, нежели остальные женщины. Сестрица всегда была как кость в горле, но при всем том не хотела, нет, не могла уступить мужскому коварству, владевшим этим бесценным сокровищем, живым и здоровым сыном, этим святым Граалем, мальчиком с кровью Тюдоров в жилах, пусть разбавленной далекой и почти сказочной Москвой, но все же Тюдоров. Все эти недели сидела взаперти, а тьма вокруг сгущалась, сгущались страхи. Бесс жила глухим жужжанием слухов и крохами несвежих сплетен, за отсутствием другой пищи ума днем, и ночью пережевывала их высохшие кости. Однако беды все росли и росли. Какие бы игры не вели наедине, на публике нельзя терять лица. Никто не должен был, что их владычица пала не по своей державной воле, а, следовательно, ее решение оставить сочетаться браком становилось решительно верным. Когда дело касалось тех, кто уклоняется от клятвы верности, золотая львица становилась жестокой. В мае были казнены трое папистов, вещавших о гибели страны, о том, что безбожный король Теодор умоется в крови сыновьей. Ее секретарь присутствовал на казни и после передал царственной госпоже, что эти злосчастные предсказатели вовсе не выглядели напуганными и шли на смерть с радостью. Он опустил в своем рассказе мрачные подробности, но Бесс тяжело вздохнула. По крайней мере, когда тела казненных разрубали на четыре части, чтобы выставить на обозрение публики, несчастные уже ничего не чувствовали. Конечно, умирали они легко — хотели посадить на престол католическую монархиню и наивно полагали, что сделали для этого все. В ту ночь долго сидела перед зеркалом, втирала в виски борец, чтобы выдержать испытание. Естественно, покойный батюшка бы до такого не довел – у него были свои методы! Но задача была сложнее – не отнять жизнь, но спасти, – и вот Елизавету победили. Вот от от чего ей было тошно: от сознания того, что она попала в ловушку, откуда не выбраться. Она разбрасывала вполне очевидные намеки, даже письменно побуждала стражей «исполнить свой долг», и побыстрее. Но, Господи, какие все совестливые! Не могут, видите ли. Пылкая депутация из молодых рыцарей, по большей из землевладельцев, крупных и мелких, принятых в орден Теодором, подступила, когда гуляла ела, спала, молилась в лихорадке предвкушения – и в черном тумане страха. Спикер поклонился весьма учтиво, но его выставленная вперед челюсть и злобный взгляд говорили о другом: «Правосудия, Ваше Величество, мы требуем правосудия! Мария Шотландская осуждена, она утратила право жить! Мы не видим законной причины не казнить ее, как любого другого преступника». Елизавета взвизгнула, точно заяц, которого схватила собака: – Всесильный Боже, я подпишу! Одним махом вывела причудливую завитушку, то постанывая, то хохоча, словно обитательница бедлама. – Ну, смотрите, подписала! Кончено, кончено все… Она швырнула тяжелый пергамент на пол. Кто-то подскочил, поднял, скрутил, запечатал и бережно обернул французским бархатом. Только через год смогла дослушать: как свалился большой рыжий парик, открыв редкие, короткие волосы, как больше часа отрубленная голова шевелила губами, шепча молитвы; как она лежала распростертая, и маленькая собачка уткнулась носом в ее юбки, а потом подбежала и стала облизывать лицо, и ее не могли оттащить… А пока она опиралась на руку, Его руку, прохладную, нежную, твердую. Сказать по правде, Елизавета грешила каждую секунду, проведенную с Basmanov, и все остальное время – тоже. Уже быть с ним рядом – значило грешить, думать о нем – тем паче. Разворот его шеи, нежные и смуглые мочки ушей, завиток кудрей за ними – все это и каждая черточка в отдельности будоражили кровь, заставляли краснеть, бросали в жар. – Я бы простила тебе почти все на свете… – прошептала она. – Почти? – хохотал, запрокинув голову, умостив себе на колени и слегка покачивая ее, будто девочку. – Я много раз говорила, Теодор, не смей пренебрегать мной и посягать на мои права! – шлепнула по груди, их объятия словно превратились в поле битвы. В крови забурлил гнев; сдерживаемое желание искало выхода. Королева не собиралась успокаиваться. Она не верила словам мужа. Если он и не влезал в ее дела, то лишь тогда, когда ему это было выгодно. Он засмеялся, вздергивая подбородок: — Верно, мы друг друга стоим, moya tsaritsa, думаю, можно объявить перемирие… Со временем Елизавете полегчало. В открытое окно общей приемной дул ветерок. Остальные окна затеняли спущенные жалюзи. Невдалеке катила свои воды Темза. Над королевским троном, как всегда, был распростерт балдахин с государственным гербом. В Лондоне как раз появился сэр Джером Горсей, незаменимый человек и особо деликатный порученец. Как поступить, кому что сказать – это вырисовалось в его голове мгновенно. Без всякого страха он принял свое назначение в варварскую Московию, обзавелся там соглядатаями, которые за иноземные денежки исправно доносили ему обо всем происходящем. С наступлением войны приходилось читать отчеты немцев, а также их приятеля, ныне покойного Магнуса Ливонского, а об этом разгроме. По их письмам выходило, что всех иноземных мужчин русы в союзе со своей татарской конницей убили на месте, женщин сперва изнасиловали, а потом тоже поубивали, детей швыряли в горящие дома. Жуть, словом… В тех якобы сгоревших домах сэру Джерому не раз приходилось потом бывать, он видел авторов посланий, которые пили с убиенными соплеменниками и любезничали с их изнасилованными (и впоследствии также убиенными!) женами. Но почему-то никто не взялся опровергнуть его и запечатлеть события в их правдивости и точности. Летописцы-де на то есть…— Бесс втянула прохладный воздух — знаем мы этих смиренных монахов, скрипящих перышками в тиши своих келий. За золото тихий монашек, ничтоже сумняшеся, так пропишет, что, прознав сие, со стыда сгоришь… да уж на том свете, когда поздно что-то исправлять. Но так или иначе, война была окончена, однако сплетни никак не желали оставлять несчастное ливонское семейство, написали вдове сочувствующее письмо, в котором, выражая живейшую заинтересованность в ее дальнейшей судьбе, пообещали всячески способствовать ее отъезду в родные края при условии, что она сама того пожелает. Впрочем, ловушка эта едва не захлопнулась — опасная для власть держащих в самой Москве, вдова с детьми была еще более опасной для них за границей — а потому дипломаты во главе с сэром Джеромом из кожи вон лезли доставить гостей в Англию. Игра велась тонко, по всем правилам, и доставляла своей зачинательнице массу удовольствия. Кроме того, острый интерес представляло, как встретятся давние знакомые, по слухам именно Basmanov не то уничтожил, не то способствовал изведению под корень родных ливонской королевы. Елизавета вертела кольца на своих изящных пальцах и старалась понять – а она смогла бы сесть за один стол с убийцей ? Несколькими часами позднее Тюдор сидела в своих покоях за длинным столом. Восковые свечи лучили теплый желтый свет, в очаге уютно потрескивали дрова. Она нарядилась в платье из шелковой парчи, в которой цвета переливались один в другой, словно красные и золотые языки пламени. Аглицкая владычица знала, что в мягком полумраке выглядит притягательно, и никто не дал бы всех прожитых лет… вечная королева… это придавало ей могущества. Раздался топот копыт и стук колес кареты по каменным плитам двора. Королева нервно повернула к окну голову, отягощенную знаменитым рыжим париком, прислушалась. Голоса во дворе, потом эхо торопливых шагов по дворцовым переходам… Она была довольна и в то же время слегка растеряна, когда в зал ввели всего одну девочку, высокую для своего возраста и не слишком ладную, с большим крючковатым носом. Однако темные волосы, вьющиеся и блестящие, привлекали больше внимания, и серые глаза были тоже очень красивы. Малышка прижалась к юбкам няньки и наморщила лобик, явно недоумевая, кто все эти взрослые, серьезные дяди и тети. Тогда появившийся из-за спины сэр Джером — как всегда длинный и сухощавый — наклонился и прошептал крохе что-то ободряющее. Конечно, как потомственный правитель, всегда умела себя поставить. Держалась великолепно, подала руку для поцелуя и начала как можно веселее: — Передайте, что ей ничего не грозит. В нашей земле правят закон и справедливость и так будет и впредь, и надеемся помочь принцессе обрести новый дом. У нее будет теплая постель, много книжек, красивых платьев и друзей… — Елизавета нахмурилась, разворачиваясь к своему дипломату-шпиону. Такого поворота событий она никак не ждала. — Почему она одна ? — К несчастью, государыня ливонская безвременно почила... Мы не смогли догадаться, что отравят ее постель. Пострадал еще и мальчик, воспитанник, которого покойная нежно любила, то ли внебрачный сын Магнуса, то ли… — принялся объяснять Горсей, сделав самое скромное и невыразительное лицо, особенно когда затронул честь дамы. —… и я под угрозой тягот пути и преследования был вынужден оставить хворающего у надежных людей на границе. Если на то воля Вашего Величества, немедленно отправлюсь за ним. В ответ печально отмахнулась. Началась охота, и Англия, бедная трепетная Англия, загнанная могучими ловчими, отбивалась из последних сил. Это снова было Марииных рук дело, даже из могилы она продолжала бороться, в предсмертном письме обращаясь к своему дорогому испанскому кузену, а тот, ополоумевший от старости и злости, утрат и поражений, принял брошенную перчатку. В последние недели мучительно выкарабкивались из мирной спячки, приводили все доступные средства в боевую готовность. И эту обязанность —единственное из своих полномочий, которое готова передать — с удовольствием поручила Теодору. Все дворяне и дворянчики до самых упорных со зловещего севера наперегонки предлагали людей и оружие. Бесс подошла к окну и выглянула на улицу – во дворе теснились в сутолоке взмыленные кони, высунувшие языки собаки и довольные мужчины. Рыцари над чем-то смеялись, по-товарищески пожимая друг другу руки через спины лошадей. Смуглый, обаятельный, с тонкими чертами, хищной, но в тоже время, странно-привлекательной для окружающих улыбкой, Basmanov,естественно, выделялся и толпы, приковывал взгляды. У сэра Джерома вытянулось лицо, и бедняга закашлялся, пытаясь скрыть смущение. — Боюсь, Вы слишком долго находились в Москве, господин посол… — в притворном кокетстве закрылась веером. Поделиться же одной из самых мрачных своих тай, тайн своей слабости, она не могла. Комментарии : 1) По историческим сведениям Елизавета действительно колебалась относительно решения судьбы Марии Стюарт. Возможно, имели место не только верования в богоизбранность монарха, но последствия детской психологической травмы – казни матери, печально знаменитой Анны Болейн. В заточении Стюарт завязала опасную переписку с Энтони Бабингтоном. Он возглавлял заговор с целью свержения Елизаветы и воцарения Марии. Наверняка заключённая догадывалась, что её корреспонденцию могут перехватить, но всё же не теряла надежды на спасение. Письма оказались в руках Елизаветы I. 8 февраля 1587 г. свергнутая шотландская королева опустилась на колени, чтобы произнести последнюю молитву перед тем, как палач исполнит жестокий приговор. Казнь Марии Стюарт была тяжелой. По свидетельствам современников, палач смог окончательно лишить ее жизни только с третьего удара топора, после чего поднял свой кровавый трофей и произнес: «Боже, храни королеву». И, казалось бы, в день развязки многолетней борьбы за власть Елизавета наконец вышла победительницей, но ни радости, ни облегчения она не испытала. 2) Сэр Джером Горсей (англ. Sir Jerome Horsey; ок. 1550—1626) — английский дворянин, дипломат. Автор трёх сочинений мемуарного характера, содержащих ценные сведения по истории России. В 1573—1591 годах жил в России (с перерывами), управлял конторой Московской компании. В 1580 году доставил в Россию порох, медь и другие припасы, необходимые для ведения Ливонской войны. Согласно документальным источникам, у Джерома Горсея был тайный наблюдатель, следивший за государственной деятельностью в Кремле. 3) Ливонская королнва — Мария Владимировна, княжна старицкая, дочь Владимира Андреевича, князя Старицкого — (двоюродного брата Ивана Грозного), жена Магнуса, короля Ливонии, принца датского. Родители Марии, и, возможно, часть её братьев и сестёр были казнены по приказу Ивана Грозного. В 1573 году выдана за Магнуса. Следует заметить, что супружескую чету Магнус нельзя было назвать счастливой семейной парой. Да и строился этот брак не на любви, а на политическом расчете. Соблюдая внешние приличия, каждый из них жил своей собственной жизнью. Предоставленная самой себе, помимо воспитания дочери, Мария Владимировна взяла на попечение сироту одного знатного трагически погибшего ливонского семейства, но, возможно, по неподтвержденным свидетельствам, это был ее мальчик, рожденный вне брака. В реальной истории Мария Владимировна и ее законная дочь были привезены в Москву и пострижены в монастырь по указу Бориса Годунова.