Золотой век

В Глостершире Федька откровенно скучал, он ненадолго вырвался из бешеного вихря своей жизни, чтобы вот так предаться сельскому очаровательному безделью, иногда ездил верхом по поместью, наблюдал, как работают крестьяне, складывая зерно в амбары, встречался со святыми отцами и землевладельцами, выслушивал просьбы горожан. И все это делал с жесточайшей обидой. Хоть и на короткое время, но его все же отослали от Двора. Он был задет и разгневан. Но и его благоверная тоже. Для нее он был совершенным мужчиной и, как таковой, неизбежно должен был стать победителем, но как он мог этого добиться, если упрямая Бесс не сдавалась? Перед отъездом Елизавета не скрывала от него своих чувств. Он достаточно знал свои силы, чтобы распознать в ней то же томление, которое так часто наблюдал в других. Очень скоро – московит уверился совершенно – это томление станет нарастать с такой силой, что ни ее гордость, ни положение королевы не смогут встать на его пути. Он думал о своей несостоявшейся казни в лондонском Тауэре, о страсти, выразившейся в словах, произнесенных через решетки камеры. «Однажды, — сказал себе, — вы узнаете, на что я способен». Тюдоры, словно мрачные тени, всегда преследовали знать с королевской кровью в жилах. Покойный Генрих решал свои проблемы с помощью убийств; ему нравилось знать, что те, кто мог бы вытеснить его, мертвы. Это была мудрая политика, как бы ни старалась сейчас его златовласая дочь усидеть на двух стульях. Дружинники советовали Федору не забывать, что хоть и помиловали, один неосторожный шаг, и снова станет узником, а если еще раз попадет в беду, то вряд ли к нему вернется прежнее везение. Это и понятно, даже министры трусили перед повелительницей. В битве слов она всегда одерживала над ними верх. Но ему всегда, когда он этого хотел, удавалось быстро успокоить свою аглицкую царицу. Его власть заключалась в самой его личности – высокой стройной фигуре, надменной посадке красивой головы, резких чертах лица, сверкающих глазах, иссиня-черных волосах, исключительной дерзости и, вероятно, превыше всего в наглости, что на свете есть только одна вещь, которую не сможет сделать Федор Басманов – заставить женщину перестать его любить. Вперед выслали гонцов, и повсюду, где они проезжали, их приветствовали рожки и трубы, местные жители выходили навстречу, а сельские девушки, немного потупившись от смущения, бросали под копыта коней цветы. Широкая медленная река сворачивала на восток. Вскоре местность стала более низменной, просторные луга, оживляемые там и здесь силуэтами мельниц, казались приветливыми, и их очарования не могли испортить даже порой попадавшиеся придорожные виселицы. Путники делали остановки в замках и монастырях, а иной раз, пользуясь хорошей погодой, устраивали пикники прямо на лугу у ручья, где на кострах шипело мясо свежедобытой дичи, расстилались ковры, вышибались днища бочонков. В Глостере звонили колокола, в воздух взмывали тысячи голубей, гремели трубы. Под ликующие вопли толпы остановил коня, и отцы города вышли навстречу – наместник и его семья в ярко-алых одеждах, члены городского совета в темно-красном бархате – и поднесли ключи от города, хлеб, соль и чашу вина. Солдаты в одеждах из буйволовой кожи, крестьяне в дерюге и овчинных безрукавках, немытые и взъерошенные детишки с просвечивающим сквозь лохмотья голым телом, кое-где попадались синие или другие более яркие одеяния, выделявшие из толпы человека зажиточного – все замерли, не в силах отвести глаза от своего молодого и прекрасного властелина, Бог весть каким чародейством занесенного в этот край. Но он был знатоком подобных дел. Он выглядел чуть старше после заключения, но от этого не менее привлекательно. Его рот стал более жестким, но это только придало его лицу мужества, а пережитое страдание сделало еще более интригующей улыбку. Он сделал солидные пожертвования убогим домам, а заодно велел раздать щедрую милостыню. Монеты, сверкая, полетели в толпу, образовалась давка, взвилась пыль, и, уже отъезжая, Федор все еще слышал крики и ругань дерущихся, сливающиеся с колокольным звоном и ржанием возбужденных лошадей. Вечером Басманов вместе со своими ратниками уселись перед очагом, цедя вино и трепля уши дремлющей борзой. Они только что закончили играть в шахматы, удовлетворенные тем, что каждый из них выиграл и проиграл по одной партии, а значит ни один не обошел другого. Теперь, в конце этого весьма неплохого дня, они обсуждали устав ордена и опустошали кувшины вина. Сам сидит в небрежной позе: одно колено согнуто, на нем покоится рука, нога вытянута и в пальцах он вертит чашу. Все его поджарое, жилистое тело откинуто на подушки. И вид столь самодовольный, такой самоуверенный, практически наглый и бессовестный. Словно мир крутится вокруг Теодора, государя английского. А может для него это так и есть. Во входную дверь тихо поскреблись. — Да ? – Интонация вопрошает. В глазах горит интерес, вся фигура Басманова источает острую нужду, необходимость знать, с какими вестями прибыл его оруженосец. Юнец опирается локтем о косяк, опускает голову и хрипло дышит. Похоже, бежал. Неужели действительно есть какие-то новости? — Ваше Величество, прибыли торговцы из Московии, смиренно просят оказать им честь и принять… Бывший опричник усмехается. Его губы кривятся в легкой полуусмешке, чуть приподнимая кончики рта. Мужчина проводит рукой по шее, надавливая на мышцы, затекшие от долгого сидения, а потом небрежно закидывает одну ногу на другую. Подошва его сапога смотрит прямо в соседнюю стену. — Немедля проси…И устройте наших гостей хорошенько, пусть познают силу и славу Англии! — делает взмах, а потом начинает пальцами отсчитывать такт по гладкой поверхности круглого стола. Думы о доме вдали от него нагоняют тоску. Несмотря на свою присягу на громкие обещания и черный пуританский бархат, на то, что и играл с судьбой, в душе и по крови он оставался русином и понимает, что скучает. Это приходит неожиданно и неясно, вторгается в его сознание, словно что-то непрошеное, противоречащее той бурлящей энергии, зовущей к странствиям и приключениям. В определенные моменты даже проклятое царство Иоанново кажется самым прекрасным местом из всех, что создал Боженька. В такие моменты Федьке думается, что он начинает стареть. Его собеседник, высокий мужик косой сажени в плечах с голубоглазым курносым лицом и длинной отросшей бородой, клонит голову в почтительном поклоне. Басманов замечает седину в его волосах, упрямо сжатую линию рта, что ж, время и правда не щадит никого. Купец наградил его выразительно-недовольным взглядом, оно, впрочем и понятно, латинская одежда, как нельзя подчеркивающая стан, мерно болтающаяся серьга в ухе кажутся его соотечественникам чем-то греховным, позорным для мужей серьезных и праведных. Все им подавай великомучеников, кротких праведниц, ангелов бестелесных и херувимов. — Уж прости, не знаю, как величать тебя теперь… — голубые, что васильки, глаза глядели на Федора с некоторой неловкостью. — Одно точно, царем не посмею, есть только один царь – православный! — Что ж… величай как раньше, Федором Алексеевичем! — в голосе звучит усмешка. Он обращается с мелодией в тоне, с долей снисходительности. — Как там русская земля? По бледным щекам гостя поползли алые пятна. Как принимающая сторона, сдержал смех, откровенно наслаждаясь этой прелестной беседой. В Европе кажется, почти все маскировали правду за вежливыми словами. Купец пытается говорить, проталкивать слова сквозь глотку, звуки и буквы, что обретут столь важный и значимый для давнего изгоя смысл. — Преставился наш батюшка, Иоанн Васильевич! — Он сокрушенно качает головой, а грудная клетка его поднимается и опадает. Ядреные эмоции ударяют куда-то под ребра, и Басманов с шумом втягивает воздух, чтобы взять себя в руки. Но металл в его пальцах жалобно скулит – ладонь давит на него так сильно, что кожа сохраняет очертания дорогой чаши. Мужчина со стуком ставит ее на один из столов. Несколько рдяных капель стынут на бежевой скатерти. Праздновать было нехорошо и, как-то не по-христиански, но Федька не мог отказать себе в таком маленьком удовольствии. Ему нечего было стыдиться. Разве не всесильный, беспощадный кесарь, владыка Третьего Рима, сделал его, еше не оперившегося, приведенного отцом мальчишку, таким ? Нечувствительным к чужой боли и горю, опасным, с быстрым внезапным взглядом дьявольски больших очей, жалящих, как острый клинок, убивающим на охоте — то ли на зверей, то ли на людей — все живое. Он не испытывал угрызений совести по поводу пролитой крови, жестокость была его путеводной звездой, иначе не умел, и то, что в глазах других казалось падением, для него было полетом. Заливисто хохотал, видя корчи и муки чужие. Но то предатели были, змеи неблагодарные, кусок от сладкого пирога норовящие к себе подтянуть. Никто из них не служил, не щадя живота своего, как служил верный кравчий. За свою шкуру может и простил бы. Но каковы бы ни были грехи, за которые и на дыбу вешали, и костер под ногами разводили, и колом угрожали, дети не должны отвечать за поступки родителей и страдать из-за них, как не должны были в жестоких муках сгинуть Варя и совсем еще малыши. И три звука разбиваются о пол дребезгами стекол. Руки его застывают пальцы входят в кожу, ногтями готовые прошить ее до карминовых царапин. Лишь нити камзола золотятся столь ненавязчиво и так незатейливо. Позже, когда злосчастный муж и отец поймет, что все кончено, он почувствует гнетущую пустоту. Мог бы и дальше представлять часами, как губитель его семьи — высокий, могучий, статный — превратился в жалкое подобие себя, дряхлого, гниющего изнутри, полубезумного, желтого старца, напоминающего скорее чахлый ствол, лишенный листвы и готовый от малейшего дуновения переломиться надвое, и сожалеть о том, что Господь так мало времени отпустил Иоанну, чтобы тот жил и помнил, что сам, свой рукой сразил наследника, перечеркнул все, к чему шел так долго, как прижимал голову сына к груди, умолял принять прощение, но царевич оставался нем. О, нет, Федор желал бы здравствовать хозяину всея Руси многие лета, видя впереди лишь мрачное и тяжелое, как саван, будущее, да что вышло, то вышло. Он отомстил. Но на душе не стало легко, стало труднее дышать и сердце бьётся так устало, что кажется вот-вот остановится. Но нет. Сердце будет неустанно биться, пока растет и мужает ненаглядный Эдуард, пока со своим коварством, интригами, тем бесшабашным, шальным духом, что сидел внутри, он сам не загонит себя в могилу. В обратный путь до Лондона он добирался совсем не так, как приехал – темными закоулками, грязными постоялыми дворами, и все, что бы увидеть Эдда, припадая к гриве коня, Басманов летел вперед. Почтенная супруга может сколь угодно долго потом полыхать огнем как Змей Горыныч, что явился без разрешения, она успокоится, рано или поздно. Куда дороже было то, что мальчик тихо улыбнулся в полусне, спрашивая, действительно, ли пришел. Ребенок просто любил этого красивого, сверкающего мужчину, которого взрослые дяди и тети советовали величать «Милорд-отец». Няньки в испуге кудахтали, что бедняжка принц, довольно резвый прежде, после злоключений в Тауэре стал тих и грустен. — Я же обещал, что никогда нн оставлю тебя… — устраиваясь рядом, прижимая себе мальчика, Федор заметил, как темные кудряшки вьются на его шее. Он невольно тянется, чтобы дотронуться до них. На выходе из детской и правда столкнулся с белой, как мел, Елизаветой. Знал, что она оттолкнется от стола, сядет прямо, вытянется, вздернет подбородок. Статная и величавая. Но это все мираж, попытка солгать самой себе, глупый шанс сокрыться за маской, когда все чувства обнажены. — Ты правильно сделал, что вернулся, иначе бы послала гонца немедля… — Бесс шепчет тихо, мнет свою губу зубами, надеясь, что догадается сам, стоит помахать свернутой в трубочку грамотой. Смотрит на него, будто давит вздох. — Я подписала, подписала! Его руки легко, даже осторожно разворачивают женщину к себе, заключая в объятия, подносит ладонь к ее лицу, проводит пальцами по губам, костяшками по щеке. Ласкает. Нет нужды объяснять, что значит здесь и сейчас приговор сестрице Марии. Угроза войны приближалась; в испанских гаванях полным ходом шла работа по созданию той орды, которая собиралась покорить мир; и ее первой жертвой должна была стать Англия. Комментарии : 1) Мария Стюарт – королева Шотландии и родственница Елизаветы, действительно, была казнена. Находясь в заключении, не переставала интриговать против Елизаветы I, завязав секретную переписку с европейскими державами, однако реального участия в восстаниях против английской королевы она не принимала. Тем не менее имя Марии Стюарт, законной правнучки короля Генриха VII Английского, активно использовалось заговорщиками против Елизаветы I. В 1572 году был раскрыт заговор Ридольфи, участники которого пытались сместить Елизавету и посадить на трон Англии Марию Стюарт. В 1586 году, возможно, не без участия министра Елизаветы Фрэнсиса Уолсингема и своего тюремщика Эмиаса Паулета, Мария Стюарт оказалась вовлечённой в неосторожную переписку с Энтони Бабингтоном, агентом католических сил, в которой она поддержала идею заговора с целью убийства Елизаветы I. Однако заговор был раскрыт и переписка попала в руки английской королевы. Мария Стюарт предстала перед судом и была приговорена к казни. Понятно, что при изложенном здесь варианте событий, Мария представляет гораздо большую угрозу для клана Басмановых. 2) Да, в этой истории Иван Васильевич никогда не узнал о том, что его бывший опричник не сгинул в басурманских странах, а покорил целое королевство и Царь-девицу. Из-за одной ошибки Федора считают в Москве умершим, а Варя потворствует слухам. 3) Давайте поговорим о мужском костюме эпохи Тюдоров, почему же русские купцы видели грех. Разумеется, мужская мода во времена Тюдоров была столь же неудобной, как и женская, но она делала то, для чего предназначена мода: изменяла пропорции тела и давала возможность каждому проявить ровно столько тщеславия, насколько позволял кошелек. Мода заимствуется из чужих стран, почему на улицах Лондона можно встретить модниц и франтов, разодетых по последней моде Франции, Испании и Италии. Мужчины одевали всю остальную одежду на рубашки. Вместо штанов были бриджи. В принципе, тюдоровские бриджи были изначально просто штанами свободного покроя, длиной где-то до колена – именно так их носило простонародье. Но нобили сделали из своих бриджей нечто невообразимое. Чем красивее были ноги владельца, тем короче были бриджи. Можно было также сделать двойные бриджи: через прорези верхних вытягивался материал нижних. Бриджи имели карманы – вшитые в боковые швы. Слабое место тюдоровского джентльмена – его ноги. Чулки были безжалостны к мужчинам со слишком тощими, кривыми, короткими ногами, или просто ногами слишком грубой формы. В те времена женщины, прячущие свои ножки под широкими юбками, имели милую привычку довольно громко обсуждать ноги окружающих их мужчин. В городе носили туфли, при верховой езде - сапоги ( без каблуков). Дублеты первоначально были просто стеганными куртками, которые одевались в Средние века под доспехи. Во времена Тюдоров, доспехи были у всех нобилей, но вот носить их практически уже не носили, разве что на войне. Зато функциональная когда-то куртка стала носиться открыто, подчеркивать плечи, талию и бедра. Рукава привязывались или пришпиливались к дублету. Конечно, и мужчины тоже вовсю пользовались возможностями, которые представляли прорези в верхней одежде. Иногда рукав открывался сверху донизу, перехватываясь через равные интервалы какими-нибудь украшениями или лентами. Через прорези можно было протащить красивую нижнюю рубашку, а еще их можно было оторочить мехом. Поверх дублетов, мужчины косили куртки, иногда более короткие, иногда довольно длинные. Рабочие носили куртки из кожи, нобли – из парчи или любой другой предписанной их достоинству ткани. Аристократы носили завитые длинные локоны, подстриженные короче с одной стороны. Буржуа и ремесленники носили гладкие прически умеренной длины. Пуритане носили волосы, стриженные «в кружок». Шпаги, рапиры, трости, надушенные и вышитые перчатки, драгоценные украшения, включая серьги и ожерелья, - все это дополняло костюм английских франтов. поверхность одежды украшалась вышивкой, аппликациями, комбинацией нашитых шнуров, галунов, прорезов, драпировок и т.д.