Сталь золотая, сталь серебряная

— А ведь ничего страшного пока не случилось, правда, Кане-сан? — спросил Хорикава, рассматривая кофейную пенку в стаканчике. — Да, — рассеянно ответил Изуминоками. Он был таким уже несколько дней. — Да, пока ничего. Помолчал, покрутил большими пальцами рук — привычка, подхваченная у брата — и снова сказал: — Ничего. Да. Они с утра заступили на дежурство возле Токийского национального музея и порядком замерзли. Вдвоем им пришлось караулить заднюю часть музея, со стороны парка, и от пруда тянуло сыростью. За несколько дней нетипично для Токио похолодало, и снег в городе лежал плотным ровным слоем. Намазуо и Хонебами дежурили возле центрального входа. В самом музее с момента его открытия блуждали Ишикиримару, Никкари и Конноске. Лис каждый день тяжело вздыхал и, пригнув уши, говорил: — Сегодня-то точно…. Но пока ничего не происходило. Подселение Миказуки в его стальную форму получилось очень просто, словно клинок сам ждал, когда к нему прикоснется его нефизическая часть. Миказуки достаточно было мысленно позвать его и легко, практически незаметно, дотронуться до стекла выставочного стенда. Посетители если и заметили что-то необычное, то исключительно потерявшего сознание красивого мужчину в простом зимнем кимоно. Им было невдомек, что теперь он, невидимый, пристально наблюдал за ними по ту сторону стекла. Оказавшиеся рядом друзья, вежливо откланявшись и убедив персонал, что не стоит вызывать скорую помощь, вынесли товарища из музея. Реализация плана, конечно, хромала, но Конноске четко ощущал Миказуки даже на расстоянии, и остальных это успокаивало. Оставалось ждать. — Кунихиро, я очень бесчувственный? — спросил Изуминоками, глядя вдаль, на искрящуюся поверхность пруда. Хорикава едва не выронил стаканчик с кофе и быстро ответил: — Нет, что вы, Кане-сан. Откуда такие мысли? При этом Хорикава не кривил душой. Даже если Кане-сан не относился к нему так, как того хотелось бы самому Хорикаве, он прекрасно знал, какую огромную рану в душе оставила у Изуминоками смерть Хиджикаты. Никакое внешнее спокойствие и гордость не могли обмануть его, и смотреть на страдание дорогого существа было для Хорикавы едва ли не тяжелее, чем вспоминать гибель прежнего хозяина. — Наверное, я чего-то не понимаю, — начал Изуминоками, по-прежнему щурясь от ярких бликов на воде. — То есть кому-то можно, получается. А я чем хуже? Я, выходит, вообще ничего не смыслю в жизни? Санива в капитаны меня давно не назначал, в... Он запнулся, прерывая свой монолог, и тщательно подбирал правильное выражение, чтобы не смутить и не шокировать Хорикаву слишком сильно. — В других сферах жизни, — продолжил, наконец, он, — у меня тоже ничего хорошего. В то время как у некоторых, жизнь протекает куда полезнее и насыщеннее. Я, выходит, ноль? — Нет, конечно, Кане-сан! Какой же вы ноль? — сказал Хорикава и постарался не рассмеяться. При всей серьезности сказанного, со стороны этот набор слов выглядел настолько смешно, что вызывал лишь добрую улыбку. Эта ребячливая сторона будила в Хорикаве умилительное тепло, разливающееся по кончикам пальцев, словно в сильный мороз выпил чашку горячего шоколада. В такие моменты Изуминоками был по-настоящему простым и открытым в этих своих душевных метаниях, и от того защищать его хотелось особенно сильно. — Самый обычный ноль. Хорикава, — неожиданно назвав по имени, Изуминоками развернулся и пристально посмотрел на напарника, — скажи мне, только честно. Даже если я буду самым бесполезным нулем в мире, ты же останешься со мной? — Кане-сан, ну, конечно же. Можете даже не переживать. Глаза у Хорикавы сияли. Говорить такое вслух было не столько смущающе, сколько непривычно. Они, даже будучи напарниками, редко говорили о чем-то подобном. Понимание — стесняется ли Кане-сан или ему, в самом деле, все равно, — незримо ускользало от Хорикавы. Наверное, потому, что когда дело касалось личных чувств, даже самые разумные воины-мечи умудрялись не видеть дальше своего носа. — Значит, все-таки, ноль, — констатировал Изуминоками. И неожиданно обняв Хорикаву, прижимая к себе, тяжело вздохнул и добавил: — Ну, хоть ты со мной. Спасибо. Сердце у Хорикавы готово было разорваться — настолько искренне прозвучали слова и настолько теплыми получились объятия, что он из последних сил сдерживался, чтобы не продолжить разговор и, наконец, не признаться Кане-сану в чувствах по-настоящему. Все дежурство Изуминоками был тихий, будто растерянный ребенок. Или словно он неожиданно для себя начал обдумывать что-то важное, но не мог пока объяснить это словами. — Кане-сан, пойдемте уже. Наше время заканчивается. Сейчас Хасебе с Мицутадой подойдут, — Хорикава наудачу потянул его за руку. Ладонь у того была ледяная. Изуминоками инстинктивно обхватил теплые тонкие пальцы Хорикавы и не отпускал его руку до самой гостиницы. — Брат, у меня к тебе срочное дело, — серьезно сказал Хорикава, утягивая его за собой в гостиничный холл. И на всякий случай качнул головой, прося Ямабуши не следовать за ними. Впрочем, Ямабуши, никогда дураком не был. Он просто решил занять выжидающую позицию, со стороны наблюдая за братьями, искреннее надеясь, что утешать никого из них потом не придется. Муцуноками, как ранее и Изуминоками, внушал доверие лишь частично. — Одолжи мне своего Муцуноками, — Хорикава сказал это с таким видом, словно дело касалось вопроса жизни и смерти. — Во-первых, он не мой, — ответил Яманбагири, покрываясь красными пятнами. — А во-вторых, что ты хочешь провернуть? — Кане-сан все-таки ребенок. Но сейчас он убедился, что можно замечательно беречь память о Хиджикате, служить Саниве и при этом… в других сферах жизни… быть весьма успешным. — Ты хочешь использовать это дурацкое чувство соперничества во благо? — Именно. Хорикава, как и брат, покрылся красными пятнами. Оказывается, для того, чтобы быть счастливым, достаточно было просто долго-долго идти за руку с любимым существом. Если бы не этот крошечный жест, Хорикава, возможно, никогда бы не стал ничего предпринимать. Но логическая цепочка выстроилась сама собой, ясная и понятная, и он, не смотря на свою честную сущность, все-таки осмелился попробовать. В конце концов, он тоже некогда был мечом Хиджикаты, и идти на рисковый, пусть и безрассудный, шаг, умел. — А от меня что требуется? — Яманбагири сделал глубокий вдох, на подсознательном уровне уже понимая, чего хотел брат. И тут же добавил: — Меня в это дело даже не впутывай. — Тебе ничего не придется делать. И улыбнулся так, что даже Ямабуши позавидовал, — а уж тот умел улыбаться. — Просто разреши Муцуноками делать то, что ему хочется. — Он все время делает то, что ему хочется, — буркнул Яманбагири, снова краснея и натягивая капюшон. — Ты понял, что я имею в виду. Хорикава продолжал улыбаться. Яманбагири молчал, обдумывая сказанное. Он был слишком стеснительным существом, но любовь к брату была, бесспорно, сильнее. Одна его счастливая улыбка дорогого стоила. — Если не получится, я все-таки зарежу твоего Кане-сана. Чтоб голову тебе не морочил. Яманбагири легко хлопнул брата по макушке и улыбнулся самым краешком губ. Влюбляться в идиотов — это у них семейное. В критических ситуациях, порой только протянутая навстречу рука и удерживает от безвозвратного падения в бездну. Даже те, кто был создан из стали, понимали эту нехитрую, в общем-то, вещь. Все члены отрядов, не занятые вечерним дежурством, сходились в комнату первого отряда на очередные вечерние собрания. Там же, в углу, лежал Миказуки, и со стороны казалось, что он спит. К вящей радости Цурумару, который, наконец-то, нашел себе применение. Все согласились, что на человеческую оболочку Миказуки вряд ли кто-то покусится, но нападение ретроградной армии, которая, если верить Конноске, тоже была из их времени, со счетов сбрасывать не стоило. Цурумару теперь мог с чистой совестью следить за бездыханным телом Миказуки, чем он с удовольствием и занимался. Время от времени он брал маркер, пририсовывал тому то бороду, то усы, то кустистые брови, и словно ждал, что следом за актом вандализма появится Ичиго, бережно отберет орудие рисования, и они вместе начнут оттирать следы искусства. — Иногда мне кажется, что я подсунул брату не вторую половинку, а очередного брата, — сокрушенно объяснял Яген Намазуо и Хонебами. Но втроем — Гокотай и начал воспринимать Цурумару как брата — они замечали все прикосновения и взгляды. Словно на ощупь, и Цурумару, и Ичиго, проверяли границы дозволенного, открывая для себя новые грани взаимодействия, бережного и чувственного. — Это же ужас что, — проворчал себе под нос Яген, рассматривая общее собрание. — Они детали плана обсуждают, да. Оно и видно. Касен, по крайней мере, честно пытался это делать, то и дело угрюмо поглядывая на Киемицу. Того на вечерние дежурства не отправляли, дабы он потом не устраивал по утрам цирк с претензиями, что без него опять все решили. Хотя от его мрачного сидения в углу и кислого выражения лица толку, все равно, не было. Яматоноками грустно сидел рядом, ласково поглаживая ладонь напарника. Яманбагири тяжело вздохнув, просто сделал то, о чем просил брат. Сначала ему захотелось чаю, затем у него замерзли ноги, потом он, словно случайно, вспомнил, что у него в кармане есть упаковка кастеллы. И все это время Хорикава тихонько посмеивался, наблюдая за тем, как Муцуноками бегает то с носками, то с чашкой чая, при этом что он, что Яманбагири настолько глупо смущались, что ничего не понять смог бы только полный идиот. В конце концов, Муцуноками привычно растянулся на животе за спиной капитана, и тот, прислонившись к нему вплотную, по-хозяйски положил локоть на спину. После этого жеста Изуминоками даже голову слегка набок наклонил. Он хотел было возмутиться, что это все показуха и Муцуноками опять выделывается, но он все-таки немного знал Яманбагири, равно как и то, что в зону его доверия не попадешь ни под каким предлогом. А еще он знал, что Муцуноками, при всей кажущейся бестолковости и эмоциональности, будто добрая собака — дружелюбная со всеми, но четко знающая, кому оставаться верной. Хорикава во все глаза следил то за братом, то за Кане-саном, и от волнения у него даже живот сводило, словно он подглядывал за чем-то неприличным. Уши горели огнем. Ямабуши вздыхал и искренне сожалел, что не увязался с Тонбокири и Моноеши на дежурство. В данный момент он ощущал себя лишним. — Воины-мечи. Защитники истории, — не унимался Яген, разговаривая сам с собой. Слева от него дремал Намазуо, растянувшись на коленях Хонебами. Справа лежал Цурумару, точно так же уютно свернувшись на коленях Ичиго. Руки брата лежали у него на голове. Они не разговаривали, но иногда Ичиго клал ладонь на плечо, Цурумару прикасался к его пальцам, несильно сжимая, и снова отпускал. В углу комнаты, успокаивая нервы, плел косички Ишикиримару. И у него, и у Никкари было настолько умиротворенное выражение лица, словно они сидели в Цитадели, а не в крайне плачевной ситуации. Яген иногда замечал, что Ишикиримару отрывается от плетения, долго-долго смотрит на Ичиго, и они едва заметно кивают друг другу. К концу собрания Яген твердо решил, что вернувшись в Цитадель займется исследованиями психологического плана. Впрочем, воины-мечи просто устали переживать, и тем сильнее их тянуло друг к другу, подсознательно ища поддержку и защиту. Сейчас они, как никогда ранее, походили на людей. Без указаний хозяина, действующие исключительно по собственной воле, не привязанные к временным точкам, они поступали так, как считали нужным. — Я уже начинаю переживать о средствах к существованию, — сказал Касен, возвращаясь с отрядом в их комнату. Учитывая, что Нагасоне и Сайо дежурили, то поговорить о хлебе насущном капитану второго отряда не удалось. Впрочем, Касен был крайне тактичным существом, и, не смотря на то, что его просто подмывало узнать у брата причину его столь странного поведения, он предпочел не вмешиваться. Да и понимал он намного больше, чем сам Изуминоками. Касен искренне мысленно пожелал Хорикаве удачи. И почему-то подумал о том, что как же здорово иметь того, кто всегда будет на твоей стороне. И родственные узы здесь были совсем ни при чем. Изуминоками долго ворочался с боку на бок, устраиваясь удобнее. Ему было сложно подобрать подходящее определение тому, что он испытывал в данный момент. Ревность не имела с этим ничего общего. Зависть? Интерес? Сожаление? Все это вместе соединялось в какую-то взрывоопасную смесь, непонятную и разъедающую сознание. Он зябко поежился, хотя в комнате было тепло. Закрыл глаза, проваливаясь в тревожный, хорошо знакомый, сон. В этом сне, неглубоком и рваном, он снова видел заснеженные поля Хоккайдо, и Хиджикату — одинокого, оставленного один на один с несбывшимися мечтами и горьким сожалением. Все, кого тот знал и любил, пошли своей дорогой, избрав кто смерть, кто тихий очаг. И не оставалось больше никого, с кем можно было бы не то, что пошутить или поругаться, даже поговорить, вспомнив прошлое. Изуминоками каждым атомом своего стального тела помнил, сколько горечи было в Хиджикате, когда тот отдавал его, свой меч, мальчишке-оруженосцу. Никого и ничего у Хиджикаты не оставалось. — Кане-сан, Кане-сан, проснитесь, пожалуйста. Изуминоками открыл глаза, чувствуя на щеках теплые пальцы Хорикавы. Тот лежал рядом, близко-близко, и утирал ему слезы, сбегающие по лицу. — Плохой сон, да, Кане-сан? — Привычный. Ничего страшного. — Кане-сан, — с нажимом сказал Хорикава, словно обращаясь к маленькому ребенку. — Да, нет, правда. Просто ерунда всякая. Изуминоками ощущал влажную дорожку на щеке и в сумраке комнаты видел ласковые руки, тянущиеся к его лицу. У Хиджикаты в итоге не осталось ничего. Но до самого конца с ним был один-единственный меч, и эту историю не изменишь. Изуминоками улыбнулся и тихо прошептал: — Ты, правда, всегда будешь со мной, Кунихиро? — Ну, конечно же, Кане-сан. Я могу повторить это столько раз, сколько вы захотите. — Не надо так много. Он помолчал, подполз ближе к Хорикаве и спросил: — Можно я так полежу? — Можно, — ответил тот. Протянул руки, обхватывая Изуминоками, утыкаясь ему в макушку и по наитию, порывисто ее целуя. Сквозь тонкую ткань пижамы Хорикава чувствовал горячие сбивчивое дыхание и теплые губы Кане-сана, целующие его в ответ в грудь и плечо. Хорикава мог бы засомневаться, чего было больше сейчас в Кане-сане — жалости или тоски, — но он просто хотел поверить. А еще он знал своего напарника слишком долго, и знал, что гордый Изуминоками Канесада никогда ничего не делал из жалости и страха. Особенно по отношению к тем, кто был рядом. В комнате было тихо-тихо. Хорикава так и не смог полностью заснуть, время от времени гладя волосы Кане-сана, целуя виски и макушку, и по тому, как Изуминоками в ответ то бережно прикасался к его плечам, то сплетал свои пальцы с его, было понятно, что и он не спал. В некоторых жестах крылось эротизма намного больше, чем в самых откровенных действиях. Даже прибежавший утром, взлохмаченный и обеспокоенный Конноске, в первую минуту густо покраснел, смущенно почесал за ухом, стараясь не смотреть в сторону лежавших крепко-крепко прижатых друг к другу Изуминоками и Хорикавы, и лишь затем громко застучал лапой. — Миказуки перемещают! Касен вскочил, словно ужаленный. На лице отображались все следы бессонной ночи в попытках не слышать и одновременно услышать все шорохи. Члены отрядов, сонные, взъерошенные, спешно собирались в комнате первого отряда. Муцуноками носился с телефоном по комнате, но большей частью он дергал Яманбагири, спрашивая, что делать. — Как будто я знаю, — ворчал тот себе под нос. Тело Миказуки без изменений лежало в углу. — Я почувствовал его перемещение в шесть утра, — затараторил Конноске. — Это уже почти полчаса назад. Никто из дежурных ретроградную армию не зафиксировал. Меч взяли не они. Сейчас дежурные следуют за машиной. Но я пока могу определить примерные точки перемещения. Муцуноками? Тот щелкал мышкой, нанося на карту места следования, которые указывали дежурные по телефону. — Они остановились, — сказал он. Все, кто находился ближе к нему, обратились к экрану. — Миказуки цел. А это, — Конноске ткнул лапой в экран, — Токийский национальный университет. Я не уверен, кто похищал прошлые, но сейчас меч забрали люди. — Нормальные люди в шесть утра исторические реликвии не вывозят, — задумчиво сказал Угуисумару. — Значит, это — исследователи из проекта, — сказал Цурумару, постукивая пальцем по лбу Миказуки. И все с ним не смогли не согласиться.