Колыбельная для Валар (Пасынки Илуватара-3)

Поднявшиеся на горизонте далекие склоны гор напоминали встающую над миром грозовую тучу - тяжелая, мглистая синева, просвечивающая из-за дубов, увитых плющом и украшенных ажурными шарами омелы. На фоне гор их кроны, тронутые солнцем, казались светящимися. Солнце слепящим шаром расплавленного золота восходило над миром и утро незаметно превращалось в безмятежный летний день, полный жаркой истомы. Ночная синева отступила в глубину ущелий. Туман, играя радугами, тихо истаивал и из него всплывали вершины горных можжевельников, росших на скальных уступах - как диковинные зеленые облака, решившие пригреться на камнях. А склоны, все еще остававшиеся в тени, продолжали наливаться грозовой синевой. Недаром эти горы звались Эред Луин, Синими горами. Две ведьмы, рыжая и белокурая, с мирно спящими в айяте детьми, неспешно ведя беседу, переходили от одного крытого тростниковой крышей улья к другому. Большие злые пчелы не трогали их. Они спешили вылететь из ульев и, наполнив зобики цветочным нектаром, осыпанные разноцветной пыльцой, снова возвращались в душистый полумрак своих жилищ, где в бледно-золотых сотах созревало сладкое лакомство. Воздух над пасекой был наполнен струнным гулом их крыльев, густ и сладок от ароматов гречихи и клевера, розового, белого и красного. Клеверные заросли спускались по склону холма молочной рекой в кисельных берегах, а выросшие в ложбине колокольчики, лаванда и фацелия казались лиловым озером, над которым поднималось жаркое марево. Над пчелиными угодьями, трепеща крыльями, завис, высматривая в траве мышей, маленький соколок-пустельга, будто подвешенный к небу на невидимой нити. На соседнем холме поднимал медные стволы сухой сосновый бор, где белые хрупкие лишайники покрывали землю как ковер. Там царила торжественная соборная тишина, зеленоватый и золотистый свет сиял в неувядающей хвое. Здесь кипела, переливаясь через край, жизнь. Все словно торпилось успеть. Успеть развернуть листву прежде, чем закончится весна. Успеть расцвести прежде, чем луна из узкого серпа превратится в диск. Успеть дозреть прежде, чем придут холода и дожди. Успеть рассеять семена до того как иссякнет день. И эта стремительная жизнь завораживала. Хотелось остановиться и смотреть, смотреть без конца. Не важно, на что. Как спешат по своим делам муравьи и как греется под лучами солнца на камне зеленая ящерица. Как срывается с ветки и ныряет в тихий речной омут, мелькнув рыжим зобом и синей спинкой зимородок, чтобы вынырнуть с сияющей серебром добычей в клюве. Как качает ветер розовые, источающие медовый запах свечи цветущего кипрея там, где когда-то бушевало пламя лесного пожара. Это была не красота ради красоты. Это была красота ради жизни. И жизнь порождала новую жизнь. - Не хочется мне отпускать дочь в этот поход, да и Талион против, - Грейс задумчиво наматывала на палец прядь своих волос, цвета смеси сливок и меда, - И братики ее, Арти и Альви, еще маленькие… Билли, и тот приходил отговаривать. Да разве ее переубедишь… - Один ее в обиду не даст. Да и куролесить особо не позволит. - Я знаю… И все равно на душе неспокойно. Талион места себе не находит, да разве она его послушает, - Грейс махнула рукой. - Ведь любит он ее, а она по Огню тоскует. Он почти год у нас жил, тогда, когда у всех детей свои отцы дома должны быть. Нашла я его в болоте, где корни тифы, багульник да ягоды собирала. Смотри, как дело было. Грейс подошла к пчелиной поилке, прочла нараспев заклятие и вода в ушате, до того отражавшая в себе только солнце в небесной синеве, стала ведьминым зеркалом, отразившим давно ушедшее прошлое. Мертвые стволы поднимались из ровного ковра жухлой, полегшей прошлогодней травы и подушек пурпурного и зеленовато-белого мха. Кое-где среди моховых подушек жались низкие кустики брусники и толокнянки, чьи белоснежные колокольчики цветов, казалось, светились в вечернем свете, и поднимались веточки душистого багульника. Солнце спустилось низко, подсветило багровыми лучами землю... Зов пришел неожиданно. Кто-то живой излучал боль, страдание и страх. Сначала ведьма увидела развороченный ковер мха, провал темной воды и почувствовала тягучий, пряный дух растревоженных болотных растений. А потом - с деловитым круканьем кружащихся над чем-то воронов. Это рядом. Совсем рядом. Перескакивая с кочки на кочку, путница помчалась туда. Эльф, одетый в какие-то грязные лохмотья, лежал неподвижно, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Видимо, его сил хватило лишь на то, чтобы выдраться из провала в сетке корней и отползти на сотню-другую футов - и все. Длинные, свалявшиеся в войлок волосы серовато-белые, словно подтаявший снег. Но это не естественный цвет. На самом деле он рыжий. Того темно-рыжего цвета, который отливает в красный, почти багряный, как осенняя буковая листва. Кто же его так? Ведьма шуганула излишне любопытную мелкую лесную живность, отогнала нахальных птиц, уже вовсю прыгавших по спине несчастного и ненадолго взлетавших, если тот слабо шевелился. “Здесь работать - только вредить”, - подумала она, скинула с плеч на землю свой старый плащ, где уже не ясно, чего было больше, исходной ткани или заплат, и потащила на нем найденного в том направлении, где было посуше. Как же мало весит это существо! Кто мог такое с ним сотворить? Обходя топкие места, они выбрались к плоской возвышенности среди болота, поросшей соснами и можжевельником. Кое-где громоздились валуны. По границе возвышенности и болота протекала мелкая речушка, почти ручей, с водой, такой же темной, как в топи. Эльф не шевелился. И только по слабому дыханию угадывалось, что он еще жив. Ведьма сняла с него промокшие, грязные лохмотья. На коже найденного буквально живого места не было. Укутав его своим плащом, ведьма отправилась за водой и хворостом. Хвороста набралось много - сухостоя здесь было предостаточно. На всю ночь хватит и еще на день останется. Он сложила шалашик из веток, простерла над ним руки и привычно произнесла заклинание. Вспыхнуло пламя. Затрещали сучья. Раненый приоткрыл глаза. И обжег ведьму взглядом, полным ненависти и отвращения. Он явно видел на ее месте кого-то другого - враждебного и жуткого. - Это ты меня так видишь? - удивилась спасительница. - Но я же совсем не такая... Такого ответа эльда не ожидал. Долгое мгновение осознания - и напряжение угасло, пламя безумия в глазах померкло, вытесненное пониманием. - Что ж ты натворила... - шепотом проговорил он на довольно сносном Всеобщем. - Нас теперь не заметит лишь глупый да ленивый... Ты кто? - Грейс. Серая ведьма. - Целительница, значит... Ладно. Спето - назад не отпоешь. Грейс помогла своему случайному спутнику придвинуться поближе к огню и подвесила над костром котелок. Капелька вина из фляги в горячую воду. Драгоценность, почти невосполнимая, но жизнь важнее. И лепешка, наломанная маленькими кусочками и размоченная в воде. - Ешь. Эльф ел так, будто вспоминал, как это делается. Медленно. Очень медленно. “Сильно ослаб. Сейчас сам уснет. Даже чары накладывать не придется. Вот тогда и осмотрю”. - Выспись хорошенько. Тебе нужен отдых. Тень былой усмешки: - Лечить будешь?.. - Буду. Ведьма еще раз спустилась к болоту. Нужно было устроить хоть какое-нибудь временное ложе, чтобы спокойно осматривать и лечить пациента. Найденный спал крепко. Не проснется - что ты с ним ни делай. “Если что-то почувствует - добавлю волшебного сна, а пока оставлю как есть”, - решила Грейс. Такого видеть ей еще не доводилось. Не эльф, а скелет, обтянутый пепельной кожей. Но существо продолжало отчаянно цепляться за жизнь. Значит, в Чертоги ему еще рано. Ну, посмотрим, что с ним такое... Плохо зажившая травма головы - не отлежал сколько положено. Несколько неправильно сросшихся переломов. Множество мелких ссадин, порезов и синяков. Каждый из них не представляет опасности. Но в целом, да еще вместе с истощением - картина вырисовывалась невеселая. Хрупкое равновесие между жизнью и смертью. Сил нет. Совсем. Он вычерпал все до дна - даже то, что нельзя трогать. Остались жалкие капли. Восстанавливать запас - дело долгое, извне помочь никак нельзя. А если потратит последние крохи, то Мандос гостеприимно распахнет для него ворота. Нет, так дело не пойдет. Ведьма продолжала осмотр. Следы плети на спине - длинные и ровные. Почти зажившие. Свежие следы чьих-то зубов на плече и когтей между лопаток. Вот почему он спит на животе - больно. Нехорошие царапины. Ими следует заняться в первую очередь. Браслеты на руках - с короткими обрывками цепи. Кандалы. Ведьма провела по ним рукой - чар не было. Просто металл. Снять? Нечем. Хорошо. Оставим до жилья. На ладонях отметины - мозолистые полосы, словно от рукояти лопаты или кайла. На щиколотках - едва зажившие потертости. Тоже от кандалов. Ноги изрезаны и сбиты. Неопасно. Промыть и перевязать. Идти он все равно не сможет. Грейс провела рукой над водой и то, что было ведьминым зеркалом, снова стало обыкновенным ушатом пчелиной поилки. - Так вот и познакомились. Привезла я его к себе. Выходила. Думала - наберется сил и уйдет, как люди уходили, а получился - договор об ответственности, как у них, эльфов, принято. Жил с нами. Помогал, чем мог. Настоящего имени не назвал ни разу, только прозвище, что он принес еще из Валинора. Когда наше убежище нашел Кулак Тулкаса, он помог мне с дочерью уйти, а сам остался прикрывать отход. Говорил - не надо плакать о нем, и боятся тоже не надо, он - не мы, и Пути людей его не ждут, а из Мандоса отпустят когда-нибудь, ведь для его народа смерти нет… - Значит, Хоуп решила идти на тот берег, чтобы найти его? - Не знаю уж, что и думать, Галвэн. То ли найти его, то ли за него отомстить. У нее боги теперь во всех смертных грехах виноваты, вместе с Кулаком Тулкаса. И ведь умом-то понимает, что Талион ее настоящий отец, а душой примириться не может. Может быть, и прав Огнеслав, что не тот отец, кто породил, а тот, кто воспитал… Белобрысые близнецы в айяте Грейс завозились и захныкали - похоже, спать им надоело. - Значит, не случайно Матери Матерей говорят, что это очень плохо, когда дитя воспитывает тот, кто не одной крови с ним, - лицо Галвэн было серьезным и задумчивым. - Дитя не научится правильно понимать, кто оно есть и какая разница между ним и теми, кто другой крови. А тогда жди беды. Дасти закинул в копну последнюю охапку, прислонил вилы к дереву и огляделся. Красота! Копны сена усеивали луговину, радуя глаз. Теперь им с Каялой и Мо осталось переправить все это богатство во двор… Э! А Наллен где? Только что ведь здесь крутился. Надоело и домой побежал? Или к Берте и Дженни, на малинник, ягоды собирать? Дасти начал обходить луговину, выискивая глазами несносного старшего сына конунга, а когда наконец увидел его, то внутренне похолодел. Крупная серая с черным зигзагом по спинке гадюка свернулась в клубок на старом пне, издавая тихое свистящее шипение и трепеща в воздухе черным раздвоенным язычком. Наллен забавлялся, дразня ее прутиком. Змея делала выпады точеной треугольной головой, разевая пасть с двумя тонкими иголочками зубов. Серебристые, с вертикальными щелками зрачков глаза тварюшки были неподвижны и не выражали ровным счетом ничего. - Дасти, гляди какая змейка красивая! Если сделать такой браслет для мамы - как ты думаешь, что лучше подойдет? - Не трогай! - паника в голосе Дасти заставила Наллена отскочить. - Отойди сейчас же! Она ядовитая! - Я же ее есть не собираюсь! - У нее зубы ядовитые! Укусит - мало не покажется! Рука распухнет - как нога станет! Ну что ты как маленький, честное слово! Не трогай ее - и она тебя не тронет. Пойдем. Все уже вперед ушли, один ты еле тащишься! Чего ты опять рассматриваешь? - Всё... - Пошли, а то поляну без тебя оберут! Дасти довел Наллена до поляны с зарослями малины. Дженни, устроившись на поваленном весенним ураганом стволе, играла на лютне и, повинуясь ее музыке, облачко разноцветных бабочек танцевало в напоенном ароматами трав, цветов и хвои воздухе, создавая причудливые фигуры. Рядом с ней стоял берестяной туесок, до краев полный крупными и душистыми пурпурными ягодами. Берту Дасти увидел около выросшего на краю поляны огромного тутовника, чьи резные, словно погрызенные гусеницами листья прикрывали лоснящиеся ягоды, украшавшие ветви словно ожерелья из черного агата. Собирать ягоды Берте помогали девы-онодрим, немедленно замеченные Налленом. - Леля! Дидо! Полеля! Сын конунга бегом кинулся к Берте и энтицам. Стройная, высокая темноглазая Полеля с волосами, похожими на каскад тонких веточек и мха-бородача подхватила его и посадила себе на плечо. Мальчишка дотянулся до тутовых ветвей и его руки и физиономия вмиг украсились липкими и сладкими синими разводами ягодного сока. - Ты где его нашел? - Берта повесила корзину на сучок и обвила руками шею Дасти. Он зарылся лицом в душистый пепельный водопад ее волос. Счастье… Счастье, желанное, пахнущее ягодами, луговой мятой, солнцем… Любимой и единственной Бертой… - Ко мне на сенокос прибежал, я ему гадюку помешал ловить, - Дасти подхватил Берту на руки и закружил. - Пусти! Поставь меня на землю! - хохотала и шутливо отбивалась Берта. - И не подумаю! Ты моя! Вся и совсем! Никому не отдам! - смеялся в ответ Дасти и лес, напоенный жарким летним днем танцевал вокруг них под музыку птичьего пения и лютни Дженни. - Будьте счастливы и урожайны! - коренастая Дидо украсила их головы венками белых цветов. - Дидо-калина, а твои ягоды горькие! - встрял Наллен, продолжая сидеть на плече у Полели-тутовицы и болтая ногами. - А у Лели-малины вкусные! - Калина зимой с медом хороша, - улыбнулась гибкая, изящная Леля, доверху наполняя ягодами Бертину корзину. - Всякому плоду - свое время. - поддержала ее Полеля, - А тебе - сладкой жизни без пожаров, дитя-полузверь.