Колыбельная для Валар (Пасынки Илуватара-3)

По небу неслись обрывки туч, словно напуганные чем-то далеко над морем, и тусклые, далекие звезды не могли разогнать тьму ночи, сгустившуюся над островом посреди реки, чье безмолвное течение не нарушал ни всплеск рыбы, ни шум на перекатах. В темноте тревожно шуршали заросли тростников, словно там скрывались неведомые миру твари.Во тьму был погружен и дом на острове, где, после возвращения из Мандоса и ухода из Дориата, поселились те, что добыли Сильмариль из короны Моргота. Покой и благодать окутывали дом, словно тяжелое, душное одеяло. Окна, в которых отражался только свет звезд, казались слепыми бельмами. Беззвучно открылась и снова закрылась дверь, выпуская фигуру, в ночи казавшуюся призраком, темнее, чем сама темнота. В неверном свете звезд блеснула золотая вышивка на окутывающем фигуру плаще. Пронесшийся по острову порыв ветра разметал черный дым волос - Лутиэн, обратив к небу бледное лицо, глядела на равнодушные звезды - единственная не спящая на всем Тол Гален. Странный холод преследовал ее с тех пор, как она по воле родителей оказалась запертой в воздушном жилище среди ветвей Хирилорна и услышала там, сквозь марево сна, как кто-то, показавшийся ей Береном, звал ее с холма за зачарованной в давние времена рекой голосом, полным отчаяния. С тех пор, как она, решившись на побег, попросила Даэрона сделать ей маленький ткацкий станок, чтобы соткать из своих волос плащ с вплетенными в него чарами сна, зная, что он не откажет ей. Станок она получила, но странная жесткая улыбка таилась в глазах придворного менестреля, его флейта умолкла и радость его и его музыка перестали принадлежать ей, отданные кому-то другому. Покой, тепло и сытость душе даровала радость, но радость, сулимая смертным, оказалась лишь обещаниями, а светлые рощи Нэлдорета, полные раньше соловьиного пения и радостного спокойствия, хранимого чарами Мелиан, отныне, проклятые Даэроном, стали прибежищем тишины и тревоги. Лишь потом, слишком поздно, пришло осознание - голос, услышанный сквозь сон, был не голосом смертного, но раздавленным отчаянием голосом Даэрона, выкликающим другое имя… И отныне радость, даровавшая тепло, была навек проклята. Почему Мелиан, обладавшая даром прозрения, ничего не сказала ей? Почему проклятие менестреля оказалось сильнее ее чар? Холодно было не телу - душе. Тогда ей казалось, что это любовь... Она вспоминала радость, царившую в Менегроте, когда она и Берен вернулись из Чертогов Ожидания - уже тогда радость была изрядно отравлена ужасом. Но был свет добытого у Моргота Камня, даровавший душе вожделенную сытость и тепло. А ныне в доме на острове радости не было уже давно. Камень остался в сокровищнице Менегрота. На Острове Трав не было ни холода, ни голода, ни жажды, ни опасностей, окрестные холмы расцветали, походя на Благословенный Край, но Круг покоя и света, центром которого был дом на острове, не мог насытить и согреть душу. Сын, росший сумрачным, неулыбчивым ребенком, не давал радости. Он даже шалил, словно старательно выполняя заданный урок. А супруг, в очередной раз пьяный до невменяемости, спал в стиральном корыте в чулане мертвым сном и от него уже который год исходил, вместо радости, только привкус похоти и вранья, горький и едкий, словно мякоть желчного гриба, внешне так похожего на благородный сладкий белый. Раскатистый храп был слышен даже вне дома через несколько закрытых дверей. Лутиэн вспоминала Даэрона, чья радость была чистой, словно родниковая вода и теплой, как глоток черного орехового ликера в день, когда ветер с вершин Эред Горгороф приносил промозглый холод из владений Моргота. “Зачем я отказалась тогда от того, кто давал радость ради того, кто умеет лишь обещать”, - думала дориатская принцесса, и от ее мыслей ветер словно становился холоднее, как воспоминание о свежих, порожденных бескрайними просторами Великого Льда ветрах над Анфауглиф, в потоках которых она парила, обрядившись в чужое обличье, из которого еще не выветрились воспоминания о большой семье, спавшей на потолке в прохладе пещеры, завернувшись в мягкие крылья с острыми обсидиановыми когтями, пока над миром светило жгучее солнце, о жарком бесконечном лесе под темным ночным небом с поющими звездными островами, сладости плодов и нежных, жирных личинок - отголосок давно угасшего счастья, испорченного печалью одиночества. Она вспоминала дом наместника, куда пришла в поисках ответа - и накатывала обида с каплей недовольства и гнева на дне - там была радость, неисчерпаемая, словно воды зачарованного Эсгалдуина, но эту радость спрятали от нее - от нее, никогда и ни в чем не знавшей отказа. И та, что отказалась от родичей ради смертного, заплакала. Плач ее был негромким, но пробирал жутью и ужасом до костей - столько в нем было безнадежности и пустоты обещаний, когда-то данных смертным той, что могла жить вечно. Из кроны выросшего над берегом реки старого дерева вылетела, трепеща крыльями, большая летучая мышь. Перелетев реку, она сделала круг над островом, а потом, сев на землю, подбежала к дориатской принцессе - со сложенными крыльями, в неверном звездном свете на светлом песке дорожки она выглядела словно отвратительно огромный черный паук. Лутиэн, перестав плакать, отступила на несколько шагов - почему-то ей претила сама мысль о том, что ее коснется эта тварь. - Что, холодно? Голодно? А ведь я предупреждал. За тебя плакали другие - придет черед плакать самой. Недолго тебе осталось тешить себя иллюзиями. Скоро ты станешь тем, чем являешься на самом деле. И тогда ты будешь уже неинтересна ни мне, ни Повелителю. Были такие до тебя, будут и после. Или ты думала, что достаточно вернуться на земли Эндорэ из владений Намо, чтобы Пути людей стали открыты для тебя? Нет, принцесса. Как говорят возлюбленные тобой люди, если родился конь с лысинкой, с лысинкой и помрет. Суть свою не поменяешь, что ты ни делай. Этого не может и сам Эру, спето, назад не отпоешь, как бы ни хотели того Валар. Прядильщица дорог, Эаламениль, что живущие-на-земле зовут Гилфиниэн, стараясь не поминать всуе, а Валар желали бы забыть навсегда, знающая, куда ведут все двери, та, что была из самых древних и сильных, а сейчас служит Намо, собирая fear на его суд, сказала тебе правду. Иди за мной - и будешь сыта и довольна. В первый раз я предлагал тебе это на Тол-Ин-Гаурхот - ты отказалась. Сейчас я предлагаю второй раз. Перед глазами дориатской принцессы словно развернулось зеркало, где отражалось ее собственное лицо. Но это лицо стремительно менялось, словно лицо смертной под властью времени, покрываясь морщинами, ссыхаясь, все больше напоминая череп. Волосы, поначалу струившиеся черной волной, превращались в седые жидкие клочья. На мгновение дочери Мелиан показалось, что кольца, которые она носила как память о Менегроте, звякнули на ее иссохших пальцах... Лутиэн взмахнула рукой и жуткий морок исчез. - Со смертными это делает время, а с такими как ты - голод, - хихикнула сидящая перед ней тварь, - Отныне твой удел - стареть и плакать, пока этому миру не придет конец. Возврата нет. Смертному ты больше не нужна - он получил от тебя все, что хотел. А я вот, твоей милостью, должен теперь висеть вниз головой, в меня швыряются доморощенными заклинаниями всякие деревенские недоучки, меня хватают руками недоделанные ведьмы, меня жалеют, словно я какое-то создание Йаванны! Я, Майрон, майа Мелькора и Аулэ - в обличье Младшего из Младших! Но это не надолго. Валар, давшие тебе выбор без выбора, и Повелитель, позволивший тебе взять один из Камней, и Мелиан, создавшая тебя как послушное орудие, ведут свою игру. Партия закончена, и ты в ней - лишь разменная монета. Ты сделала свое дело. В следующей партии тебе места нет. Ты никому больше не нужна, и даже память о тебе иссякнет. Третьего раза не будет. Решай. - Ах ты дрянь! - схватив валявшуюся под ногами палку, Лутиэн замахнулась на сидевшую перед ней тварь. - Моя мать была из тех, кто пел Великую Музыку! Она провидит будущее! Убирайся отсюда, ты, вражеский прислужник, такой же лжец, как и твой хозяин! Поблескивая бусинками глаз, летучая мышь отодвинулась на пару футов и скрипуче хихикнула. - Беда в том, что правда у каждого своя. Твоя мать была лишь младшей из подручных у младших сил. Не ей тягаться с теми, кто пришел раньше ее. Ее тема - лишь ничтожная доля ничтожной доли их Музыки. Майа Йаванны, служащая Эсте - провидица?! Лучшей шутки я еще не слышал. Легко предсказывать то, что спланировано заранее тем, кто предсказывает. Она просто таким способом заставляет других делать то, что нужно ей. Но что будет, когда в игру вступит новая сила, над которой у нее нет власти? Ты ходила за советом в Сонную лощину. Там тебе тоже сказали правду. За Гранью, там, куда уходят люди, их разум спит дремучим сном, оживляя и одушевляя металл, порождая являющихся в мир тех, кто кажется вам ужасными. Там никто никого не помнит и никто никому не нужен. Одноглазый воин, пришедший из-за Грани, с Путей людей, и его соплеменники и потомки - погибель твоя, и таких, как ты. Они - сила, которой еще предстоит пробудиться. Это мое последнее предупреждение. Прощай. Взмахнув крыльями, летучая мышь взвилась в воздух и исчезла во тьме леса за рекой. Над Тол Гален, а ныне Дор Фирн-и-Гуинар, снова послышался плач, пробиравший ужасом всех, кто мог его слышать. Берену снилось прошлое. Мутное марево сна, щедро подпитанное вином, воскрешало то, что когда-то, казалось, должно было привести к почестям и славе, на время вытеснив поросший болиголовом и тростником остров посреди реки, пристанище птиц со скрипучими резкими голосами и несчетных полчищ комаров. Снился дом в Дортонионе - сейчас от него, наверно, не осталось даже углей. Мать. Отец. Братья - все давно покойные. Он, Берен, тогда хорошо помог старшему брату замести следы от похода за удачей к ведьме, рассчитывая на ведьмину удачу сам, но все старания пошли псу под хвост. Ведьмина удача, это хорошо, но только не тогда, когда она достается не тебе, а кому-то другому. А уж дочка и вовсе ни к чему - если уж начистоту, то только вот ведьминой дочери в роду и не хватало, и так претендентов на место правителя в Дортонионе слишком много. А если бы братец ее законной признал? Все бы досталось ей и эльфы бы подтвердили, ведь по их законам так оно и есть. Спасибо, конечно, Киаваку и его отродьям - избавили от лишних конкурентов, а то старшим братьям почести и власть, а самому, равному им по крови, сидеть в дальнем гарнизоне - слуга покорный. Ведьме, что вместо него, Берена, выбрала старшего брата - голову с плеч, гвоздь от ведьминого дома - ему, Берену, а девку-бастарда нарочно проиграли в кости первому попавшемуся работорговцу, чтобы тот всучил ее кому-нибудь на другом конце Дортониона. Чтобы племянница вовек не узнала, кто она такая, если повезет вырасти... Финрод-то и знать не знает, что работорговля на землях людей не только процветает, но и дает ощутимый доход в казну…Он вообще мало, чего знает о том, как люди живут... Лишь бы снаружи красиво было… Главное - добыли гвоздь от ведьминого дома. Эмельдир и Барахир остались в полном неведении, где были и что делали сыновья. А братец так до конца и не узнал, что после привело его прямиком под орочий ятаган... Сон извернулся скользкой пиявкой и явил кухню со сводчатым потолком, откуда на крюках свешивались заготовленные впрок копченые окорока и бока, из очага выдавался лоснящимся боком чугунный котел, а на сложенных из тщательно пригнанных каменных блоков стенах висели начищенные до блеска вертелы, сковороды и прочая кухонная утварь. Вот из шанцев под плитой выскочила крыса, побежала вдоль стены, шустро перебирая лапками. Врезать бы кочергой, и вся недолга, но Тевильдо повелел доставлять их живыми и неповрежденными - дескать, нужны для княжеской охоты... Попытка схватить жирненькую тушку успехом не увенчалась - с испуганным писком тварь метнулась куда-то в темный угол, заставленный вениками и ухватами. Берен только успел заметить проворно сгинувший под метлой шнурочек хвоста, едва успев увернуться от рухнувшей стремянки, которую случайно задел. - Мышей не ловишь! Обеда тебе не видать! - прошипела невесть откуда возникшая носатая фрейлина. - Плохой раб! Ленивый! И валериана с котовником не полоты! Без ужина! Сам ищи себе пропитание! И не смей воровать! А если и завтра будешь бездельничать, то я выпущу на тебя сторожевых котят. Фрейлина обернулась мохнатой черной кошкой и с важным видом прошествовала из кухни, гордо задрав хвост. Берену ужасно хотелось дать пинка мнящей о себе невесть что твари. Но тогда Тевильдо выгонит и придется отправляться в Бретиль к верховному дайну в ученики по рекомендательному письму отца. Будучи взрослым человеком и умелым воином - снова садиться за свитки и зубрить священную историю вместе с мальчишками - слуга покорный. Да и на кой это ученье сдалось, ведь все равно наследство достанется старшим сыновьям, а он, Берен Барахирион, до конца жизни обречен торчать в дальнем гарнизоне - хоть дайном, хоть воеводой… А Тевильдо, главный подручный главного подручного Моргота сейчас - реальная сила, и нужно место главного ловчего нагреть, пока его не занял серо-полосатый поганец, паж и родственник фрейлины, что заведует дворцовой кухней, чтобы не остаться без всего, если вдруг его хозяева победят эльфов и их заморских владык. Этот шанс отнюдь не призрачен. Валар раз уже потерпели от Моргота поражение, могут потерпеть и во второй. А победят Валар Моргота - тоже неплохо, слава лучших друзей эльфов-то у рода Беорингов уже есть… Эээээ… Постой, дружок. А что это такое кошка несла про раба?! Это кто тут раб?! Ну, старый Гимли, я тебе это еще припомню! И не важно, что ты эльф и время можешь не считать, у тебя его достаточно! Сидишь себе у кошачьего князя садовником и в ус, которого у тебя все равно нет, не дуешь, а меня на кухню, мышей ловить? Про неполотые-то грядки фрейлине наверняка ты сообщил!.. Берен заворочался, вывалившись из корыта на пол. В какой-то момент ему показалось, что он проснулся, но это был просто новый слой сна. Кончалось все и в первую очередь ведьмина удача, украденная у старшего брата. Зима, необычно ранняя и снежная, вызвавшая падеж скота, голод среди людей и ожесточенную грызню между шайками бандитов, выжила его из прореженных пожарами еще в Браголлах лесов в Дортонионе, оттеснив к хребту Эред Горгороф. Как-то, пробираясь через очередной перевал, он увидел на горизонте, над туманами далеко на юге, зеленые вершины лесов Дориата. Там было тепло. А на перевале не было ничего, кроме снега, камней да ледяного ветра. Но между далекими южными лесами и не обремененным названием перевалом лежали крутые, затянутые мглистым туманом южные склоны Эред Горгороф и Нан Дунгорфеб, пустынная область, про которую говорили, что там борются колдовство Моргота и чары Мелиан, что в ущельях этих мест лежит вековечная тьма и скрываются отродья Унголиант, и бродят твари, рожденные в досолнечном мире, с тысячами глаз, под взглядом которых цепенеют и засыпают навсегда люди, звери и птицы. Там нет еды и питья для случайного путника, только смерть, раскинувшая свои сети. Далекие южные леса манили теплом. В Дортонионе терять было уже нечего совсем, путь через Ладрос был отрезан уже давно. Можно было, конечно, пробраться через перевал Анах и дальше долиной Миндеба - с риском нарваться на какой-нибудь отряд Кулака Тулкаса, хуорнов или просто не признающих ничьей власти бандитов. От собратьев по ремеслу кольцо, дареное Барахиру Финродом, защитой не будет, скорее наоборот. Берен искал спуск в затянутые туманами долины, наполненные предвечными сумерками — тщетно. Тропы, натоптанные неизвестно кем, либо вели к скалам, по которым невозможно было подняться, либо заводили к отвесным обрывам, а там, где не было ни того ни другого, висела такая не имеющая названия жуть, что ноги помимо воли несли прочь от этих мест. А по горам рыскали превратившиеся в бандитов бывшие подданные, не признающие ничьей власти, такие же голодные, как и он сам… Проклятый Киавак, где все его обещания?! Где слава великого воина и борца со Злом? Что толку, что бродячие менестрели поют песни о доблести Берена, о его луке и о его мече Данмаре - песнями сыт не будешь, делиться едой и кровом вилланы не очень-то спешат, а стрелы и наконечники для них на деревьях не растут, да и запасная тетива тоже, охотиться теперь и не с чем и не на что, разве что на собирающих дань подручных все того же Киавака и довольствоваться из еды тем, что удавалось добыть на чужих огородах, рискуя попасть на зуб сторожевым собакам или на вилы - их хозяевам. Долго удавалось водить за нос и орков, и мориквэнди, и собственных собратьев по ремеслу в горах, болотах Аэлин Уиал, сосновых лесах и вересковых пустошах Дортониона, хорошо, сороки поднимали крик при приближении что людей, что орков, но теперь везение, видимым образом, кончилось. Им как тролль подтерся. Позади орки, вилланы и собаки, а впереди — Горы Ужаса, Эред Горгороф, куда и в лучшие-то времена никто не совался, а теперь и подавно. Беглец поправил накинутый на плечи вместо плаща драный плед, добытый с огородного пугала на одном из обезлюдевших хуторов и поудобнее перехватил меч, в который был закован гвоздь от дома ведьмы, отдавшей удачу брату. Эх, каких же трудов стоило добыть тот гвоздь, ведь только с его помощью можно забрать себе уже отданную другому удачу… Княжеству все одно конец, земли в руках, как утверждает молва, Моргота, а на деле - все того же Киавака и его отродий и прихлебателей , так хоть жизнь свою продать подороже. И расщелина как раз подходящая, словно специально она здесь... Беглец стал пятиться в узкий проход между гладкими, словно отполированными искусной рукой черными скалами, до боли в глазах высматривая приближающегося врага. Шаг назад, еще шаг... Он успел увидеть у входа в расщелину силуэты своих преследователей, полускрытые глухими сумерками, и услышать топот и сопение людей, лай и рычание собак, когда окружающая действительность взорвалась неодолимым ужасом. Он не заметил, где выронил меч, не помнил, куда несли его ноги. Бегство кончилось падением в какую-то промоину и снопом искр в глазах от столкновения лбом с удачно притаившимся на дне валуном. Очнувшись, Берен поднял взгляд к мглистому небу, просвечивающему сквозь листву корявых деревьев, вцепившихся узловатыми, скрюченными корнями в почти отвесные стены ущелья. Пепельный туман вместо неба, знобкий — даже не ветерок, а просто едва заметный поток воздуха с невидимых за туманом вершин... И тишина. Неподвижная. До звона в ушах. И навязчивое ощущение чьего-то внимательного, пристального, наблюдающего взгляда. Берен резко обернулся... Позади никого не было. Проклятый морок! Проклятая, пропитанная Злом и мраком земля, которая сводит с ума всякого, кто осмелится спуститься в путаницу ее ущелий! Чего угодно он ждал, спускаясь с плато в эти места, но только не этого. Он оказался в небольшой долине, заполненной светлыми сумерками. Вилланов с дрекольем и собаками и след простыл, но от этого не легче. Да и как вообще так получилось, что они бросили уже затравленную добычу? И куда теперь дальше идти? Блеклая мгла без солнца вместо неба. Ущелье, по дну которого когда-то тек то ли ручей, то ли небольшая речка. И снова навязчивое ощущение глядящих в затылок внимательных глаз. Подумав немного, Берен, подобрав свой меч и лук без тетивы, двинулся по течению бывшего ручья, стараясь не наступать на корявые камни, безжалостно кромсавшие подошвы сапог. Иногда на пути попадались трещины в земле, откуда курились странные, едко пахшие дымы, однажды ущелье расширилось в полукруглую котловину, на дне которой, как показалось Берену, должно было быть озеро… Озерцо там действительно было, но наполненное не водой, а горячей жидкой грязью. Грязь кипела, выплевывая пузыри и струи пара, вздыхала и хлюпала. В бормотании грязевого озера Берену почудился издевательский смех. Покинув берег озера, оказавшегося грязевым горшком, Берен начал искать выход из ущелья. Должна же быть хоть какая-то дорога, что выведет его из этого проклятого места! Вскоре ему повезло. На склоне открылась неприметная лощинка, по ее дну вилась узкая лента белого песка — остатки когда-то текшего здесь ручья. С новой надеждой Берен двинулся вверх по пересохшему руслу. Чем дальше он шел и выше поднимался, тем круче становился его путь. Последние футы до того, что казалось ему краем ущелья, он полз на четвереньках. Отдышавшись, Берен обнаружил, что никакой это был не край. Он находился на узком гребне, обрывающимся в скальную чашу, вокруг которой поднимались, уходя в туманную мглу небес, отвесные склоны. На дне чаши лежало озеро, круглое, словно монета, сиявшее прозрачной голубой водой. Чистейшую, нездешнюю голубизну его поверхности не портила ни единая морщинка ряби. Берен сделал к берегу озера несколько шагов и тут из под разбитой подошвы сапога выскользнул камень и звучно плюхнулся в озеро. Дальнейшее оказалось полной неожиданностью. Озеро вскипело. Казалось, вся округа содрогнулась от глухого, низкого рева. Вода, только что голубая и безмятежно гладкая, а теперь дымящаяся, бурлящая, исходящая пеной, стремительно поднималась в своей чаше, затапливая все на своем пути. Берен не стал выяснять, что будет, когда кипящее озеро выйдет из берегов. Остановился он только на дне уже знакомого ему ущелья. Что бы там ни было, но оно явно не хотело, чтобы он сворачивал с пути. По лощинке, там, где раньше было сухое русло, стремительно несся теперь бурный ручей. Мутная волна захлестнула сапоги Берена — и заставила его отпрыгнуть; попавшая в многочисленные дыры вода была основательно горячей... Сон поменял время и место. Мгла и тишина. Земля Долины Ужасной Смерти, иногда подрагивая, спала тяжелым сном. Откуда-то тянуло серой и тухлятиной. Берену казалось, что уж лучше пусть были бы орки, волколаки с досолнечными тварями, да что угодно еще, хоть все войско Ангбанда, заодно с оголодавшими и обозленными, не признающими никакой власти, дерущимися между собой, превратившимися в бандитов вилланами, чем этот мглистый зачарованный мир с его дымами и кипящими озерами. Неужели он теперь обречен день за днем вечно блуждать в ущельях под жемчужным небом, среди сумерек? Несколько раз он пытался идти в каком-нибудь определенном направлении — только за тем, чтобы вскоре обнаружить, что идет по кругу. На пути встречались одни и те же маленькие грязевые горшки, разноцветные и насмешливо булькающие, странные растения, несъедобные на вид, причудливые скалы, трещины с бьющими из них к мглистому небу фонтанами пара и кипятка... Не случайно все старались держаться подальше от здешних зловещих холмов. Никого живого пока на пути не попадалось, хотя кое-где между скал растянулись толстые, словно веревка, нити паутины. Похоже, отродья Унголиант чувствовали себя здесь вполне вольготно. Несколько раз боковым зрением сын Барахира замечал мелькающую в стороне смутную тень. Три или четыре раза Берен пытался подстеречь своего соглядатая — безрезультатно. А самым плохим было то, что воды в этом мире, похоже, не водилось. Фляга давно уже опустела и была забыта далеко позади, вся вода, какую Берен находил, была вонючая, горячая и невыносимо противная на вкус. А в единственном источнике, который не кипел и не вонял, вода была такого кроваво-красного цвета, что от одного ее вида стало нехорошо. Впрочем, нехорошо было уже давно... Надежда появилась тогда, когда Берен ее и ждать-то перестал. Когда очередной мглистый день начал переходить в непроглядную ночь,тишина зачарованного мира вдруг наполнилась соловьиными трелями. Соловей - в начале зимы, там, где его и быть-то не может? Неужели - выход из зачарованного неведомо кем края под жемчужным небом в нормальный человеческий мир? Забыв про голод и усталость, Берен пошел туда, где беспечно распевал ночной певец. Оступаясь, оскальзываясь на сырых камнях, Берен гнал от себя мысль, что в любой миг голос может замолкнуть, оставив его среди сумеречных теней... Между тем сумерки наполнялись множеством звуков, словно зачарованный мир просыпался с приходом темноты. К бульканью грязевых горшков начали примешиваться шорохи, шелесты, чьи-то осторожные шаги... «Уть-то-та, уть-то-та, уть-то-та....» - мерно, меланхолично, неустанно, как капающая вода, повторял кто-то в листве, полной густым сумраком. Издалека доносилось чье-то хриплое верещание, а иногда кто-то начинал смеяться почти человеческим голосом... Берен не обращал внимание на голоса сумерек, у него была путеводная нить и он следовал за ней... И вот случилось то, чего он не хотел всей душой — соловей, который, судя по голосу, был уже где-то совсем рядом, смолк. И послышалось Берену или нет, тихое злорадное хихиканье, умолкшее вместе с соловьиной песней? Берен встал. Воздух вокруг, прежде безмолвный, уже дрожал от голосов тех, кто, надо полагать, населял этот край, словно свет дня приказывал всем “Замри!”. Запоет ли опять соловей? Но вместо соловьиных трелей перед ним возник орочий отряд. Раскраска лиц была незнакомой. Вряд ли они из тех, кто обитает в окрестностях Тонгородрима и ходит под рукой Киавака. Наверняка для них это имя - пустой звук, а то и хуже. Между орочьими правителями мира нет… Берен застыл, как стоял. В голове испуганно металась, стукаясь о кости черепа изнутри, единственная мысль: «Вот так, наверно, и сходят с ума...». Хотелось проснуться и убедиться, что все, что он сейчас видит, это лишь пьяный кошмар, пригрезившийся в проезжем доме с гномьего самогона. Но кошмар исчезать никак не хотел. Сын Барахира был настолько ошарашен происходящим, что когда орки принялись сноровисто его разоружать, не вдруг сообразил, что же нужно делать. А когда сообразил было уже поздно. Похоже, что вот и нашел Берен себе бесславный конец. Он, конечно, подозревал, что рано или поздно все этим и кончится (разве можно полагаться на слово хоть эльфа, хоть орка, народец-то, по сути, один), надеялся только, что этот конец не будет столь позорным. С мечом еще могла быть какая-то надежда на шанс. Но с голыми руками против трех вооруженных орков (все-таки их только трое, а не четыре десятка, как показалось поначалу)... Тут и смотреть нечего. В этот момент что-то подтолкнуло его в спину. Берен осторожно оглянулся и подумал, что лучше бы он этого не делал. Волчище... Пожалуй, самый крупный из всех, каких доводилось видеть Берену. Ну, теперь точно — все... Так что когда один из орков взял его за рукав и потянул за собой — он пошел. Куда? Зачем? Его еще хватало на то, чтобы переставлять ноги, но на то, чтобы в чем-то разобраться, уже нет. Впереди шел, освещая дорогу, орк с шаром колдовского огня, замыкал цепочку идущих давешний здоровенный волк. «Уть-то-та, уть-то-та, уть-то-та» - равномерно повторял в обложившей мир ночной темноте чей-то нежный, меланхолический голос. Казалось, дороге конца не будет, пока свет колдовского шара не отразился в текущей по скальной стенке струе воды, наполнявшей несколько каменных чаш. - Совы-часомеры еще поют, - удовлетворенно хмыкнул один из орков, - Ночь неглубока, до рассвета далеко. Смывай раскраску. И орки, видимо, решив окончательно добить Берена бредовыми делами, сгрудились возле одной из чаш и принялись деловито умываться. Потекла на землю черная от грязи вода... Теперь, видя лишенные раскраски лица, Берен поклясться бы мог, что видит перед собой Перворожденных. Сопровождавший их волчище подошел к чаше пониже и начал спокойно лакать воду. Взглянув на зверя, Берен почувствовал, как у него самого пересохло в горле — ведь с того момента, как он угодил в этот туманный край, нормальной воды он так и не нашел... - Атан, - обратился к нему один из провожатых, тот, кто нес колдовской огонь, - Если хочешь пить, возьми в верхней чаше. Вода, конечно, тепловатая, но пить можно. Второго приглашения Берен ждать не стал, решив, что сильно хуже уже быть не может. Вода действительно оказалась тепловатой, но прозрачной и падалью не отдавала. Утолив жажду, он почувствовал, что ощущение безумия происходящего отступило куда-то на второй план. Начали восприниматься подробности, до того ускользавшие от внимания. И колдовской огонь — теперь ясно было, что это всего лишь фонарь, необычно яркий, но наугрим — то ведь делают яркие фонари без всякой магии. И волчище — Берен взглянул на зверя и увидел, что на него смотрит, миролюбиво прижав уши, не чудовище, а дружелюбная собачья морда — человеческие глаза на нечеловеческом лице. Те, кто привели его сюда — они походили на беженцев, согнанных войной с обжитых мест. Усталые лица, одежда в потертостях и заплатах, со следами копоти костров. Война не разбирается, кто перед ней, одинаково метя и Перворожденных, и Пришедших следом, делая их неуловимо похожими... Потом снова был путь сквозь ночную тьму, а затем темноту раздернул пляшущий свет и Берен со своими сопровождающими очутился на полукруглой площадке, до странности похожей на остатки площади в руинах города, где в сложенном из дикого камня грубом очаге тихо мельтешил языками пламени костерок. Валуны с плоскими, стесанными вершинами, поваленные стволы, отполированные бессчетными прикосновениями рук и одежды... На стволах возле очага устроилось с полсотни Перворожденных, таких же как те, что привели его сюда. Берену показалось, что он снова в Дортонионе, а вовсе не в неведомом мглистом краю. Наверно, это был действительно всего лишь сон, бред, порожденный голодом, напряжением и усталостью последних времен... А отряд — он очень кстати подошел, этот отряд эльфов. Никак, Фелагунд вспомнил о своих обещаниях... Похоже, ведьмина удача все же не оставила его… И были очень кстати пущенные по кругу хлеб и вино. Берен не отказался от вина, взял и твердый, серый хлеб, но сушеное мясо предпочел не трогать, помятуя о том, что есть можно что угодно, только друг друга нельзя, а люди не квэнди, так что мясо здесь запросто может оказаться и человечиной. С вина накатила спокойная, сонная усталость, подкрепленная уверенностью, что часовые не пропустят врага... И пришедшая затем мягкая тьма сна, в которой он снова превращался в ребенка, а под боком устроился кто-то большой, теплый, дружественный… ...И снова сон изменился. По лицу ползал солнечный луч, попавший в комнату сквозь щелку в занавеске. Значит, утро, но хотелось поспать еще немного. Звонкий, словно колокольчик, голос Эмельдир подтвердил, что действительно утро, но слов Берен не разобрал. - Ма, ну подожди... - он свернулся поплотнее и зарылся лицом в мех одеяла. Ну почему мамам непременно нужно будить детей раньше, чем можно? - Вставай! - за одеяло потянули и он ухватился за него крепче, плотнее зарывая лицо в теплый, пушистый мех... - Упрямый... - прозвенел над ухом голос, похожий и непохожий на голос матери, - Ну, держись! И в лицо плеснуло водой. Только, почему-то, не холодной, а теплой. А потом еще раз. Какой уж тут сон... И не ребенок уже давным-давно, и не дома, и голос, зовущий завтракать, абсолютно не знакомый. Руки действительно обнимают что-то большое и очень меховое, а перед лицом... Перед лицом расположился Нос. Кожаный, черный и мокрый, отороченный серебристой шерстью. За ним, где-то вдалеке, угадывались глаза и уши, но Нос, довольно сопящий бездонными дырами сопливых ноздрей, нагло занимал почти все поле зрения. А секунду спустя его место занял Язык. Он вообще занял собой весь мир. Берен отпихнул нахальную псину... И столкнулся со здоровенной добродушной волчицей — глаза в глаза. В бездонные зеленовато-янтарные глазищи. Ну и ну! Берен поспешно сел — волчица перекатилась на спину, выставив на обозрение поросшее белесой шерстью пузо с темными сосками и забила хвостом, как довольная собака. Морда ее, с растопырившимися ушами, прижмурившимися глазами и полуоткрытой пастью, из которой вывалился на сторону длинный розовый язык, приобрела странное, восторженно-придурковатое выражение. Берен по быстрому огляделся — он, вместе с волчицей, находился в комнатушке, больше похожей даже не на комнату, а на землянку. Жердяной потолок, неровные, сложенные из дикого камня стены, вместо двери занавеска из чего-то, определению не поддающегося — словом, типичное бандитское убежище. Эру единый, так значит, все то, что вчера было, бредом не было! И квэнди, и волки и с одним из них в обнимку он и проспал весь остаток ночи, судя по тому, как хорошо спалось! То, что волчица его не тронула — видимо, приказа не было. То, что его разоружили, тоже понятно (Берен машинально потянулся к тому месту, где обычно был меч — чтобы убедиться, что все оружие действительно бесследно исчезло). Но почему тогда не связали? Что здесь замышляется? Почему с ним поступили так, словно встретили кого-то незнакомого и странного, но все же не враждебного? Волчица, до того валявшаяся, нелепо задрав ноги к потолку, встала, отряхнулась, отчего во все стороны полетела пыль и ошметки сена от подстилки и, издав несколько едва слышных, эмоционально не окрашенных звуков, проскользнула за занавеску, на мгновение впустив в каморку казавшийся дымным солнечный луч, в котором немедленно затанцевали пылинки. Это что же, и двери нет? И точно, двери не было. Не желал отпускать его зачарованный край... Ночью можно было еще представить себе, что находишься на землях, подвластных эльфийским правителям, но солнечный свет рассеял все иллюзии. То, что ночью выглядело руинами, оказалось всего-навсего выветрившимися скалами. По земле перед входом с деловитым видом расхаживал черный скворец, словно кусок довременной Тьмы. Нахально обозрел Берена сначала одним глазом, потом другим, издевательски засвистел и защелкал соловьем, а потом пакостно захихикал и спросил человеческим голосом: - Ну, что, допрыгался? Впрочем, Берену сейчас было не до скворца. При свете дня стало видно, что на площадку выходит еще довольно много, с позволения сказать, «дверей», вроде той, за которой провел ночь он сам. Очень похоже на стоянку бандитов, каких Берен навидался за время войны в Дортонионе. И тем страннее было видеть в таком месте Перворожденных. Или это подошедший вчера отряд занял место, где до этого стояли его собратья по ремеслу? Пока Берен раздумывал, как все это понимать, за занавесью из какой-то облезлой шкуры, закрывавшей вход в соседнюю вырытую в отвесном обрыве землянку, что-то зашуршало. Потом из-за занавеси высунулась сначала рука — такая маленькая, что в первый момент показалась Берену детской, а затем выглянуло и лицо, замотанное платком так, что видны были, в сущности, одни только глаза. На мгновение взгляд остановился на лице Берена... - Ой! - тоненький голосок прозвенел как колокольчик в глухом подземелье. Глаза, до того доверчивые, наполнились ужасом и их обладательница метнулась за занавеску быстрее, чем мышь в нору. Где-то неподалеку бухал молот и тянуло гарью — не иначе, рядом была кузница. Подумав немного, Берен двинулся на звук. Это действительно была кузница. Самая обычная, в любом мало-мальски крупном поселении такая найдется… И снова сон изменил время и место. Катил свои воды Эсгалдуин, сумеречная река, отмечавшая границу края и темнохвойный лес подступал к самым ее берегам. В край под жемчужным небом пришла весна - шиповник начал разворчивать свои листья цвета крови и серебра, а среди мха и жухлой травы начали появляться странные млечно-голубые в ореоле пурпурной листвы и сиренево-серые, цвета грозовых туч, цветы. А на берегу, там, где цветы и жухлая трава уступали место дюнам белого и черного песка, где в Эсгалдуин впадал его злой, ревущий и пенящийся на изломанных скалах перекатов приток, текущий из глубин Нан Дунгорфеб, танцевала дева и песок пел под ее ногами. Чудилось, что в пение песка вплетается мелодия не то скрипки, не то флейты, словно отголосок прошлого. Черно-синие, как ночное небо, одежды с вышитыми на подоле желтыми болотными ирисами, накидка-айятэ цвета зеленовато-сиреневого с золотым отсветом тумана, темные, с таящимся в них отблеском далекого огня волосы, превращенные поющим в вершинах деревьев ветром в подобие грозовой тучи с проблескивающими в ней отсветами зарниц, тонкие руки, обвитые браслетами из мелких разноцветных бус - Поющая-в-Ночи, сокровище края под жемчужным небом. В ее танце таилось колдовство - не козни Моргота и не чары Мелиан огораживали невыносимым страхом Нан Дунгорфеб, заставляя неслышимо для человеческого уха петь прозрачно-черные гладкие скалы … Знающая, что было, что будет и что есть, но ничего не желающая изменить, та, перед которой меркла удача всех ведьм, если только удастся ее заполучить. А ему, Берену, до смерти надоело служить что Тевильдо, что Киаваку, что Финроду, что местному вождю, Тинти Урукето. У него-то впереди вечности нет… Вот она, та удача, что нужна ему, и тогда Киавак вместе с Морготом, Финродом и всеми остальными пусть катятся хоть на все четыре стороны разом… - Линдумиэн… - пробормотал Берен сквозь сон, перевернулся, опрокинув ведро с водой и продолжил спать в луже. Плач, отзвуки которого стали слышны сквозь дверную щель, приоткрытую упавшим ведром и потянувший по полу знобкий сквознячок превратили мутное марево сна в кошмар, в котором Поющая-в-Ночи отвечала ему отказом, Тинти требовал убираться восвояси и его лицо с яростно сияющими золотыми глазами, пересеченное шрамом, полученным в копях Тонгородрима, походило на морду злобного хищного зверя, а Муйнак и другие, те, с кем он, мнилось, еще только вчера следил за границами края под жемчужным небом, ел из одного котла и спал у одного костра, гнали его через зыбучие черные пески, сочащиеся из потрескавшейся земли дымы и жуть поющих камней. И было серебряное сияние Завесы где-то высоко над головой, и Поющая-в-Ночи превращалась в почти точную свою копию в лазоревом платье и накидке, шитой золотом, с обнаженными руками и плечами и дикими белыми розами в черных волосах. Тинувиэль, танцующая среди высоких стеблей болиголова, украшенных темными длинными листьями и белыми зонтиками соцветий… И взгляд Даэрона, полный боли и ненависти - ну что же, проигравший платит… И сбывались слова Поющей-в-Ночи о Камне, что потребует Тингол, но заполучить который желает вовсе не он… И Лутиэн Тинувиэль, совершенно не нужная ему, Берену, но влюбленная в него как кошка, оказалась весьма полезной для дела, хотя и едва не провалила все на Тол-ин-Гаурхот… Финрод и весь его отряд, право, были очень неудобными свидетелями… И снова с гневом и отвращением глядели на него феаноринги и их лица неуловимо напоминали лицо Тинти Урукето, словно они приходились ему родичами… Несколько раз он пытался снова проникнуть в край под жемчужным небом, да не пускала черная жуть. Да еще и увязавшаяся за ним Лутиэн изрядно мешала - уж ей-то вовсе незачем было знать, что он ищет в Димбаре и у границ Нан Дунгорфеб…Хорошо еще - зима в тот год выдалась необычно теплой, на рассвет года цветы цвели, словно весной. После Браголлах такие гнилые зимы с долгими оттепелями стали частыми. И что толку, что попасть в твердыню Моргота удалось без особого труда и Камень уже был в руках - мерзавец Кархарот испортил все окончательно и бесповоротно. Вместо того, чтобы заполучить ту, что могла дать ему силу и власть, какую знал на этой земле разве что Моргот, пришлось отдавать добытый Камень Тинголу и спешно делать хорошую мину при плохой игре. А тут еще и Саэрос, будь он неладен - Даэрон предпочел сбежать, а вот этот его родич оказался мстительным и не из робкого десятка, так что самому пришлось вместе с Лутиэн живо выметаться из Менегрота подальше, пока не получил за местного менестреля нож в спину в каком-нибудь темном коридоре или стрелу из кустов - поймать ее будет некому, валинорского пса не каждый день удается заполучить, а этот не промахнется… Проклятый нандо… Второй-то раз вряд ли удастся не попасть на Пути людей. А где не он - там настырные младшие феаноринги, которые никому никаких слов не давали - ходячая, единая в двух лицах беда. Они не успокоятся, пока не добьются своего, и Клятвой своего папаши прикроются... И вот - Тол Гален, болотистый остров посреди реки на землях лайквенди… До зарезу нужен был наследник, чтобы упрочить свое положение при Дориатском дворе, пока никто ничего не заподозрил и не поползли гадкие слушки, способные вырасти в ненужную и опасную правду, но от Тинувиэль рождаться ничего даже не собиралось. Хорошо, среди человеческих баб сговорчивых всегда хватало, хоть и пришлось стараться, чтобы нигде никто ничего не прознал, да вот незадача - все дети, что бабы рожали от него, помирали сразу после рождения. Спасибо дайну из деревни Бараний Лоб, раздобыл младенца от трактирной шлюхи за сходную плату… Конечно, все исправить могла бы ведьмина удача, тогда и от Лутиэн со шлюхиным сыном можно было бы избавиться, и Поющую-в-Ночи заполучить, а там и Киаваку показать, почем у гномов фунт лиха бывает в торговый день и что причитается за присвоение чужих владений. Моргота можно не бояться. Ему все равно и всегда было все равно. А ведьму-то не так просто найти, даром что Вернейший, старый знакомец, подсказал… И ведь все уже на мази было, если бы не перехвативший ведьмину удачу одноглазый наемник, неизвестно откуда взявшийся… И гвоздя от ведьминого дома, чтобы отданную другому удачу забрать уже не добудешь... Ворочаясь, Берен опрокинул на себя табурет с умывальной лоханью, проснулся, влез обратно в стиральное корыто и снова погрузился в пьяный сон...