Спасти сердце "злодея"

      Он открыл конверт по ошибке.       Увидев печать дома Ласс и свое имя на лицевой стороне, Аллендис первым делом бросил его в ящик стола. По какой-то причине он не смог заставить себя сжечь письмо…       Прошло время, и за делами, требующими его внимания, он забыл о нем. Многое изменилось: окружение, мысли, сам Веритас. Он признал поражение и набирал силы, чтобы излечить разбитое сердце. Как бы тяжело ни было, Аллендис гнал мысли о самоубийстве. Даже когда тишина и темнота окружали его со всех сторон.       Вглядываясь в неровный почерк, Веритас не сразу сообразил, что читает послание не из дворца, а то личное, о котором когда-то решил забыть. Его передал сэр Ласс, еще когда он только прибыл к ним вместе с экспедицией:       «У меня плохие новости, сорняк. Я поругался с твоим отцом и матушка отчитала меня. Но это не моя вина! Я просил его передать тебе кое-что, и он принял мою просьбу с таким видом, будто не хотел этого делать. Ха! Можно подумать, он развалится, старый лопух! В общем, я передумал и решил придержать одну вещь до твоего возвращения. Теперь ты просто обязан вернуться, понял? Я знаю, что у тебя есть дурные мысли и тебе нужно время, чтобы справиться с ними. Я подожду, и тогда мы сыграем снова. Вот увидишь, я стану умнее и обязательно выиграю! А если нет, то ты научишь меня тому, что я не знаю. P.S. Хотя я и не думаю, что есть что-то такое!»       Аллендис криво улыбнулся, ловя себя на этой странной реакции далеко не сразу. По какой-то причине давящее, холодное чувство в груди исчезло, уступая давно позабытому азарту.       Веритас не любил проигрывать. Никому и никогда. Ему хотелось схватить лист, макнуть ручку в чернила и начать строчить ответ — до скрипа официальный, подкрепленный парочкой замысловатых оскорблений, понять которые Карсейн бы сумел! Но вместо этого он лишь отложил письмо на край стола, закрывая усталые веки.       Поддавшись мимолетному порыву, Аллендис стал чувствовать себя опустошенным. Приложив ладонь к лицу, он думал о том, как же все до этого дошло… Ведь раньше он всегда был один, а теперь не знал, как поступить с тем, кто назвался его другом. Карсейн был ему неприятен. С ним было неспокойно и странно. Если рядом с Тией Веритас чувствовал себя ответственным и нужным, то рядом с морковкой он становился… собой. То, что Аллендис не мог показать той, кого он любил, он мог показать Карсейну. Ведь овощ никогда не осуждал, все больше слушал и во многом уступал, даже если его об этом не просили. Иногда казалось, что его глаза смотрели прямо в душу, настолько он был проницательным. Если бы Веритас не боялся признаться самому себе, он бы сказал, что они и правда близки.       Но как же изводило это его панибратство, нахальная улыбка, поведение вечного ребенка, который все никак не мог повзрослеть! Когда Карсейн становился откровенно глупым, Аллендису было невыносимо находиться рядом с ним. Впрочем, это было далеко не самое последнее, что ему не нравилось в морковке.       Для рыцаря было нормально убивать и быть готовым умереть. Их долг призывал их к этому, но не каждый мог до конца его принять.       Однажды, по нелепой случайности, Карсейн и Аллендис обедали вместе. Это был ничем не примечательный день, скучный, как и все остальные дни, что Веритас проводил без общества своей прекрасной леди. Тогда, проснувшись, он подумал, что было бы неплохо пополнить домашнюю библиотеку. Обмозговав эту мысль и обнаружив, что спешить ему некуда, Аллендис не стал нарушать привычный распорядок: с раннего утра главная горничная застала его в кабинете, где он занимался бумажной работой. Его брат был бестолков для этого, а отец слишком занят старшим сыном, поэтому Аллендис работал за троих. Ежедневные бумажные хлопоты, регулярное ведение расходов и поддержание угодий в достойном виде было тягостной обязанностью, которой он, по большей части, занимался один. Таким образом, брат мог вести ничем не омраченный образ жизни, не вдаваясь в подробности будней наследника, а отец и мать проводить с ним время. При мысли о том, что произойдет, когда Алексис станет герцогом, у Веритаса-младшего начиналась мигрень.       Отдав распоряжение прислуге, закончив с делами и, наконец, позавтракав в унизительном гордом одиночестве эксплуатационного человека, он выехал в город, дабы купить новые книги и, если позволит время, просто пройтись по магазинам. Там же он и встретился с наглой морковью.       — Хэй, ты ведь не думаешь сбежать?! — видя, что его игнорируют, воскликнул Карсейн, от возмущения даже подпрыгнув на месте. — Я знаю, что ты меня узнал!       — Увы, — не сдержав иронии, заметил Аллендис. — Я было понадеялся на твои отсталые умственные способности.       Не узнать в тот момент наследника дома Ласс было невозможно. Карсейн хоть и был одет по-простому, а все-таки ходил по улице с мечом наперевес, да еще и слуга, запыхавшийся и потный, бежал за ним с мольбами. Обычная картина, если к этому привыкнуть. Тем не менее они были еще детьми, каждому из них только исполнилось тринадцать лет, и юноша с настоящим дорогим оружием не мог не привлекать внимания.       Смирившись с тем, что его планам уже не суждено спокойно сбыться, Аллендис согласился на общество Карсейна. Шумный юноша без умолку болтал о чем-то, что Веритас даже не пытался слушать. Он думал лишь о книгах и о возможном подарке, который мог найти для Тии. В какой-то момент морковь позволил себе лишнее и схватил Аллендиса за запястье, чтобы привлечь его внимание.       — С тобой, чтобы быть спокойным, нужно корень валерианы просто так жевать, — отвоевывая себе свою конечность, зло проговорил Аллендис. — Не смей меня трогать, Ласс.       Что бы не подействовало в тот момент на Карсейна, скрытая угроза или раздражение Веритаса, но вплоть до самого обеда он замолк. До того как они решили осесть в небольшом кафе, парень даже исчезал пару раз из поля зрения Аллендиса, и это стоило последнему несколько убитых нервных клеток. Ведь такое поведение было как минимум странным и заставляло беспокоиться. Но все же гордость не позволяла ему спрашивать об этом.       Уже сидя перед тарелкой, Аллендис заметил:       — То, что мы не за банкетным столом, еще не значит, что ты должен есть, как простолюдин. Пользуйся не только вилкой, но и ножом.       — Я и дома так ем, — послужило ему ответом ворчание.       Несмотря на недовольство, следующим, что сделал Карсейн, это взял нож. В тот момент это заставило Аллендиса невольно улыбнуться, ведь парень слушал его.       Все оставшееся до десерта время они провели в молчании. Лишь когда Веритас попробовал нарезанные сладкие фрукты с нежными взбитыми сливками, Ласс протянул к нему зажатый кулак.       На немой вопрос, явно читающийся во взгляде зеленоглазого юноши, он ответил лишь:       — На.       Снедаемый любопытством, Аллендис протянул ладонь. В тот же момент в его руку упало что-то тяжелое. Этим чем-то оказалась серебряная подвеска с травянисто-зеленым камнем. Этот оттенок показался ему настолько прекрасным, что его взгляд снова и снова невольно притягивался к нему: камень словно светился из глубины.       — Сперва там была какая-то побрякушка, — не дождавшись никакой реакции, начал объяснять Карсейн. — Но я заменил на топаз. Мне сказали, что это редкий камень… Он, вроде, удачный и ну… Приносит счастье… Я… В общем, помогает в любви. Там еще что-то было про помощь других людей и про болезни… Он помогает справиться с болями в голове… Я всего не помню, да. Но тебе должно стать лучше! Ты ведь поэтому такой… Всегда…       По мере того как морковь говорил, его лицо становилось все краснее. Из несвязных слов, произнесенных им, Аллендис смог разобрать лишь то, что за него беспокоились. Видимо, кому-то удалось убедить Карсейна, что топаз обладает целебными свойствами, а тот, в свою очередь, наивно купился. Как ни посмотри, а камень — это всего лишь камень… Так же, как и лапша, навешанная на уши плохо образованного юноши.       Надев подвеску, Веритас выдохнул. Иной раз даже Сейн мог показаться трогательным.       Видимо от осознания, что его подарок-таки приняли, Карсейн облегченно улыбнулся и, расценив это как перемирие, открыл свой рот… Чем вынудил Аллендиса уже привычно отключить слух. Только-только скакнувшее вверх настроение снова упало, из-за чего Веритас быстро потерял интерес к компании этого фонтана красноречия. Оплатив счет, который они с морковкой, конечно же, поделили, Аллендис вышел на улицу.       До кареты было рукой подать, когда кто-то схватил его за цепочку и дернул вверх. От неожиданности Веритас не сразу сообразил, что нужно освободиться, лишь заметил, как сверкнуло над ним острое лезвие… Зажмурив глаза, он чуть было не попрощался с жизнью, как вдруг его отпустили, а точнее — выронили. Упав на землю, Аллендис лишь мог наблюдать, как Карсейн рассекает чужую плоть закаленной сталью. Веритас не помнил, как долго это длилось, но, когда меч покинул его тело, незнакомец осел, захрипев. Плотный плащ с капюшоном, прикрывающим часть его лица, был испорчен и запятнан… Пропитавшийся кровью, он прилипал к телу мужчины, который всеми силами зажимал рану в отчаянной попытке сохранить свою жизнь. Кто-то позвал патрульных, когда Ласс уже прятал обагренное оружие в ножны, ведь в нем больше не было необходимости. Подходя к Аллендису, он с естественной для него улыбкой помог тому подняться. Лишь почувствовав прикосновение его пальцев к своим, Веритас смог прийти в себя.       Аллендис испугался. Не того, что был застигнут врасплох, а того, с каким безразличием Карсейн смог ранить другого человека. Он смотрел на него с любопытством, спрашивая о самочувствии, и его руки и голос нисколько не дрожали. Чего нельзя было сказать про Аллендиса. Веритаса трясло от понимания, что только что на его глазах, возможно, свершилось убийство. Он готовился к этой мысли, но не смог принять ее, когда это понадобилось. Его даже стошнило, стоило им отойти подальше от любопытных глаз. Куда бы Аллендис ни повернулся, ему казалось, что всюду преследует запах крови.       Это было вторым преступлением, которое он увидел в своей жизни. И оно оказалось куда сложнее, чем пренебрежение родителей. Человек, что называл себя его другом, оказался куда страшнее, чем многие о нем думали. И до сих пор Аллендис продолжал так считать.       Несмотря на противоречия, Веритас взял в руки ручку и, перевернув лист с письмом, написал:       «Возможно.»