Штрихами

— А трудно быть девушкой Черепа? — Не знаю. Не с кем сравнивать. Но думаю, не труднее, чем быть девушкой Мавра. Конечно, не знает. Девушкой Черепа она никогда не была. Как, впрочем, и девушкой Мавра. Зато была мастером удобных ответов на неудобные вопросы. Ее легконогий крестник выручил дважды. Первый раз, когда согласился носить их письма. Второй — когда придумал — зачем. Она лишь попросила не обсуждать это со Слепым. Слепой видел побольше зрячих и уж точно не стал бы ввязываться в мелодраму старших. А Кузнечик — Ведьма невольно улыбалась — пусть себе считает, что его кумиру досталась сама красивая. Разочароваться в них он еще успеет. *** — Шепчутся про тебя и Чёрного Вожака, — сматывая нитку, беззвучно выговорила Мышка. — Нехорошо шепчутся… Они стояли перед узким длинным зеркалом в дверце шкафа. Смотрели зачарованно. Рукодельница Мышка закончила свою последнюю работу — платье для Ведьмы. Вряд ли у Ведьмы были шмотки настолько ей подходящие. Её нездешней внешности и её нынешнему состоянию. Платье был чёрным. Тонкая ткань, рукавчики-бабочки. Глубокий вырез. Широкий пояс. Быстро, в четыре руки, принялись расплетать косы. Волосы ложились волнами, и Ведьма была, точно в траурной рамке. — Ерунда, — так же беззвучно откликнулась Ведьма. — Это уже шептали два года назад. Ничего нового не придумывается. Череп не настолько ублюдок, а она не настолько дура, чтобы так подставляться самим и подставлять малявок ради банального перепихона. Да и неважно всё это в последнюю весну. *** В огромном лиловом кулаке — смятый клочок бумаги. Она так и не узнала, чье письмо — его или ее — перехватили. Мавр не верил шепоткам и сплетням. Ему было бы почти безразлично — удумай Ведьма трахаться с этим недоумком. И совершенно небезразлично то, что было на самом деле. В этом гребаном письме. Ведьма — его Ведьма! — за его спиной обсуждала Выпуск. С Черепом. Ах, нет, не их личный — куда там! А Выпуск всего Дома. Дома, уж на половине которого — как бы это некоторым не нравилось, Хозяин — он, Мавр! Из лап озверевшего Мавра Ведьму выдирают втроем. *** Она не прячет синяков. В актовом зале — бессмысленное собрание. Старик что-то вещает про экзамены. Она заходит последней. Его цепкий, разбойничий взгляд чувствуется каждым миллиметром избитого тела. Она не удерживается — оглядывается. Он не отводит глаз. Не верит в сглаз и в проклятья. Ничто так не сближает, как общая тайна. В последнем ее письме — просьба. Почти признание — «я знаю, ты храбр, но я прошу тебя быть осторожным…»