*
Выйдя из медцентра, он сощурился: чёртово утреннее солнце. Зря он побеспокоил Кристу так рано и не по графику. Он сошёл с ума, если думал, что это поможет. Он сошёл с ума. Есть не хотелось, но по привычке он шагал в сторону столовой: кофе лишним не будет. По-хорошему его тут быть не должно: зависимости здесь вроде как не приветствуются. Или так задумано — оставить бедолагам хотя бы кофеин, чтобы они не свихнулись окончательно?.. В столовой не было Анжелы; Эллиот не придал этому значения: позавтракала раньше или придёт позже. Даже к лучшему — говорить ему совсем не хотелось. Но вскоре радость сменилась беспокойством: люди тревожно переговаривались, то и дело посматривая на пустое место за столом Эллиота. Он выронил вилку, услышав чей-то плач. Все обернулись на звук падения, словно ждали землетрясения. Эллиот поднял голову: нет, все обернулись по другой причине. Между столиков лавировал Тайрелл. Предводитель заблудших душ был облачён в чёрное, на его бледном лице застыла печаль. Двигаясь медленно, будто летя по воздуху, он напоминал нечто сверхъестественное. Стоило отдать должное искусно созданному образу короля, за которым готовы идти пешки. Искусно созданному обману. Тайрелл заговорил, но Эллиот не мог слушать. Слова били молотком по вискам, он выхватывал лишь обрывки, но и их было достаточно. «Многие уже знают… Анжела… Покончила… Не смогла… Будем… Сильными… Не терять… Надежду…». Бумага надорвана, но всё та же. И теперь Эллиот догадывается, что на ней написано. Он больше не даст себя обмануть. Не в силах остаться, он вскочил из-за стола и бросился к выходу. Под ненавистное солнце, на тошнотворно-идеальный газон, куда угодно, лишь бы не слышать этот голос. Эллиот шёл, не разбирая дороги. Он знал, что нельзя останавливаться: замрёшь — и мысли настигнут, опутают, обездвижат. Он помнил огонёк в глазах Анжелы вчерашним утром. Отблеск надежды, которую прошлой ночью ощутил и он. В обоих случаях она исходила от Тайрелла. В обоих случаях несла с собой смерть. Но было что-то ещё. Он не мог винить одного только Тайрелла. Ослеплённый игрой, Эллиот не заметил, что Анжела на грани. Он думал, что видит её насквозь, он был уверен в собственной проницательности, но… Какой из него знаток чужих душ, если он свою-то не знает? Он без сил опустился на скамью. Сад благоухал, в противоположность людям цветы казались чистой гармонией. Хотелось плакать, но слёз не было. Была лишь растущая, всепоглощающая пустота. Почему у неё хватило духу, а у него — нет? О чём она думала в последний миг? О чём жалела?.. Хотелось выпасть из реальности, но и это не выходило. Не помогал ни натянутый на голову капюшон, ни самые опасные воспоминания. Реальность вцепилась в него, шепча: ты мог предотвратить, мог помочь. Может, она кричала о помощи, но ты слышал только свои стенания. Ты был глух. Эллиот вздрогнул, когда кто-то присел с ним рядом. Не надо было быть провидцем, чтобы понять, кто это. Какое совпадение: теперь они оба в чёрном. Две кляксы посреди зелени, две точки в бесконечности. И что бы ни сказал Тайрелл, после той ночи это будут его первые слова, адресованные Эллиоту. — Ты как?.. Ужаснее нельзя было придумать. Эллиот не собирался отвечать — не только потому, что презирал такие вопросы. Даже если бы захотел, он не смог бы облечь своё состояние в слова. Что бы он ни сказал, это стало бы ложью. — Ты меня напугал. Бумага шуршала, почти переходя на шёпот. Эллиот сильнее натянул капюшон, не желая даже мельком взглянуть на Тайрелла. Он так ненавидел его в эти мгновения, что взгляд стал бы последней каплей. — Послушай, Эллиот… Его имя выделилось курсивом. — Я думаю, Анжела не убивала себя. Эллиот вцепился в скамью, рискуя посадить не одну занозу. — Думаю, они её убили. В качестве предупреждения. — Да? — он и теперь не повернулся. — А, может, мы её убили? Пустыми надеждами, например? Не думал с себя начать, прежде чем… — Я кое-что сделал. Наконец этот голос дрогнул. — Думал, смогу замести следы, но… Казалось, запутанней некуда, но стало ясно: хаос не знает пределов. Тайрелл говорил, но Эллиот боялся слушать. Он боялся, что хоть на секунду поверит. — Покажи мне ноут, — произнёс он, не скрывая злости. — Может, я смогу что-то сделать. Это было единственное, чему он мог поверить. Не взглядам, не поступкам и уж точно не словам. — Хорошо, я принесу его сегодня… — Тайрелл осёкся. …Ночью? — Хочешь снова прийти? — испуганно спросил Эллиот. — А ты хочешь, чтобы я пришёл? — вопросом на вопрос ответил Тайрелл. Он не ждал ответа. Знал, что Эллиот промолчит, но думал прочесть что-то в его дыхании. Дышать и вправду стало труднее. Словно чувствуя это, пользуясь мигом слабости, Тайрелл придвинулся ближе и сквозь капюшон шепнул Эллиоту на ухо: — Я хочу быть с тобой этой ночью. А потом быстро, будто боясь ответной реакции, поднялся со скамьи и зашагал прочь. Шаги утихли; Эллиот дрожал. На миг сознание отбросило всё: обвинения, недоверие, ярость. Остались лишь ползущие по спине мурашки и колючее желание ощутить этот шёпот снова, но сняв капюшон. Чтобы дыхание Тайрелла щекотало ухо. Чтобы он был ближе. Чтобы не возникло и малейшего сомнения в том, что он здесь, рядом, живой. В пугающе-смешанных чувствах Эллиот откинул капюшон и оглянулся, но Тайрелл уже скрылся из вида.*
Эллиот стоял под душем, потеряв счёт времени. С нервной иронией он подумал, что кое-какая польза от «Открытой двери» всё же есть: будь он сейчас не здесь, давно накачался бы наркотой. Но что будет меньшим злом: до беспамятства обдолбаться в вопиющем одиночестве или сойти с ума, ожидая прихода Тайрелла? Теперь он в ловушке, он уже не сбежит, слишком далеко его унесло течение. Он вдруг осознал, что Анжела была его другом. Конечно, глупые беседы за завтраком не давали ему повода считать их друзьями, но… Это всё, что у него было. С другими он не говорил даже так. Тайрелла он точно не назвал бы другом. Тайрелл тянул его в пропасть, а друзья едва ли так делают. Чего он ждал? Почему намыливался так тщательно, словно готовился к свиданию? Почему ему было не всё равно? Именно это выбивало землю из-под ног: он чувствовал что угодно, но не безразличие. Как ни пытался он убедить себя в обратном, ему было важно, лжёт Тайрелл или нет. Придёт или нет. Дотронется или нет. Умерев вместо Анжелы, он не узнал бы ответа. Эллиот не радовался тому, что жив. Просто в томлении этого ожидания он впервые за целую вечность чувствовал себя не мёртвым.*
В домике царил полумрак; тьму рассеивал огонь камина и включённый ноутбук. Сидя за ним, Эллиот собирал обломки судеб, пытался выйти из замкнутого круга мыслей. Анжела, Тайрелл, смерть, жизнь, неизбежность. И снова. Так он набрёл на «Открытую дверь» — во время бездумного ночного сёрфинга. Так не было предначертано, так просто случилось, просто хаос был с ним заодно. Раздался стук. Ещё не пробила полночь; Эллиот не ждал Тайрелла так рано. Он мог сделать вид, что не слышал, обмануть себя, как он это умел, но стук повторился, и ему показалось, что так звучит отчаяние. И всё, что он может — принять удар на себя.*
Тайрелл сжимал в руке ноутбук. Может, он боялся не меньше Эллиота, но старался не показывать страх — просто по привычке. Потому что привык не доверять, не говорить правду, не полагаться. И, может, ему было страшно как раз потому, что Эллиоту хотелось довериться, хотелось сказать. Хотелось пойти по тонкому льду принятия. Молча войдя в домик, Тайрелл опустил ноутбук на стол. Эллиот не хотел идти следом, но его ноутбук стоял там же, и он не желал, чтобы Тайрелл — случайно или нет — в него заглянул. Подойдя, он захлопнул крышку и замер. Тайрелл был совсем рядом; от него пахло гелем или шампунем — точно не лавандово-мятным, но чтобы разобрать ноты, пришлось бы перейти все границы. Эллиоту стало дурно от мысли о том, что Тайрелл, похоже, тоже недавно был в душе. В надежде согнать с кожи мурашки он схватил свой ноутбук, прижал к груди, как самую большую ценность, и попятился к камину. Казалось, комната вращается вокруг него. Он представил, как планеты крутятся вокруг солнца, как горят звёзды, как зияет чернота. Слишком огромный и непонятный мир для того, кто ищет ответы. Слишком тяжёлая ноша. Всё, что можно сделать — расслабить плечи и позволить ей тебя раздавить. — Всё готово. Он твой. В голосе Тайрелла сквозило такое безрассудное, безоговорочное доверие, словно вместе с ноутбуком он отдавал Эллиоту свою жизнь.*
Он стучал по клавишам; как только внешний мир исчезал, оставляя его наедине с одному ему видимыми тропами, исчезал и страх. В эти минуты он чувствовал себя властелином мира. И даже цепкий взгляд в спину не выбивал его из колеи. Тайрелл сидел у камина, нервно переминая пальцы. Эллиот не знал, о чём он думает, но пока это и не имело значения.*
— Кажется, получилось, — нарушил он тишину. Шумно выдохнув, Тайрелл неторопливо, словно боялся узнать, действительно ли получилось, подошёл к столу. — Не может быть. Его дыхание скользнуло по шее Эллиота. Будь на его месте кто-то другой — он тут же отскочил бы, не потерпел вторжения в своё личное пространство. Но сейчас он не двигался, напуганный собственным смирением. — Ты гений. Это… божественно. Тайрелл положил руки ему на плечи, сжав их в порыве надрывной радости. Это было как пир во время чумы. Рядом была смерть и опасность разоблачения. Надвигалась буря, но, казалось, пока он не убирал руки, продолжая сжимать плечи Эллиота, он сдерживал неприятности, не давал черноте забрать его. Но этого было мало. Расстояние хотелось преодолеть, пустоту — заполнить, теплоту — вскрыть, распотрошить, омыться её кровью. Эллиот вскочил, как ошпаренный, и бросился к двери. Сердце бешено колотилось. Остаться в одной комнате с Тайреллом было как выдернуть чеку гранаты и ждать. — От чего ты бежишь? — донеслось из полумрака. Сейчас или вообще? Ведь вся жизнь и есть побег. Не дождавшись ответа, Тайрелл пошёл за Эллиотом по пятам. Стоило открыть дверь и унестись так далеко, как только можно, но Эллиот стоял на месте, словно пригвождённый к полу. Он никогда не умел вовремя останавливаться, так почему думал, что теперь сможет? Подойдя, Тайрелл поднял руку; Эллиот замер, ожидая прикосновения, как удара ножом, но Тайрелл тянулся не к нему. Он запирал дверь. Эллиот перехватил его запястье, пытаясь помешать. Тайрелл был сильнее и завершил начатое, но Эллиот не отпускал его руку, сжимал изо всей силы. — Нарушаешь свои же правила? — гневно выдохнул он в лицо Тайреллу. — Всё это ложь? Всё — ложь? — Да чего ты, — Тайрелл не пытался высвободить руку. — Я не придумывал никаких правил. Всё устанавливали они. Я даже быть здесь не хотел, понимаешь? — Нет. Даже если тебя заставили, ты всё равно лжец. Ты и меня… — А ты, Эллиот? — перебил его Тайрелл, переменившись. — Ты со мной честен? Так честен, что захлопываешь свой ноут у меня перед носом, когда я доверяю тебе свой? Эллиот ослабил хватку. Тайрелл смотрел ему в глаза, словно пытался разглядеть что-то скрытое, но не мог. — Кто ты на самом деле? Он схватил Эллиота за запястья и поднял его руки над головой, придавливая к стене. Он продолжал на него смотреть — жадно и хищно, как дикий зверь. Казалось, Тайрелл вот-вот погрузит ладонь в его грудную клетку и одним движением вырвет сердце. Вместо этого он приблизился, одной рукой продолжая сжимать его руки, другую переводя на шею. Сдавил легко, не пытаясь душить, лишь пугая, оттянул ворот худи, коснулся ключиц. Почти задев губами его ухо, прошептал: — Если я не сорву с тебя маску, я сорву одежду. Он был воплощением силы. Отчаяние не убило, не ослабило его — стало секретным оружием. Раскрывая его слабости, делая более уязвимым, одновременно Эллиот делал его сильнее. Шёпот щекотал его ухо, как он и хотел тогда, днём. Птица, запертая в грудной клетке, снова пыталась взлететь, и на этот раз Эллиот не мог ей препятствовать.*
Он высвободил руки и потянул Тайрелла на себя, будто говоря: «Я не боюсь твоих угроз, срывай, бери, растерзай». Поцелуй не был нежным: прерывистый, он больше походил на укусы, словно они хотели загрызть друг друга, словно боролись не на жизнь, а на смерть — с самими собой, со всем миром, застывшим за окном немым пейзажем. Они не боялись умереть сейчас, куда страшнее было умирать медленно, день за днём, час за часом. Тайрелл вжимал его в стену, но Эллиот не чувствовал точку опоры. Не казалось, что он в ловушке. Наоборот — он освобождался от оков. Всё, к чему он привык — тревога, стыд, неприятие — с каждым прикосновением Тайрелла растворялось. С каждым миллиметром открытой кожи сковавшие его цепи теряли прочность. Сняв с него худи, Тайрелл так сдавил его талию, что Эллиот невольно подумал, как завтра будут болеть рёбра. Но всё, что крылось за отметкой «завтра», теряло смысл. Было только «сейчас», только прикосновения в полутьме и никакого сомнения. Он положил руки Тайреллу на плечи, заставив остановиться. Их взгляды встретились: боль к боли, жажда к жажде. Только так, держась друг друга, можно было удержаться на плаву. Только так, с головой отдавшись слабости, можно было стать сильнее. Только так, ни на миг не расцепляя рук, можно было пережить эту ночь.*
Но хотел ли Эллиот пережить?.. Он пробовал все доступные ему наркотики, он знал всё о расплате за эйфорию, но так страшно ему ещё не было. Он не знал, что так бывает. Он понятия не имел, что можно просто открыться и получить так много в ответ. Он даже не помнил, как они оказались на кровати. Это напоминало трип, после которого было сложно восстановить цепочку событий. Звенья разрывались, но самое яркое не забывалось. Эллиот знал, что не забудет склонившегося над ним Тайрелла, в чьих глазах застыла странная, незнакомая Вселенная. Не забудет, как Тайрелл зажимал рукой его рот, хотя и так знал, что он ни слова не скажет. Как легко было всё понять, говоря — позволяя, исцеляя, умоляя — одним взглядом. Как билось его сердце — близко — дотянись, коснись, поймай ритм. Поймай дыхание. Поймай момент. Тайрелл глаз с него не сводил. Целовал запястья, шею, тянул за собой, сжимал в руках. А когда опустился ниже, стянув с него джинсы, у Эллиота чуть слёзы из глаз не потекли. Или потекли, а он и не знал, что плачет. Всё смешалось, Тайрелл стал его миром, проник в его душу, мысли, тело. Тайрелл держал его над пропастью, Тайрелл был нетерпелив, в его взгляде читалось: «Я буду нежнее, если хочешь». Эллиот не хотел. А потом нежность сама пришла — нежданно, с утихшей болью, с переплетёнными пальцами. Она окутала их так абсурдно, так беспредельно. И нереально. Домик на краю света, камин, звёздная ночь за окном, двое на тесной одноместной кровати. Утопия, не иначе. Птица взлетала, вместе с сердцем освобождая новый, только проросший в лёгких, но уже в полную силу дышащий страх. Что, если этого будет мало? Если он невозможно захочет, чтобы это случилось вновь? Ведь человек — не таблетка. Наркотик тоже убивает, но его хотя бы можно достать, если нужна новая доза. Что, если Тайрелла не будет рядом? Если он поддастся слабости, придёт к нему, а дверь будет заперта? И там, за закрытой дверью, никого. Никакого тепла. Огонь не горит, сквозняк гуляет по комнатке, нет одежды в шкафу, даже тени чужого присутствия не осталось. Словно и не было никогда. Придётся дышать, пока он здесь, но рано или поздно кончится даже воздух. — Ты должен занять моё место, — едва восстановив дыхание, прошептал Тайрелл. — Из меня такой себе бог, а ты… — Я в бога не верю, — ответил Эллиот, по инерции отстранившись от Тайрелла. И тут же пожалев об этом. Он не мог иначе, его сущность противилась тому, что произошло. Эллиот, которого он знал, не стал бы лежать в чьих-то объятиях. Не мог он и лгать себе, говоря, что близость Тайрелла ему досаждала. Самообман не работал; отодвинувшись, он ощутил опустошение, вернулся с небес на землю. — А я верю. Тайрелл приподнялся на локте и кончиками пальцев повёл по плечу Эллиота. Прикосновение было невесомым; Эллиот зажмурился, пытаясь не реагировать, но бесполезно: по коже бежали мурашки. — Теперь верю. Тайрелл держал руку на его шее, слушая пульс. — Ты милосерден, ты бескорыстен, ты… Не можешь быть человеком. Люди на тебя не похожи. Не верится, что твоё сердце по-настоящему бьётся. Но то, что оно бьётся… — он надавил сильнее. — Эллиот, это сводит меня с ума. — Что ты несёшь? Это было слишком: ночь, непрерывные прикосновения, ненужные слова. Эллиот поднялся, садясь на край кровати. Тайрелл никогда не верил. А если он лгал всем, значит лгал и ему. Значит солжёт снова. — На моих глазах ты совершил невозможное. Хотелось заткнуть уши. С губ едва не сорвалось: «Это ты совершил невозможное». Заставил довериться. Подобрался так близко, как никто ещё. — Слушай, я в отчаянном положении. Всё зашло слишком далеко, пройдена точка невозврата. И либо погружаться в это дерьмо дальше, либо… Его голос дрожал. Поразительно, как он сочетал в себе это. Производил впечатление уравновешенного, почти холодного человека, но в моменты, когда он оставался с Эллиотом наедине, когда отпускал самоконтроль, нельзя было представить кого-то более отчаянного, чем Тайрелл. Он ходил по краю, он не боялся. Он просто был — со снятой кожей, с открытым сердцем, не думая о последствиях. Такой Тайрелл нравился ему больше, чем тот, с голосом-матовой бумагой. Такой, хоть и не был его отражением, был понятнее, был ближе. — Либо поставить на карту всё и попытаться выйти из игры. Но тогда… Малейший просчёт — и всему конец. И я никогда не увижу сына. Меньше всего я хочу, чтобы он… — Тайрелл прервался. У Эллиота перехватило дыхание, когда он понял: похоже, тот сдерживает слёзы. — Не знаю, почему, но я тебе доверяю. Из нас получилась бы отличная команда. Если бы мы работали вместе… — он вновь замолчал. Казалось, он хотел сказать что-то ещё, готов был говорить и говорить, до самого утра изливать душу, но насильно заставил себя остановиться. Эллиот попытался укутаться в одеяло, но не вышло: на нём лежал Тайрелл. Не стоило встречать его взгляд, но так уж случилось. Пусть Тайрелл и нёс ту чушь про божество, Эллиот прочёл в его глазах то, чего никогда ещё не видел — готовность принять его таким, какой он есть, со всеми страхами и странностями. Он вдруг ощутил невероятное: ему тоже хотелось говорить. Слова, казавшиеся такими бессмысленными, застыли внутри тяжёлым грузом. Он хотел сдаться, лечь рядом с Тайреллом, остаться в его объятьях и не умолкать до тех пор, пока каждое из этих слов не вырвется наружу. Говорить, пока не пропадёт голос. О прошлом, о вопросах без ответов, об Анжеле. О том, что он не мог сказать Кристе, что не мог сказать никому. В чём даже себе не мог признаться, даже наедине с собой боялся произнести вслух. До рассвета строить мост из слов, зная, что его слушают, что каждый звук делает пропасть между ними меньше, каждый выдох — не просто так. И даже если Тайрелл не поймёт, не откликнется, он всё равно возьмёт его за руку, всё равно не даст сорваться вниз. Но Эллиот не мог выдавить ни слова. Ему стало жутко от этого порыва. Волна сбивающего с ног страха нахлынула с новой силой. Закрытая дверь, пустота, эхо вместо ответа. Наконец у него прорезался голос. — Уйди, пожалуйста, — только и смог произнести он.***