Эрос и Деструдо

      Когда окурок прогорел настолько, что стало жечь пальцы, Дэн наконец согрелся. Верней сказать, его начало лихорадить, и пускай пробирающий до костей холод сменился жаром, колотило ровно так же. Он не рассчитывал, что скоротать полчаса, пока приедет Федина мать, будет просто, особенно с одним бесячим гондоном рядом. Тот, к слову, разговорился, мыча и заикаясь, как его новая глухая подружка. Дэн всего-то растормошить его хотел, не без привычной язвительности, конечно, просто чтоб не околел бедолага. А тот с хмурой рожей промямлил:       — П-пошёл… на хуй.       — Ты ж не материшься, Феденька, — от души рассмеялся Дэн, и в груди действительно потеплело, отлегло.       — Т-ты мне жизнь сломал.       Между тем над рекой выплыла из мрака луна, отчего картина вокруг стала немного менее депрессивной: липкая сырая чернота обрела различимые формы, и глаз наконец разглядел то накатывающую, то отступающую кромку воды, и чёрную глянцевую ленту реки, и смутный соседний берег, куда ближе, чем казался из воды, и подобравшего ноги Федю, тщетно пытающегося согреться ладонями. Его длинная чёлка упала на лицо, роняя капли и добавляя пущего трагизма.       Тут рыцарь печального образа болезненно скривился, прошипел сквозь зубы:       — Он из-за меня умер, — глаза часто-часто заморгали, вторя дрожащим закушенным губам (давай, расплачься ещё!). Голова вдруг резко повернулась, и в лице уже явно сквозил подкатывающий приступ буйства. — Нет. Всё из-за тебя, сволочь.       Даже так? Ох и нарвёшься ты сейчас, голубец! Дэну стало смешно, но не от Фединых слов, а от неожиданной забавной ассоциации: лет в восемь или в девять Федя впервые продул ему заплыв и чуть не разнылся от злости. Вот сейчас у него, взрослого и возмужавшего, было точно такое же лицо — со сведёнными бровками и покрасневшим носом. На самом деле Дэн давно подметил эту его черту — вечно тронутый краснотой нос, — и готов был даже признать её милой, хоть всю жизнь шугался от таких мыслей, как от роящейся мошкары. Господи, да у него каких-то пару недель назад от одного намёка на подкат от мужика подгорало так, что искры из глаз летели и зудели кулаки, и погляди только, во что он превращается с Макаровым! Да это он ему жизнь сломал!       В ответ на откровенную насмешку видок у Феди стал ещё суровей, почти угрожающий. От этого невыносимого жгучего взгляда хотелось оградиться: засадить кулаком или засосать, как тогда в раздевалке — Дэн ещё не решил. Ну давай, отвернись уже! Хватит сверкать своими угольными глазищами. И скулами своими прекрасными не шевели. Педик! Походу, Дэн начинал бредить, потому что из дальних закромов разума вдруг поднялись запретные мысли и уже вовсю жужжали, роились меж стенок черепа. Федя всегда был какой-то неземной — и внешне, и изнутри. Натурально инопланетянин. Как вообще умудрился влиться в их компанию скучных быдланов — загадка. Ну теперь-то ясно, в чём крылась его «особенность».       — Холодно, — всё-таки сдался Федя, опустив голову на грудь.       — Ахуенно тонкое наблюдение, — выдохнул паром Дэн. Откуда только силы брались шутить? — У меня яйца отмёрзнут, пока твоя мать приедет.       — И пусть.       — Пусть яйца отмерзают?       — Не хочу её видеть, — Федя спрятал лицо в ворот куртки.       Почему-то Дэна это взбесило. Вспомнился разговор с Фединой матерью, её беспокойство и непреклонность, с какой она бросилась его, Федю, отстаивать — чуть на месте Дэна не пришила. Да он ведь только из-за неё и впрягся в эту ебучую поисковую операцию! Потому что она его убедила, какой Феденька хороший — а сыночек, видите ли, её заботу на хую вертел!       — Да ну? А для чего тогда весь этот цирк? — вызверился Дэн, ощущая, как к горлу подходит противный ком и от злости сводит челюсти. — Вот и подох бы в гордом одиночестве! А вот это всё показуха беспонтовая, — рука будто сама вцепилась в Федину, ту, что с пластырем на запястье, но Федя живо отдёрнулся.       — Чего же ты на неё повёлся? — хрипло и безразлично.       Дэн знал, что его задело, ещё как задело, но он этого не покажет. А Дэн не уступит, ни в чём:       — Мечтай! Пидор.       — Ты сам-то кто?       На виске Дэна забилась вздувшаяся жилка. Лицо застыло озлобленной звериной маской. Он не мог это контролировать, да и не хотел, прорычав почти комично, как тупое животное:       — Натурал!       Перед глазами вспышкой пронеслись образы родителей. Отца, сурового мужика, на которого Дэн всегда ровнялся. И матери, красноречиво и на полном серьёзе рассуждающей, мол, мягкость — не мужское качество, мужика все должны бояться, а если по шее даст — так по делу. В качестве воспитательной меры.       Федя лишь едко ухмыльнулся, сверкнув ямкой на щеке:       — Всё больше начинаю верить, что гомофобы и есть скрытые геи.       — Я не скрытый гей, понял?! — грозно нахохлился Дэн, раздувая ноздри. Умом он понимал, что это такая разводка, типа дофига смешная и оригинальная, но, сука, ничего не мог с собой поделать! И выпалил единственное пришедшее в голову оправдание. — Просто пидора опустить для мужика не зазорно!       И Федю прорвало на хохот:       — М-м… Фарту масти АУЕ?       Дэн повалил бы сучёныша на спину, если бы так вовремя не позвонила его мамка. Спасение было близко: осталось собрать последние силы и выбраться на дорогу. Пока Федя разведывал путь в темноте, Дэн еле ковылял следом: похоже, с ногой всё плохо, да и насрать — как вернутся, пускай ампутируют нахрен. Наплавался. Когда вышли к грунтовке, со стороны города уже слепил приближающийся дальний свет фар. Выскочившая чуть ли не на ходу Федина мать бросилась к сыну в слезах — на Дэна и не взглянула. Федя тоже расплакался, дал себя обнять, затем срочно переодеть в сухое. Что странно, Дэн не обижался. Блаженно натягивая на себя тесноватые Федины спортивки и поглядывая одним глазком на семейную идиллию, он подумал, что это в целом подходящая награда. Что оно того стоило.       Оказавшись в своей тёплой постели, Федя так оттуда и не вылез. Слёг с такой температурой, что не ясно, как живьём не сгорел, заставив мать выпросить на работе отпуск, чего она не делала, наверное, с Сашиных похорон. Большую часть времени Федя спал или видел сны наяву, бормоча совершенно дикие бессвязные вещи. Один раз ему даже чудилось, будто он участвует в заплыве, и голосом любимого спортивного комментатора он кричал за прикрытой дверью спальни: «Макаров вырывается вперёд! Он идёт на мировой рекорд! Пять секунд, четыре, три… И-и-и новый рекорд!» Немного легче было оттого, что Дэн заболел тоже, пускай и отлёживался у себя дома, а растирала на ночь и носила еду в постель его, а не Федина мама. И всё же, как в детстве, когда оба сидите в заточении с ветрянкой, каждый в своей уютной темнице, Федя чувствовал себя не одиноким. Он не созванивался с Дэном, а тот не писал ему, но от матери, ощущавшей личную ответственность перед Дэном, время от времени узнавал, как у того дела.       Из школы проведать Федю пришла только Катя. Озадаченная Макарова, конечно, предупредила её, мнущуюся за порогом с пакетиком апельсинов, что Федя не в себе, а накануне так вообще умирал с температурой под сорок. Но Катя не побоялась, украдкой пробралась в душную, пропахшую медикаментами спальню, и Федя медленно вынырнул из полудрёмы, когда постель рядом с ним тихо скрипнула.       Первым делом Катя оправдалась за Ника, хоть Федя и сам понимал: тот не хочет его видеть после гадкой истории с Лерой, и не факт, что захочет когда-то. Главное, что у них всё начало налаживаться, и тут уж Федя влезать не собирается — и так наворотил делов из-за Дэна. Про Дэна Катя тоже спросила: не из-за его ли последней выходки Федя лежит сейчас под зимним одеялом вот уже второй день, бледный и с ввалившимися от лихорадки глазами?       — Нет, Кать. Меня… позвал туда Саша.       Сначала ему не хотелось никому об этом рассказывать. Да и перед Катей душу наизнанку выворачивать не собирался, просто чувствовал от неё такую поддержку, такое молчаливое участие, терпеливое и никуда не торопящее, что признания сами слетели с губ и понеслись безудержным потоком, сбивчивые, пугающие, едва укладывающиеся в голове. Он рассказал, как приехал к реке на закате. Безошибочно нашёл то самое место по памяти, хотя всерьёз не ждал там никого увидеть. Лишь предчувствовал. И не прогадал, ведь, когда за горизонт опустилось невидимое солнце и вокруг утвердились туманные сумерки, два мира незримо соединились. В воде стояла Полина. Сперва её голова вынырнула по плечи, а там, шагая по дну в мамином старом подвенечном платье, в котором, как Федя знал, её положили в закрытый гроб, вышла к нему по пояс. Она сказала, что ей так одиноко. Хотела, чтоб он остался с ней, стал принцем в её спящем королевстве. Чтобы они были вместе навеки, и ничто, даже смерть бы их не разлучила. «Я не смогу тебя любить, Поль! — стонал он, чуть не плача. — Ты же знаешь, кто я!» Конечно, знает. Но её это не волновало. Она заплатит за него любую цену: даже ложью, даже пыткой, но удержит его рядом с собой. Навеки.       И тут руку Феди тронула чужая холодная рука. Саша. Он был здесь всё это время. Он зашептал, тихо-тихо, что Феде нечего бояться: он останется с Полиной вместо него, а она не заметит подмены. Федя не согласился. Умолял его этого не делать, но брат сам вошёл в реку, отправившись вслед за Полиной, пока обоих не скрыла зеркально-чёрная гладь. А когда Федя бросился следом и Дэн погнался за ним, было уже слишком поздно.       — Я не смог его спасти. Я… предатель. Я должен был остаться с ней там, не он!       Считавшая с лица Феди предвестники паники (душащие слёзы в глазах, искривлённые горечью губы, дрожь в кончиках пальцев), Катя стряхнула собственную слабость. Подрагивающая рука успокоилась, взъерошила чужие волосы на макушке:       — Федь. Это был сон. Просто сон. Саше никто больше не причинит зла.       Зашедшая в комнату мать, встревоженная слишком долгим молчанием, нашла их обнявшимися под одним одеялом. Федя выплакался и теперь блаженно притих, вжимаясь щекой в тёплое Катино плечо. Когда мама молча уставилась на него с порога, он слабо, но искренне рассмеялся. Этот смех облегчения успокоил Макарову: её сын выздоравливает.       Кроме пресловутых апельсинов, Кате пришла гениальная мысль принести Феде книгу. И не абы какую — «Зови меня своим именем» Андре Асимана. К своему стыду, Федя никогда о ней раньше не слышал. Он в принципе не особо был по книжкам: почитывал раз в год про эльфов-попаданцев на передовой красной армии и прочую развлекаловку в духе «Первому игроку приготовиться». Возможно, поэтому Асиман оглушил его с первых строк, да так, что, нехотя открыв заглавную страницу, он застрял в постели до поздней ночи. Даже на толчке сидел с книжкой, будто руки к обложке приклеились. К счастью, мать извлекла из его апатии выгоду — под шумок кормила с ложечки до отвалу, как делают молодые мамаши, чьи сопляки рефлекторно разевают рот, как только им включают мультики. Федя глотал, забывая жевать, как впихивал в себя абзац за абзацем, главу за главой. Не сказать, что сюжет был каким-то чертовски оригинальным: в общем, всё довольно предсказуемо. Но вот главный герой с его невыносимо чувственными откровениями… Местами от стыда уши горели (или Федю снова крыла температура?). Там было всё: подростковая неразделённая любовь, кризис сексуальной ориентации, первый секс со взрослым мужиком и, разумеется, бесконечные терзания по этому поводу. Там даже был вытраханный в буквальном смысле персик, после чего Феде стало одновременно смешно (при мысли о закатках с компотом на балконе) и противно, что раньше он с таким аппетитом их ел каждую зиму.       А ещё под впечатлением от романа он сделал одну безумную вещь, о которой раньше и не помыслил бы. И нет, речь не о закатках! Оклемавшись от болезни, он забрёл в паб, где познакомился кое с кем. Да-да, с мужиком. Да, со взрослым. И это было чертовски неловкое знакомство, которое — надо же! — закончилось свиданием. Причём он понял, что это свидание, когда Стас стал увлечённо заливать ему про дельфинов-геев, украдкой хватая за запястье. До этого Федя не понимал, насколько сильно нуждался в этом. Узнать, что ты не один такой в целом мире. Что даже в твоём городе найдутся парни, готовые увидеть в тебе потенциального партнёра, возлюбленного, а не объект для издёвок. Стас не торопил его — наоборот, дал время разобраться в себе, закрыть, так сказать, гештальты. И Федя угомонился. Зашагал привычными жизненными маршрутами без бремени лжи и страха за плечами. Рассеялся в приятном предвкушении, потерял бдительность. И, само собой, расплатился.       После вечерней тренировки Федя, как всегда, долго откисал в душе, когда, переодевшись, вспомнил, что оставил рюкзак у бассейна. Замечтавшись о своём, он и не подумал, что кто-то мог застрять в школе, непривычно тёмной и безлюдной, не считая техничек, мелькающих в жёлтых окнах призрачными тенями, так же надолго. Ещё за дверью душевой стало ясно, что одинокий голос, которому гулко вторили длинные кафельные стены, принадлежит Дэну и, судя по интонациям, тот недоволен. Они всё ещё не разговаривали после того случая на реке. Дэн так до конца и не оправился от простуды и, конечно, винил во всём Федю, в общем, не безосновательно. Так или иначе, Федя решил послушать, прежде чем влезать в чужой неприятный разговор.       Дэн переговаривался по телефону с каким-то парнем. Сыпал излюбленными колкостями, подолгу молчал, не поддакивая, не перебивая, и только задавал вопросы, слушая очень внимательно. Его напряжение и собранность передавались даже через дверь. Так, будто шли переговоры о военной угрозе, а Дэн руководил крупномасштабной операцией. И вместе с тем говорил очень дерзко, развязно, не жалея сарказма и матерных выражений. Что неудивительно, ведь тема-то была скользкая.       «Мутите, значит? — он снова умолк и чуть погодя добавил с неумело скрытой насмешкой. — Да никаких проблем, дружбан. Ты же в курсе, сколько ему лет?» Всё это начинало как-то напрягать, но вместе с тем ужасно интриговало. «Тебя это не смущает? — ответил Дэн, послушал и вновь рассмеялся. — Возраст согласия? Хах! Значит, вы трахаетесь?» Да о чём, бляха, шла речь?! «Да я так, из любопытства. Ну, трахаетесь или нет?» Федя тихо толкнул дверь, высунул голову, и взгляд различил на воде огромную тень Дэна, сидящего неподалёку от бортика. «Та-ак, интересно, — продолжил Дэн нараспев. — И чё ты, присунуть собираешься?» В этот раз пауза была особенно долгой. Настолько, что набравшемуся смелости Феде удалось разглядеть профиль Дэна из-за угла: хищно щурящийся, надменный, осклабившийся той жуткой улыбкой, от которой на лице сводит мышцы, а после хочется молчать полчаса без всякого выражения. Наконец Дэн твёрдым голосом ответил: «Запрещу? Хах, нет, чувак. Я сделаю по-другому. Догадываешься, как? Я вскрою его первым. Счастливо!»       Федя так резко вылетел из засады, что едва не укатился в бассейн на скользком полу. Метнулся к удивлённому хохочущему Дэну, вырывая мобильник из вспотевшей руки. Мозг вскипал и плавился от происходящего. Ну конечно, это его, Федин, телефон, который он по тупости своей оставил без присмотра. Помутнённым взглядом Федя судорожно всмотрелся в экран: ему звонил Стас, разговор продлился 22 минуты. 22 грёбаных минуты!       — Что ты ему сказал? — шалый взгляд переметнулся на Дэна, который преспокойно восседал на возвышении с широко расставленными ногами, попирая одной чужой раскрытый рюкзак.       — Что слышал, Федюнь, — ни толики раскаяния, лишь пляшущие черти в острых как лезвия зрачках. — Серьёзно? Ёбаря себе нашёл, пока я неделю валялся в койке по твоей милости?       Рука до боли сжала телефон: казалось, тот вот-вот раскрошится острыми осколками. Стас не простит ему этого. Всё так хорошо начиналось — и на тебе, блять!       — Что ты сказал ему, Дэн? — угрожающе подступился Федя, забывая дышать.       Раскашлявшийся Денисенко картинно покачал головой, развёл упёртыми в колени руками — святая простота:       — Что выебу тебя в очко раньше Стасика. Надеюсь, ответил достаточно развёрнуто?       — Сволочь!!!       Федя сам не сообразил, как ломанулся вперёд с разгоном товарного поезда. Глаза застлала ненависть: всё, что есть в Денисенко, — лукавый прищур, зубастую усмешку гадюки, тень безумия на красивом лице — хотелось стереть, окровавить, превратить в месиво. Они сцепились так же яростно, как в тот день на уроке физкультуры, когда всё открылось. Метелили друг друга наобум, почти вслепую, попадая коленями и кулаками то в живот, то в голову, то по больной ноге. Рвали одежду, толкаясь и дёргая за грудки. Наконец рухнули на пол, скатились с высокой ступеньки, так что у Дэна рёбра затрещали. И жалили бы друг друга, что два самца змеи, наверное, до самой смерти, если бы Дэн не изловчился пихнуть Федю ногой, чтобы успеть подняться. И опрометчиво шагнуть назад, где начинался бассейн.       Федя и пальцем не шевельнул, наблюдая, как нелепо взмахнул руками Дэн, чудом удержавшись на краю бортика, хоть спина так и кренилась к воде. Он мог бы толкнуть его, даже пафосно с ноги дать («Это Спарта, сука!»). Но ничего подобного не сделал: тяжко встал, хватая воздух пересохшим горлом, оправился:       — Это всё, Дэн. Мы с тобой закончили. Усёк?!       Пока он пятился к раздевалке, Дэн вдруг переменился в лице, зашедшись тяжёлым кашлем. Маска ярости треснула, обнаружив полнейшую растерянность, ослабшие руки повисли плетьми, а взгляд сделался кристально ясным. Он словно осознал суть происходящего, но ничего уже не мог остановить.       — Ты мне больше не нужен, — бросил Федя напоследок, не веря, что подводит черту под всем, что между ними было за эти годы: дружбой, соперничеством, завистью, тайнами, предательством, ненавистью, любовью, больной безнадёжной любовью, никому теперь не нужной и не приносящей ничего, кроме боли.       Кто-то ведь должен подводить итоги.