Metamorfoze

      Он влюбился в него сразу. И был влюблён до сих пор. В звук голоса, в цвет глаз, в мальчишескую улыбку. В золотистую ресничку на гладкой щеке, которую однажды, когда-то в далекой прошлой жизни, легко подцепил пальцем и с силой подул на неё, заставив Ивана смешно наморщить нос. В тот день он загадал желание любить его вечно.       Ковчежец впился острыми краями в ладонь, и Лука, приходя в себя, зло прошипел сквозь стиснутые зубы. Боль в руке уравновесила подкатывающее к горлу отчаяние. Ему вдруг стало страшно, как никогда. Месяц он гнал коня без сожаления, думая лишь о том, что увидит Ивана. Но теперь, когда до встречи оставалось совсем чуть-чуть, он испугался.       Когда ландскнехты притащили Ивана, со связанными руками, в испанский лагерь, Лука помертвел, поймав свирепый взгляд сеньора Антонио. Надо сказать, Иван держался превосходно, чего никак нельзя было сказать о самом Луке. Торопливо, почти испуганно, Лука успел назвать его имя, и, чтобы не броситься прилюдно на шею, сразу же обернулся к Тони, пробормотав что-то невнятное. Ему было плевать, что подумал о нём любовник. Глаза Ивана встретились с его глазами всего на мгновение, но внутри что-то дрогнуло: Иван смотрел на него так, словно вокруг никого не было, кроме них двоих.       — Так, значит, вот он каков… Иво… — медленно, с расстановкой сказал потом Тони, чуть приподняв бровь, но даже в полумраке шатра было видно, как лицо его пошло красными пятнами.       Лука ничего не ответил и лишь потянулся к бутылке вина. Кажется, он пил, не просыхая, утром и вечером, днем и ночью, до битвы и после, а когда пришёл в себя, то первым, что он увидел, был ковчежец, врезавшийся в его грудь…       — Нам пора! — в голосе Тони тогда прозвучало нетерпение.       — Прошу, не уезжай… — тяжело дыша, пробормотал Иван, и руки его напряглись в отчаянной попытке удержать, а потом поцеловал, и тело отреагировало прежде, чем Лука успел опомниться. Он попытался было вырваться, но Иван вцепился в него намертво, так, что его не оттащил бы и Тони. Тот внимательно наблюдал за происходящим. Интересно, слышал ли он, как Лука застонал?       Пресвятая Дева, скажи на милость, зачем же он это сделал? Оттолкнул, вывернулся из тёплых объятий, и, мельком заметив мгновенно потемневший от боли взгляд, всё-таки уехал. Ведь Лука уже знал, что труднее всего уезжать. И он уже тогда знал, что вернётся.       Ему вдруг вспомнился Тони, сидевший с понурой головой в призрачной тени кипарисов. Вокруг деловито жужжали пчелы. В ярко-голубом небе ласточки весело играли в догонялки. А Лука, стараясь не обращать внимания на хмурое лицо, наблюдал за тем, как Тони с угрюмой сосредоточенностью носком сапога чертил узоры в придорожной пыли и не мог понять, а он — внятно объяснить, что нет — упаси Боже! — вовсе не из-за носа, ушей, глаз и даже не из-за ресниц он любит Ивана. Что просто всё это, соединившееся в единое целое, и есть сам Иван.       И нет, Тони ни в чём не виноват. И Лука ему благодарен. Правда, благодарен. И да, он честно предупреждал тогда, что не сможет полюбить в ответ. И он тоже знает, что так иногда бывает — влюбляешься с первого взгляда, и не успеваешь даже моргнуть. И невзаимная любовь — это почти всегда зависимость. И он полностью согласен с тем, что Liebe macht blind*.       Впрочем, расстаться они сумели по-дружески, и Лука, не задерживаясь, тут же собрался, ибо путь из Ломбардии до епископства Камбрези, где сейчас находился королевский двор, а значит, и Иван, предстоял неблизкий.

***

      Камбре, резиденция архиепископства с одноимённым названием, стал местом переговоров, которые положили конец участию Франциска I в войне, тянувшейся с 1526 года (1).       Мощные крепостные стены надёжно защищали город — необходимая мера предосторожности для города, раскинувшегося на стыке границ между Нидерландами и Францией, и на протяжении веков слишком часто являвшегося яблоком раздора между воинственными соседями.       Но вот уже неделю главные ворота, обитые железом, были распахнуты настежь и днём, и ночью. В городе находилось столько вооружённых до зубов воинов, что было бы сущим безумием даже предположить, что кто-то рискнул бы напасть на мирных жителей.       Город встретил Луку трезвоном колоколов, лесом ощетинившихся копий, чеканным строем королевской гвардии и проливным дождём, под которым уныло поникло разноцветье флагов: золотисто-красных имперских гонфалон, бургундских бело-синих штандартов, красных львов архиепископа Камбрейского и жёлтых французских лилий на лазоревых полотнищах**.       Каменные дома с приветливо открытыми лавками на первых этажах, лабиринт мощённых булыжником, грязных кривых улочек, небольшие площади, вычищенные по столь важному поводу, гул голосов и весёлая болтовня торговок с рынка, наводнившие дороги нищие и бродяги — очередной город, один из многих на его пути, не произвёл на Луку никакого впечатления.       Оглядев чудом державшегося на ногах рыжего скакуна, на котором он проделал долгий путь, Лука с некоторым сожалением продал его подвернувшемуся на рынке барышнику. Затем, расспросив прохожих, узнал, что по случаю заключения мира скоро начнётся благодарственная месса, тряхнул головой, и торопливо, словно боясь передумать, влился в толпу. Где она будет проходить, спрашивать не стал. Заблудиться было невозможно. К главному собору непрерывным потоком тянулись праздные зеваки, чтобы увидеть долгожданное зрелище.        Наверное, он был единственным, кто не оглядывался с любопытством по сторонам. Все мысли в голове были заняты предстоящей встречей. Судьба своими, только ей известными путями, загнала их с Иваном в тупик, лишила родины. Иван превратился в изгнанника, бросил всё, чем обладал, чтобы уйти к нему, такому же изгою, как и он сам. Теперь они были равны. И Лука не собирался с ним больше расставаться.       Город часто становился местом важных встреч, но нынешние переговоры, положившие конец страданиям малолетних французских принцев, на порядок превосходили все остальные. Две самые влиятельнейшие дамы Европы — любимая тётка Карла V, Маргарита Австрийская, и Луиза Савойская, мать Франциска I, в память о той сердечной дружбе, которая связывала их в юности, сумели примирить Испанию и Францию. Договор подписали пятого августа, и тут же нарекли «Дамским» (1).       Кафедральный собор города Камбре Нотр-Дам де Грас сегодня собрал в своих стенах весь цвет испанского и французского дворянства. Не замечая ни толкотни, ни любопытных взглядов окружающих, свысока косившихся на пыльное дорожное платье, Лука попытался было протиснуться вперед, туда, где на резных скамьях сидели важные надменные придворные.       Но по случаю праздничной службы в соборе яблоку уже негде было упасть. И он, отчаявшись, махнул рукой. Пожалуй, отыскать Ивана в такой толпе было невозможно. В том, что он здесь, Лука ничуть не сомневался, поскольку рядом с алтарём маячил вице-король Каталонии. Красноречиво размахивая руками, он пытался что-то втолковать скучающему архиепископу, облачённому в праздничный наряд. Невдалеке стоял Рамос, не спуская с Жерара внимательных глаз.       Лука с облегчением выдохнул. Увидев этих двоих, он окончательно понял то, в чём не хотел себе даже признаваться: что, возможно, он всё же немного ревновал Ивана к Серхио.       Он с трудом нашёл свободное место недалеко от прохода, устало плюхнулся на скамью и запрокинул голову назад. Голоса людей вокруг сливались в немолчный шум, навевая сон. Он с силой потёр глаза — не хватало еще захрапеть во время мессы, — обернулся на доносившиеся из-за дверей собора приветственные вопли.       Через несколько минут в сопровождении изысканных вельмож появились виновницы торжества. Украшенные изысканными драгоценностями и одетые в платья из одинаковой ткани, дамы проследовали к своим местам, и служба началась.       Сначала Лука пытался бороться со сном, но мысли его разбегались, он ни на чём не мог сосредоточиться. В конце концов, утомительная дорога и хроническая усталость заставили веки отяжелеть и сомкнуться. Он задремал под звуки торжественных песнопений. В себя он пришёл от чувствительного толчка в бок.       — Собачий сын… Поди, треклятый еретик, коли в Божием доме дрыхнешь… — прошипел сидевший рядом благообразный старик. — Чтоб тебя дьявол унёс, как малыша Виллена, который умудрился заснуть здесь когда-то во время службы… Просыпайся, Его Преосвященство уже Agnus Dei*** читает…       Лука зевнул, перекрестился, равнодушно кивнул в знак благодарности за данную возможность выспаться, вызвав возмущённые пофыркивания соседей.       Наконец с амвона прозвучало:       — Ite, missa est****!       Когда он вслед за местной паствой вышел из церкви, уже распогодилось. Дождь перестал лить, сквозь прорехи в сизых тучах проглянуло солнце, но задул пронизывающий, совсем не августовский, ветер.       Лука досадуя на капризы северной погоды, зябко поёжился, натянул рукава на мёрзнувшие пальцы и закутался плотнее в плащ, а потом и вовсе спрятался в нишу портала, где было чуточку теплее. Ждать пришлось долго. Никто из окружения двух знатных дам не торопился покинуть собор.       Холодный ветер разогнал горожан по домам, но перед собором всё равно оставалась небольшая толпа, внезапно разразившаяся восторженными возгласами. Он оторвался от созерцания изваяний святых, равнодушно взирающих на него с постамента, и напряжённо замер, пытаясь не упустить Ивана среди выходивших из собора людей, однако всё равно проморгал.       Иван налетел откуда-то сбоку, с разбегу стиснул в своих объятиях так, что разом выбил из лёгких воздух, жарко зашептал на ухо какие-то нежные глупости, потом тяжело выдохнул, ткнулся губами в висок, и Лука впервые в жизни поверил, что, пожалуй, умереть от счастья — это не так уж и плохо.       — Боже Всемогущий, как же я люблю тебя… — чуть срывающимся глухим голосом пробормотал он. Руки его взметнулись вверх, обхватывая за шею, притягивая ближе. Он прижался к губам, таким мягким, таким знакомым…       Вдруг рядом раздался шумный всхлип. Лука почувствовал, как напряглось тело Ивана под его ладонью, скосил глаза и иронично фыркнул.       — Расчувствовался, дружок? — осведомился он у смахивавшего слезы Серхио*****, но быстро-быстро помигал, потому что у самого тоже защипало глаза.       — Сеньоры, право слово, вы ведёте себя недостойно вашего высокого звания… — прозвучал ещё один голос, услышав который Лука склонился в церемонном поклоне.       Вице-король Каталонии, появившийся за их спинами, задержался прищуренным взглядом на Иване, но тут же расплылся в широкой улыбке:       — Лука, друг мой! Мы так долго ждали Вас…       — …чтобы наконец-то прекратить изводить меня подозрениями… — буркнул тихо Серхио.       «Вот как! Значит, ты тоже ревновал… —  Лука посмотрел на Жерара с сочувственной насмешкой, нашёл ладонь Ивана, сжал, крепко переплетая пальцы. — Но уж отныне-то я прослежу, дабы этого больше не повторялось…»       — Сеньоры, пожалуй, нам пора на праздничный банкет… —  сделавший вид, что не услышал язвительной реплики своего любовника, Жерар всё же натянуто улыбнулся и оглядел Луку с ног до головы. — У Вас есть более подходящий для этого наряд?       Иван, привлекая внимание, легко царапнул ладонь, почти незаметно качнул головой.       Лука вежливо улыбнулся:       — Увы, Ваше Сиятельство… Напротив, если Вы позволите, я хотел бы просить Вашего разрешения похитить этого сеньора…       — Конечно-конечно… — торопливо отозвался тот, резко потянул за собой Серхио. — Идём, дорогой мой…       Рамос страдальчески закатил глаза, но послушно дал себя увести.       Лука с улыбкой проводил их взглядом и взглянул на Ивана:       — Мир меняется так быстро… Но я знаком с этой парочкой уже три года, и могу с уверенностью сказать, что здесь всё неизменно…       — К дьяволу их! — с чувством выпалил Иван в ответ, затем наклонился к уху, и одними губами, еле слышно, прошептал. — Нам тоже пора… Но прежде… Я должен кое-что показать тебе… и рассказать… — он смущённо взглянул на него, и, немного поколебавшись, почти беззвучно попросил. — Только не смейся надо мной, хорошо?       — С чего бы?       — Тогда пойдём… — Иван благодарно сжал руку, и вновь шагнул за тяжёлую кованую дверь, окунул кончики пальцев в каменную чашу со святой водой, перекрестился и направился к алтарю. Лука, на мгновение задержавшийся на пороге, заторопился следом, оглядываясь вокруг.       Двумя часами раньше переполненный людьми собор не произвёл на него никакого впечатления. Уставший до предела, измученный дорогой, он собирался лишь поскорее отыскать Ивана. Но сейчас горло перехватило от восторга. Собор был почти пуст, лишь несколько прихожан осталось сидеть на скамейках перед алтарём, да в темноте бокового предела кто-то, распростёршись на полу, истово замаливал грехи. В царившем под сводами благоговейном безмолвии их шаги отозвались гулким эхом.       Тонкие колонны, упираясь в невероятно высокие своды, терялись в неизмеримой вышине: солнце, пробившееся сквозь пыльные витражи, оставило большую часть собора в таинственной полутьме. Но даже в таком тусклом свете можно было понятно, почему его называли «чудом Нижних земель»******. Грандиозный и прекрасный, собор заставил Луку вернуться в детство: подавленный великолепным творением рук человеческих, он робко ухватил Ивана за рукав, и внезапно вспомнил себя, цепляющегося маленькой ладошкой за нежную ладонь матери, спешившую каждый воскресный и праздничный день на мессу.       Иван остановился перед резным, потемневшим от времени алтарём.       — Несколько дней назад я буквально ворвался сюда, умоляя о помощи. Предстоятель храма, кажется, немного растерялся, потому что сразу не понял, что мне от него надо… — он на несколько мгновений умолк, потом тихо продолжил. — Понимаю, что это было с моей стороны достаточно наивно, но я хотел бы спросить Господа, что делать, когда человек потерял радость жизни и не видит своей дальнейшей дороги (2)… И отец Доминик показал мне её. Это икона написана святым Лукой (2)… — голос его едва заметно дрогнул. — После Ландриано я почему-то поверил, что ты вернёшься…       Лука смущённо фыркнул:       — Ты так сильно тогда в меня вцепился, словно не хотел…       —…не мог отпустить… И всё же отпустил… — тихо откликнулся Иван, помолчал немного. — Нет-нет, я понимаю, что я должен был ходить за тобой по пятам, быть более настойчивым, и всё такое. Но ты был зол на меня. Тогда я просто сказал себе: конечно, я хотел бы быть с ним, но если он не хочет… И решил, что не стоит преследовать тебя, злить ещё больше. Но потом… Ты всё не возвращался. И я молился долго, очень долго…       Иван крепко зажмурился. Тёплые огоньки свечей скупо осветили его бледное исхудавшее лицо: их уютный потрескивающий огонь растёкся красноватым золотом по светлым волосам, бросил отблески на красивое лицо, очерчивая скулы, изящную горбинку носа… и закушенную до боли губу. Лука ждал. Спокойно, терпеливо, не подгоняя и не торопя. Понимая, что молчание иногда куда красноречивее всех сказанных слов.       Но вот Иван открыл глаза и встретился с ним взглядом. И Лука всё-таки неслышно выдохнул, потому что не было больше в тёмной зелени никаких сомнений. Они так сияли, что Лука невольно затаил дыхание. Иван, поймав жадный взгляд, неуверенно улыбнулся и порозовел, словно понимая, насколько сильны его колдовские чары.       Почувствовав, как кровь зашумела в голове, Лука перевёл дыхание, приходя в себя, и взглянул на небольшую потемневшую икону, которая висела на стене: на него смотрела Богоматерь, прижимаясь щекой к щеке Божественного Младенца*******. Дева Мария настолько отличалась от итальянских Мадонн с их длинными шеями и томными глазами, виденных им доселе, что он невольно шагнул ближе, вглядываясь в ласковое, чуть печальное лицо.       — Мне так хотелось, чтобы Она помогла мне… Я так просил Её о помощи… И чудо свершилось… Ты здесь… — от еле слышного шепота Ивана за спиной Луку бросило в дрожь так, что волосы на затылке вздыбились. Он оглянулся по сторонам и потянулся за поцелуем. Однако Иван лишь слегка мазнул губами скулу.        — Знаешь, зачем я привёл тебя сюда? — по-прежнему тихо спросил он, пытаясь найти ответ на лице Луки. — Я хотел бы попросить тебя перед этой иконой… попробовать начать с начала еще раз…       Лука перехватил его ладонь, легко коснулся губами и внимательно посмотрел в глаза. Он понял, что Иван говорит серьёзно, и для него это важно. Горло сдавило непонятным спазмом, но когда он решился ответить, в голосе его послышалась ласковая насмешка:       — Если ты думаешь, что я тебя отпущу, ты очень ошибаешься…       Иван обхватил его лицо руками и просто сказал:       — Мне жаль, что не ты был моим первым мужчиной…       — Если хочешь, я могу стать последним… — торопливо откликнулся Лука и рассмеялся, увидев, как дрогнули уголки тонких губ в ответной улыбке.       — Ловлю на слове…