Metamorfoze

      Над округой плыл умопомрачительный аромат сладких осенних яблок. Впереди, над кронами яблоневых деревьев, ползущих вверх по крутому склону горы Святого Иакова, величественной громадой возвышался монастырь паулинов (1).       Траурный звон колоколов, беспрестанно доносившийся с мощной прямоугольной колокольни, заставил Луку нахмуриться:       — Мы опоздали (2)…       Иван, ехавший рядом, быстро взглянул на него: это была одна из немногих фраз, сказанных Лукой за последние три дня. И если раньше Ивана смущало то, что Лука следил за ним пристальным тяжелым взглядом, словно… ревнуя, то теперь, вот уже третий день подряд, он так же старательно отводил от него глаза.       На самом деле, Иван обманул его, говоря, что ему всё равно. Злость на его слова прошла той же ночью, и теперь ему было скучно без каждодневной привычной болтовни обо всём. Лука, когда был увлечён разговором, превращался в остроумного собеседника. Он так интересно рассказывал про свои путешествия, с такими красочными подробностями, что Ивану казалось, что он словно своими глазами видел венецианские палаццо в молочной зелени каналов, любовался прекрасными фресками сиенской библиотеки, бродил по улочкам солнечной Барселоны. А ещё они постоянно хохотали, как могут хохотать люди, понимающие друг друга с полуслова.       …- Наш декан в Сиене поведал нам однажды про плута священника, которого один куманёк попросил превратить жену в кобылу (3)…       — Для чего?       — Наверное, для того чтобы днём она пахала как лошадь, а ночью вновь превращалась в женщину…       — И как? Получилось?       — Да слушай же… Супружница разделась, встала, как положено, на четвереньки… Священник и сказал куму: «Смотри и запоминай хорошенько, только не говори ни слова, чтобы ничего не испортить. Ибо самое трудное, чтобы хвост ладно пристал», потом провёл рукой по её лицу, волосам, ногам, при этом приговаривая: «Пусть это будет лошадиной мордой… гривой… ногами с копытами…» И тут у отче встал, ну, он и всунул ей со словами: «А это пусть будет хорошим конским хвостом…». Эй, прекрати ржать! Тут кум, за этим действом внимательно наблюдавший, закричал: «Не надо мне там хвоста…». Естественно, колдовские чары тут же рассеялись…       — А супруга?       — О, супруга была страшно недовольна…       … — А вот ещё одна история… Её мне Серхио рассказал…       — Друг вице-короля?       — Да, он… Однажды две придворные дамы поспорили, кому из них первой заходить в церковь. Карлос разрешил их спор очень быстро.       — Как же?       — Он сказал, что та, кто более глупа, пусть проходит вперед (4)…       — Наверное, они до сих пор уступают друг другу дорогу…       — Вот ты сейчас хохочешь, а, если бы мы жили в Испании, тебя бы уже вызвали на дуэль…       — За что?       — За то, что испанцам улыбка в беседе кажется насмешкой и проявлением неуважения… Да, если честно, там лишних движений вообще делать нельзя… Меня вон вице-король готов был вызвать только за то, что я постучал пальцами по губам…       Теперь же все робкие попытки Ивана заговорить наталкивались на безмолвную тишину. Поэтому, наконец-то услышав голос Луки, он быстро обернулся:       — Разве не этого мы хотели?!       — Да, этого… — всё так же хмурясь, ответил Лука.       Чачич скомандовал развернуть красно-белый штандарт Игниса. Их войско из монастыря заметили, и над воротными башнями торопливо забегали люди. Вскоре заскрипели, распахиваясь, тяжелые ворота.       Худой старик в белом одеянии вышел навстречу в окружении монахов, осенил их крёстным знамением, торжественно проговорил что-то, и мадьярские послы горестно перевели:       — Вы опоздали на четыре дня… Сегодня мы погребали покойников… Король Лайош погиб… Армия Сулеймана двинулась к Вене…       Чачич, услышав это, медленно поднял голову, пробормотал еле слышно:       — Как теперь возвращаться?! Король прикажет казнить меня…       Иван увидел, как на его побелевшем лице выступили капли пота, а тело пробила мелкая дрожь.       Лука оборвал Чачича, растянув губы в нехорошей улыбке:       — Заткнись, старый дуралей. Король наградит тебя за то, что ты спас его войско…       Затем повернулся к приору:       — Ваше Высокопреподобие, мы должны отдать последний долг павшим… Разрешите нам присутствовать на заупокойной мессе… И переночевать здесь… Завтра мы отправимся домой…       Приор в замешательстве переглянулся с монахами.       — Наша церковь так мала… — протянул он. — Она не сможет вместить всех вас…       — Войско останется за стенами монастыря… — сухо ответил Лука. — Внутрь зайдут только офицеры.       Приор недовольно поджал высохший рот, но всё же сделал приглашающий жест рукой.       Идя вслед за Лукой, Иван поинтересовался у него шепотом, почему он так настаивал на ночёвке в монастыре.       — Надоело спать на земле, — бросил на ходу Лука.       Ивану ничего не оставалось, как принять это объяснение.       Снаружи монастырь производил более сильное впечатление, чем внутри. Когда-то обитель была богата, о чём поныне напоминали и побелевшие от времени каменные стены монастырских башен, и красивый клуатр в романском стиле, в который выходили церковные постройки. Но внутренний дворик зарос сорной травой, под ногами тоскливо скрипели выщербленные за три века монашескими сандалиями половицы, деревянные панели были источены жуком-короедом, а старинные аляповатые фрески, на которых едва-едва угадывались сцены из Святого Писания, давно пошли трещинами. Монастырю явно не хватало рабочих рук.       Впрочем, в кельях, куда их поселили после мессы, было просто, но поразительно чисто. Через маленькие оконца, затянутые хмелем, пробивались последние лучи закатного солнца, на выскобленном полу были разложены пучки свежесорванной травы. Набитый пахучим сеном тюфяк показался Ивану королевской периной в сравнении с ночёвками на голой земле. Он вытянулся на узком топчане, блаженно прикрыл глаза: после двухнедельной скачки болело всё тело, особенно отбитое напрочь место пониже спины. Потом, лениво поразмышляв, усмехнулся: хвала Господу, в походе задница уставала хотя бы по иным причинам.       За дверью послышался лёгкий шорох, в соседнюю келью осторожно постучали. Он рывком сел и прислушался. До него донёсся басовитый голос, потом торопливые шаги. Сон как рукой сняло. Иван на цыпочках подкрался к решетчатому оконцу и увидел, как Лука, воровато оглядевшись по сторонам, быстро зашагал по тёмной галерее вслед за невысоким монахом. До слуха Ивана донеслось лишь непонятное «витез».       Обратно Лука вернулся, когда на небо уже выползла огромная, подернутая белой дымкой луна. Иван, непонятно даже для себя зачем-то промаявшийся всё это время в томительном ожидании на табурете у двери, застыл на месте. Но дверь соседней кельи так и не скрипнула. Он снова выглянул в окошко.       Серебрившиеся макушки сорняков напоминали диковинные цветы. Лунный свет вычерчивал на полу ровные чёрные тени колоннады. Напротив его кельи, прислонившись к одной из колонн, сидел Лука с закрытыми глазами, словно вслушиваясь в окружавшую тишину. Полупрозрачный свет струился, лаская, скользил по мокрым светлым волосам, заставляя бледную кожу матово светиться.       Иван присмотрелся: в руке у Луки белел лист бумаги.       Но вот Лука беззвучно пошевелил губами и внезапно распахнул глаза.       — Иво… — с мольбой в голосе нерешительно позвал он. — Иво… Пожалуйста…       Иван испуганно дёрнулся, наткнувшись на табурет. Тот с грохотом упал на ногу, заставив его чертыхнуться от боли. Аккуратно вернув его на место, он снова выглянул наружу и непонимающе хмыкнул.       Лука сидел, закрыв лицо руками. Что-то было явно не так, что-то грызло его изнутри. Лист бумаги валялся у его ног.       Иван не выдержал, приоткрыл дверь:       — Что с тобой?       Лука, тяжело дыша, уставился на него немигающим взглядом. Взгляд этот, горячий, пугающе-завораживающий, внезапно обдал его жаром, заставив колени предательски задрожать.       В голове молнией мелькнуло безотчётное «бежать», но, как загнанный зверь, не в силах отвернуться, Иван покорно шагнул ближе, ещё ближе, не слыша ничего, кроме дикого стука собственного сердца.       — Что с тобой? — тихо повторил он.       Как будто не веря своим глазам, Лука вдруг затаил дыхание, опустил ему руки на бёдра, слегка потянул на себя.       — Иво… — дрожащим от нетерпения голосом глухо выдохнул он, скользнул прохладными ладонями под рубашку, потянул её вверх, почти невесомо коснулся горячей кожи, прижался губами к поджарому животу.       Не сопротивляясь, прерывисто дыша, Иван невольно выставил вперед руки, вцепился ему в плечи, чтобы не упасть, притягивая ближе к себе.       — Лука… — хрипло прошептал он.       — Иво… я… — не размыкая объятий, Лука медленно поднялся на ноги, слегка отстранился и взглянул на него, будто бы ища ответа на какой-то невысказанный вопрос. На его странно-притягательном лице по-прежнему было написано томительное ожидание. И прежде, чем Иван понял, что он делает, его пальцы сами безвольно очертили острые скулы Луки.       Он увидел, как карие глаза напротив потемнели от желания, и на всякий случай зажмурился. Это всё, на что он был сейчас способен.       Потом он почувствовал, как широкая ладонь накрыла ему затылок, притягивая к себе, а сухие губы с привкусом вина коснулись его губ поцелуем, как по прижавшемуся к нему телу прошла дрожь, а в бедро упёрся возбужденный член.       Именно это Ивана и отрезвило. «Он тоже видит во мне игрушку, которую король держит при дворе для своей потехи» — при этой мысли вся кровь, казалось, отхлынула от его лица. Его вдруг охватило липкое неприятное чувство безграничного стыда.       — Я королевская подстилка… — прошипел он и оттолкнул Луку, около двери обернулся и зло отчеканил. — Не. Твоя.       Он с грохотом захлопнул за собой дверь, привалился к ней, застонав от унижения.       — Иво, послушай… — шепотом позвал его из-за двери Лука, помедлив немного, потоптался нерешительно за дверью, кинул тихое. — Давай поговорим… Я хотел бы извиниться за свои слова… Я не считаю тебя шлюхой… Быть фаворитом куда лучше, чем…       — Скажи ещё, что первейший долг любого верноподданного состоит в том, чтобы утешать в постели помазанника божия… И что это не позор, а особый почёт — валяться в прикрытой пурпуром грязи… К дьяволу… Убирайся к дьяволу… — прорычал Иван, прислонившись спиной к двери, съехал по ней вниз.       Сидеть в такой позе было неудобно, член стоял колом, тело ныло, требуя ласк. Гнев потихоньку отступал. Он провёл кончиками пальцев по губам. Никто раньше не целовал его, кроме короля и той весёлой конопатой девчонки, однажды встреченной им в лесу, давным-давно, ещё в прошлой жизни. Господи Иисусе! Никто раньше не целовал его так, как Лука. Одержимо, ненасытно, жадно… и уверенно и властно, словно имел полное на это право.       Иван прислушался: в келье по соседству дверь открылась и тут же закрылась вновь, под Лукой протяжно заскрипел топчан, вскоре послышался чуть слышный стон удовольствия. Он вдруг вновь почувствовал острую ненависть к Луке. Напряжённый до боли член натягивал гульфик. Иван с силой дёрнул шнуровку, бесшумно запустил одну руку в штаны, впившись в другую зубами, провёл несколько раз по всей длине и, задохнувшись грязным ругательством, кончил в собственную ладонь.       Потом он неподвижно пролежал полночи, пытаясь вновь не поддаться томительному желанию, слыша, как за стеной вздыхал и беспокойно ворочался Лука.       Лишь под утро он забылся тревожным сном, в котором ему привиделся Славен. Стоя над чьим-то распростёртым телом, король безумно хохотал, воздев к небу окровавленные по локоть руки, и алая густая кровь капала с них, собираясь в тёмную лужицу под ногами.       За окном раздалось весёлое щебетание птиц, и Иван вздрогнул и открыл глаза. Приснившийся сон был таким явственным, что он некоторое время лежал, не в силах даже шевельнуться. Потом он всё же поднялся со своего ложа, отодвинул зелёные плети хмеля, выглянул в окно, вдохнул полной грудью прозрачный утренний воздух.       Рассветные лучи окрасили бледное небо нежно-розовым, заблестели маленькими солнышками в росной некошеной траве спящего монастырского сада. Открывшаяся взору чудная картина заставила его на мгновение замереть на месте. Где-то в саду о каменную дорожку глухо шлёпнулось яблоко, приводя его в чувство.       Вздохнув, он опустился на колени перед распятием:       — Благодарю тебя, Господи, за то, что Ты послал мне покой этой ночью… — но, не сдержавшись, фыркнул, тут же забормотал другую молитву. — Дух Святой, Свет души моей, слава Тебе, слава! Просвети меня, веди меня, укрепи, дай утешение, научи что делать, как поступать…       Какое-то неясное ощущение тяжести, ожидание чего-то неизбежного, чего-то, что должно непременно случиться, охватило его душу, и он не мог сейчас разобраться, плохо это или всё-таки нет.       В саду послышалось шорканье сандалий по замшелым каменным плитам и негромкие голоса. Это монахи торопились на службу первого часа (5).       До него донеслось:       — …бежали, ако псы непотребные…       В голове молоточками вновь застучало «бежать… бежать…»       — Спасибо, Господи… — Иван, быстро перекрестившись, поднялся с колен, оправил одежду и осторожно вышел из кельи.       Через несколько минут он уже скакал по направлению к границе, провожаемый недоумёнными взглядами солдат.