Голос опенула

      Ил открыл глаза и увидел перед собой абсолютное, густое ничего. Только темнота, как будто он враз ослеп. Но не мог же он ослепнуть! По крайней мере, Ил очень надеялся.       Он поднес руки к самому носу и попытался рассмотреть хотя бы их. Тщетно — ничего не видно. Но зато Ил ощутил кое-что другое, кое-что странное. Его руки были холодными, и вокруг них как будто витал сырой ледяной туман, оставляющий на коже мурашки. Словно он стал призраком или… тенью.       — Это же нормально? — спросил он у самого себя.       — Да, — внезапно прозвучал ответ.       Ил облегченно выдохнул. Он почти и забыл, что здесь не один! Голос Иллы (немного туманный, как будто доносимый эхом) узнавался легко. Наверное, Эрика так же слышала Симона, но не в темноте, а наяву.       — Ты в порядке? — уточнил Ил и повернулся кругом.       Иллу он, естественно, не увидел.       — Да, — снова ответила янтарница.       Парень вздохнул:       — Ты еще дуешься, что я тебя обманул?       — Да.       — Ну извини меня! Но ты же согласна, что нам нужно работать вместе, чтобы помочь твоему дяде?       — Да.       — Отлично! — улыбнулся Ил. Убедить Иллу помочь оказалось не так сложно. А вот помириться с ней, похоже, было задачкой не из легких. Дочка Анель — девочка умная, но упрямая, как баран! Вся в мать. — Тогда давай вместе доберемся до сознания Оливера.       Илла тяжело вздохнула:       — Да, давай.       И стихла, словно ее тут и нет.       Ил потоптался на месте немного — если у него вообще были ноги и он мог «потоптаться» — и направился вперед. Темнота была везде, поэтому разницы нет, куда идти.       Он шел долго, секунд десять. И когда уже начало казаться, что чернота бесконечна, Ил врезался лбом в возникшую из ниоткуда стену.       — Ай! — парень схватился за ушибленное место, и где-то позади раздался задорный детский смех.       Что-то тихонечко щелкнуло — и тьма мгновенно рассеялась. Ил, все еще держась за лоб, огляделся. Слабый оранжевый свет лился сверху и заполнял огромный округлый зал с десятками — нет, сотнями разных дверей, больших, с узорными вставками, с богато украшенными косяками, петлями, с ручками из золота, серебра, а где-то и из рубинов, алмазов, изумрудов и прочих дорогущих на вид камней. И все закрытые.       Больше никого и ничего в зале не было.       — Илла? — тихонько окликнул Ил янтарницу, выискивая взглядом человеческую фигуру.       — Я тут, — отозвалась Илла. Парень все еще ее не видел, но голос придавал уверенности.       — Это и есть сознание Оливера? — уточнил он, отходя от стены, в которую врезался.       — Нет, — коротко ответила девочка.       — А что это тогда?       — Блок.       — Блок? Какой еще блок?       — Опенульский. Дядя Оливер ведь опенул. Их очень тяжело заколдовать.       Ил чуть не взвыл. Ну конечно! У опенулов всегда по тысяче замков на сознании висит, чтобы никто не пролез. Ни телепаты, ни подселенцы. Ни янтарники.       — Ты знала об этом?       — Ага.       — И не сказала?!       — Так ты ведь тоже знал! — возмутилась Илла.       Ил бессильно рыкнул. Она права. Он должен был догадаться.       — Ладно. Можно как-нибудь обойти этот блок?       — Можно.       — Как?       — Я не знаю.       — Супер, — протянул Ил и огляделся.       Блоки всегда создаются осознанно, чтобы можно было, в случае чего, снять. Например, чтобы дать доступ близкому человеку. Ил это… просто знал. Он приблизился к одной из дверей и принялся внимательно ее рассматривать. Вдруг тут есть какие-нибудь подсказки? Какой-нибудь ключ? Оливер же опенул, он обожает такие головоломки.       Дверь была вся исчерчена витиеватыми узорами. По краю шла богатая лепнина, а ручку заменял крупный алмаз. Дорого и напоказ. Прямо-таки кричит: «Посмотрите на меня! Видите, какая я особенная и неповторимая! За мной наверняка скрывается что-то невообразимо важное! Но я вам не покажу, потому что я заперта! Но там точно что-то очень ценное и интересное!» Ил фыркнул. Да уж, похоже на Оливера. Может, надо пройти в эту дверь?       Ил протянул к ручке полупрозрачную ладонь и уже почти коснулся, как вдруг заметил кое-что странное. Присел, вгляделся получше. Действительно, не показалось. Алмаз пересекала едва заметная трещина.       — Вот тебе и драгоценный камень! Обычная стекляшка, — усмехнулся Ил.       И стоило ему это произнести, как трещина разрослась, оплела весь набалдашник — и стекло осыпалось на пол, оставляя только голую ржавую железку. Подселенец растерянно хлопнул глазами и окинул дверь взглядом. Потянулся к лепнине — и она вся обвалилась, не успел он даже прикоснуться, оставляя только уродливые влажные пятна. От прежней двери остался только голый, совершенно обычный шаблон.       — Какой-то непрочный блок, — качнул головой Ил и поспешил к соседней двери.       Такая же яркая, украшенная, кричащая. Но стоило приглядеться повнимательней и коснуться позолоты — и обычная краска полетела вниз пылью. Гипсовые узоры падали от одного взгляда и обнажали затертую, потрескавшуюся деревянную поверхность.       Ил бросился к следующей двери, и только он подошел, как украшения начали осыпаться сами собой, как будто уже наверняка знали, что обман не удастся. Ил победно заулыбался и побежал дальше вдоль стены.       — Тоже мне, опенульский блок! — рассмеялся он, слушая, как за спиной, шелестя, осыпается краска и со стуком падают наличники. — Дешевые декорации!       Он обогнул зал и, наконец, остановился у первой двери. Весь пол у стен был покрыт осколками и пылью, а двери превратились в безликие серые прямоугольники. Ил почувствовал, как по груди расползается приятное чувство. Это было легко! Оливер будто вовсе не защищался!       Перемен избежала только одна дверь. В общем великолепии Ил бы ее даже не заметил: не слишком большая, узкая, с крупным сапфиром вместо ручки. Недолго думая, подселенец приблизился к ней и внимательно осмотрел. На камне не было ни единой трещины, а темные вкрапления внутри казались природными. Саму дверь покрывала витиеватая резьба, изображающая переплетенные стебли цветов, — действительно резьба, а не муляж. Пусть эта дверь была не такой красивой и яркой, как остальные, но Илу она понравилась больше. В ней все оказалось настоящим.       Не успел он даже подумать о том, чтобы потянуться к ручке, как замок щелкнул сам собой. Ил обернулся на захламленный зал и неуверенно окликнул:       — Илла!       — Угу, — мигом ответили ему. Дверь приоткрылась и качнулась — Илла уже вошла.       Подселенец не стал задерживаться и тоже перешагнул порог. Проход самостоятельно закрылся за его спиной.       И Ил снова оказался в кромешной тьме.       — Боже, да сколько можно!.., — страдальчески протянул он. Сколько тут вообще ловушек?! — Илла, мы долго будем добираться до его сознания? У нас не так много времени.       Девочка прыснула:       — Мы вообще-то уже тут!       Ил удивленно огляделся. Вокруг все еще темно и тихо, не считая голоска янтарницы. Ни образов, ни мыслей, ничего, что можно было бы обнаружить в чужом сознании. У Оливера в голове не может быть так пусто! Хотя… Ил хмыкнул и снова посерьезнел. Ладно, сейчас не до шуток!       — Но тут нет воспоминаний, которые можно стереть, — заметил Ил.       — Все тут есть, — обидчиво протянула Илла. — Просто ты не видишь. А я — вижу!       Последнюю фразу она произнесла с такой гордостью, что подселенец даже немного разозлился. У них времени в обрез, Эрика там один на один с Симоном, а эта девчонка умения свои показать решила. Но тут же успокоился — ребенок все-таки. Да и наверняка ей хотелось самой разрушить блок, чтобы показать, какая она сильная, а Ил все сделал без ее помощи.       — А почему я не вижу? — в лоб спросил он.       — Потому что ты не так смотришь!       — В смысле не так? — Ил пару раз моргнул, но темнота не рассеялась. — Как можно не так смотреть?       — Ты смотришь глазами, как на блок смотрел. А надо…       Илла остановилась, и парень жутко перепугался, что потерял с ней связь. Но голосок, неуверенный и тихий, вернулся через секунду.       — …Ну, сердечком, — смущенно закончила девочка, как будто стыдилась своих слов.       — Сердечком? — недоверчиво повторил Ил.       — Угу. Так папа говорит. Ты же свои воспоминания не глазами смотришь. Вот и чужие надо по-другому. Надо их чувствовать, а не смотреть.       — Как же я их почувствую? Я ведь понятия не имею, какие у Оливера воспоминания и чувства. Может, ты меня как-нибудь протащишь? Мы же связаны.       Илла на такое предложение недовольно буркнула:       — Не буду я тебя тащить! У меня и не получится. Просто посмотри вокруг и почувствуй, что дядя Оливер чувствует.       — А что он чувствует?       — Пф-ф! — самодовольно фыркнула янтарница. — Ты же его блок сломал. Ты его должен лучше всех знать!       — Ну подскажи хотя бы!       — Счастье, — мгновенно сказала Илла. — Очень-очень много счастья.       Ну конечно, Оливер ведь сейчас в Ливирре — в своем ненастоящем раю. Естественно, что он счастлив! Илу снова стало не по себе, как перед началом ритуала. Ему и при подселении неловко, если мысли хозяина тела случайно прорываются, а тут — полностью влезть в чужое сознание, в чужие чувства, мечты. Оли ведь не просто так защищал свои воспоминания. А вдруг Ил увидит там что-то такое, после чего Оливеру в глаза смотреть не сможет?!       «Если я сейчас струшу, то точно никогда ему в глаза не посмотрю», — осадил себя он, опустил веки и прислушался к окружению и к своей душе.       Счастье, счастье… Счастье — что это вообще такое? Что Оливер сейчас чувствует? Какого счастье цвета? Чем оно пахнет? Ил вряд ли бы сказал, что такое счастье для него самого, — что уж до кого-то другого! Это ведь что-то такое личное, укромное, что рождается где-то в детстве, когда счастья у тебя всегда до макушки. Хотя, Ил бы не назвал свое детство счастливым. А вот у Оливера — у Оливера все по-другому. Он рос под крылом любящего отца, потом его всегда поддерживала Анель, Грэг, друзья… А потом… потом…       — А вот это созвездие Голубя.       — Врешь, созвездия Голубя не бывает!       Счастье — синее. Ил точно знает, что счастье синее, как сапфир на ручке двери, — и как только он это вспомнил, чернота вокруг окрасилась синим. Десятками оттенков синего. Это глубокое ночное море с голубоватой лунной дорожкой, это усеянное крапинами звезд небо, это сизые стены и почти черная крыша, это яркий амулет на шее…       — А вот и бывает! Смотри, те четыре звезды!       — И это, по-твоему, голубь? Только ты мог разглядеть здесь хоть какую-то птицу! Давай, Оливер, просто признайся, что сам его выдумал!       Счастье — это море. И Ил слышит биение волн о скалы. А еще счастье — это полевые цветы. И Ил чувствует их медовый аромат. И счастье — это смех. Веселый, беззаботный, чуть приглушенный, чтобы никто не заметил.       — Не выдумал! Не веришь мне — спроси у Анель.       — А вот и спрошу! И ты знаешь, что она будет на моей стороне.       — С чего бы? Я ее брат!       — Я тоже ее брат. По крови, ха-ха!       Счастье — это… когда близкие люди не враждуют?       Ил открыл глаза — и чернота враз исчезла. Размытые пятна и образы стали четкими и такими реальными, что каннор дернулся от неожиданности.       Впереди, до самого горизонта простиралось спокойное море, по которому, едва подрагивая, бежала лунная дорожка. Там, вдалеке, море сливалось с небом — и несло наверх тысячи и тысячи ярких звезд. Они сияли, как замершие навечно светлячки, как миллионы не выпавших дождинок. И их свет не могли перебить ни прозрачные облака, ни далекий огонь факелов внизу.       Ил слишком хорошо знал это место — участок восточной крепостной стены Каннора, откуда открывается потрясающей красоты вид, особенно ясными ночами. Не так давно они с Ками сидели здесь и ждали голубя с письмом.       А сейчас здесь сидели Оливер и… он сам.       — Ага, рассказывай! Она поддакивает тебе только потому, что ты ее готовить учишь, — смеясь, продолжал шутливый спор Оли.       — А ты хочешь, чтобы я перестал? — отвечал ему тот, другой Ил, сидящий рядом. — Лады, тогда завтрак сегодня она готовит без моих подсказок.       — Все ясно, ты хочешь, чтобы я умер от голода! — Оливер театрально взмахнул руками и упал спиной на черепицу пристройки, притворяясь мертвецом. Но затем, как будто что-то вспомнил, быстренько воскрес и, не поднимаясь, защелкал в воздухе пальцами. — Хотя, если ты с утра не убежишь на кухню, а останешься минут на двадцать, я даже не против умереть.       Илу показалось, что он сошел с ума. Он стоял в нескольких метрах от живого, смеющегося Оливера и своей точной копии! Такой же живой и смеющейся. Разноцветные глаза — его, черт возьми, разноцветные глаза! — сияли, как две звездочки; такой же звездочкой блестел под кадыком синий камень. Черный плащ был повязан на поясе, как Ил всегда носил. Это он, это Ил!       Другой Ил лег рядом с Оливером, осторожно, чтобы не помять небольшой букет полевых цветов, оставленный на крыше.       — Тогда мы проведем последние минуты вместе. И умрем в один день, — хмыкнул он и сложил руки на груди. — Вот так нас и похоронят, рядом.       Оливер беззлобно прыснул, приподнялся на локте и заглянул в чужие глаза:       — Еще раз пошутишь про похороны, и я тебя прямо здесь брошу.       Его собеседник удивленно вскинул брови:       — Кто тебе сказал, что я шучу? — и, когда Оливер дернулся, схватил его за руку и засмеялся. — Да ладно-ладно, шучу!       Оли наигранно закатил глаза, но широкая искренняя улыбка выдавала его с головой.       — У тебя ужасное чувство юмора! — вздохнул он, садясь.       Второй Ил тоже сел, бережно отложил букет в сторону и пихнул опенула плечом.       — А у тебя ужасный вкус.       Он тут же получил ответный толчок. И уже через секунду парни снова смеялись, безнадежно пытаясь не сильно шуметь.       Ил смотрел на них — на Оливера и себя — с широко открытым ртом.       — Илла, — негромко позвал он. Услышать его не могли из-за хохота. — Кажется, я сделал что-то не то.       — Ты дурак, — ответила Илла.       Теперь ее голос звучал очень отчетливо — и Ил без проблем мог определить направление. Он опустил глаза и увидел мутное янтарное облачко, напоминающее очертания ребенка. Подселенец перевел взгляд на свои руки. Да, он точно такое же облачко, просто побольше.       — Все ты то сделал, неужели не видишь? — недовольно протянула янтарница. Маленькое облачко полетело вдоль крыши к Оливеру и второму Илу. — Вот же дядя Оливер.       — Я вижу, просто… Почему тут все именно так?       — Ты точно дурак, ду-рак! — важно отчеканила Илла и поплыла дальше, на ту сторону крыши. — Тут все из хороших воспоминаний и мыслей. Я не знаю, где мы, но тут только хорошее. А плохое куда-то спряталось. А ты знаешь, где мы? Ты сказал, что знаешь, что надо делать.       — Мы в его Ливирре, — на выдохе произнес подселенец. — Месте, созданном из лучших воспоминаний. И Оливер из всех хороших воспоминаний… считает лучшими…       Ил, сам того не осознавая, подошел к главным героям этого мира. Они уже успокоились и продолжили шутливо спорить о звездах и созвездиях. Рядом, кроме букета полевых цветов, Ил увидел несколько книг в затертых кожаных переплетах и небольшую масляную лампу, уже погашенную. Он наверняка знал, что не так давно эта лампа горела, а одна из книг лежала раскрытой. По-другому и быть не могло.       Они с Оливером часто любовались звездами после того, как почитают. Если ночь выдавалась ясная. Оли больше всего любил именно ясные ночи. Он говорил, что они спокойные. Волшебные.       Идеальные.       — Ты знаешь, кто сидит рядом с дядей Оливером? — вдруг спросила Илла.       Ил вздрогнул и отлетел подальше от своего двойника, как если бы девочка могла узнать его. Что, конечно, невозможно, пока Ил летает здесь бестелесным призраком.       — Да, видел пару раз, — уклончиво ответил он и подлетел ближе к янтарнице.       Даже полупрозрачные и размытые, его руки крупно дрожали. Ил молился, чтобы Илла ничего не заподозрила. В конце концов, ничего ведь страшного не произошло? Просто он только что узнал, что из всех возможных Оливер считает самыми счастливыми эти воспоминания. Которые сам Ил целый год стремился забыть.       — Что нужно сделать, чтобы стереть все это? — прямо спросил он. Так или иначе, у него есть четкая цель. Нельзя подвести Эрику.       Илла пробормотала что-то неразборчивое, и вдруг ее силуэт начал мелко-мелко трястись и мерцать. Ил испуганно вцепился ей в плечи. Его полупрозрачные руки, как ни странно, не провалились сквозь, а легли легко, как на нормальное тело.       — Эй, ты чего? — забеспокоился он.       — Я выпускаю воспоминания. Чтобы их можно было поймать и… — она остановилась и добавила через секунду шепотом, — …убить.       — Убить? — удивился подселенец, но все же отпустил Иллу.       Ее облачко снова замигало. Ил стоял рядом, чтобы, в случае чего, сразу же прекратить, что бы янтарница ни делала. Он пытался сосредоточиться на Илле и ее состоянии — и не думать о том, где находится, и почему за его спиной сейчас весело смеется он сам. Это ведь неважно, правда? Пустяк! Наоборот, так даже легче. Не будет мучить совесть, что Ил подсмотрел что-то личное. Это ведь и его касается.       Это их обоих касается. Вернее, касалось.       Илла вздрогнула — и все прекратилось. Ил опустился рядом с ней и посмотрел туда, где должно было быть лицо.       — Ты в порядке? — удостоверился он.       Девочка кивнула и вдруг протянула руки. Ил придвинулся ближе, и маленькое облачко залетело ему на спину и обняло за шею. Ощущение детских рук на коже было почти реальным.       — Ты устала? — догадался подселенец и поднялся на ноги.       Илла осталась висеть у него на спине. У самого уха послышалось ее недовольное: «Угу».       — А что ты сде… — начал было Ил, но стоило только обернуться, как все стало ясно.       Крышу наводнили белые бабочки. Десятки и десятки бабочек, они сидели на черепице, летали повыше, кружились в воздухе. Какие-то побольше, какие-то совсем крохотные. И все они были соединены сотнями сияющих желтых нитей. Многие нити тянулись к самой крыше, некоторые пропадали где-то на полпути к небу, как будто направлялись к звездам. Но больше всего оказалось связано с иллюзией Ила. Ни Оливер, ни псевдо-Ил не заметили их появления и продолжили болтать. Улыбка на лице опенула не исчезала ни на мгновение.       Ил поспешил отвернуться и переключить все внимание на бабочек.       — Это и есть его воспоминания? — спросил он и протянул руку к одной.       Насекомое доверчиво опустилось на призрачную ладонь. Илла не ответила, но подселенец и так понял, что не ошибся: на белых крылышках он увидел ту же самую крышу — и опять себя. Но не того, который сидел сейчас в паре метров, а помладше. Того, которого Ил хорошо знал и не боялся. Хоть и стыдился.       Картинка на крылышках двигалась, но была подернута дымкой, как будто подселенец смотрел на происходящее через мутное стекло. Зато он мог все слышать — слова звучали прямо в его голове.       — В общем, у меня есть кое-что для тебя, — смущенно пробормотал прошлый Ил и принялся доставать что-то из кармана повязанного на пояс плаща.       — Что? — удивился Оливер из воспоминания, а сразу после послышался другой голос, похожий на голос опенула, но куда более неясный и прерывистый:       «Что-то для меня? Это что-то важное? Или он хочет сделать мне подарок?.. Он еще никогда не делал мне подарки. Если кусочка ремня не считать, конечно».       Ила заколотило от нервов, отчего бабочка настороженно помахала крыльями. Он тоже помнил этот день. Он тогда жутко переживал, что Оливер обидится или не так поймет. Несколько дней ходил сам не свой, все думал. Но все же решился. И если бы Оливер мог тогда подслушать его мысли и запомнить, Ил бы сейчас услышал собственный бессвязный лепет и панические внутренние крики.       Прошлый Ил достал, наконец, то, что хотел, и протянул Оливеру. Оли медленно забрал подарок, и настоящий Ил уже точно знал, что он увидит.       — Книга? — произнес Оливер, и бабочка начала мерцать теплым светом. Ил ощутил, как и его сердце забилось быстрее, а на лице проступила невольная улыбка, словно это ему подарили книгу с секретом.       — Открой, — посоветовал Ил в прошлом.       Бабочка засияла так ярко, что смотреть на нее стало больно. Но подселенец и так знал, что Оливер найдет внутри.       — Это…       — Ты говорил, что не любишь, когда цветы вянут. Но если их засушить, они навсегда останутся яркими и красивыми. Вот… Т-тебе нравится? Я не смог найти очень много разных. И ты, наверное, мог бы отыскать куда больше по всему миру… но…       «Я хочу тебя обнять».       — Хамелеон, это — лучший подарок в моей жизни…       «Я очень-очень хочу тебя обнять».       — Д-да не преувеличивай! Ты наверняка видел в своей жизни кучу всяких вещей. Это просто, захотелось тебе приятное сделать, без всякого… такого…       «Или не только обнять».       — Ха, очень жаль, я рассчитывал на всякое такое, ха-ха!.. Спасибо тебе.       «Я тебя…»       — Илла, как стирать воспоминания? — опомнился Ил и повернул голову к висящей на спине девочке.       Илла устало пробормотала что-то бессвязное. Видимо, от нее точного ответа не дождаться. Придется разбираться самому. Хотя, янтарница ведь сказала кое-что перед тем, как появились бабочки…       — Убить, — догадался Ил.       Бабочка невинно хлопнула крылышками, и он накрыл ее второй рукой. Голоса в голове стихли, но сквозь полупрозрачные ладони Ил все еще видел ее сияние, яркое, светлое. Бабочка даже не пыталась вырваться, она спокойно сидела на ладони и ждала. Или же просто не верила, что каннор может навредить ей.       Ил хотел сжать руки, но не мог. Он уже не видел воспоминания Оливера, но продолжал прогонять эту сцену в голове раз за разом. И в душе начинало что-то болеть, что-то задвинутое так глубоко, что Ил почти забыл о его существовании. Или он думал, что забыл. Как думал, что забыл все, что происходило год назад.       — Это просто воспоминание, — тихо проговорил он. Живая бабочка щекотала крылышками его ладонь, но Илу казалось, что она раздирает ему кожу до крови. — Это просто воспоминание, оно уже ничего не значит.       И он стиснул руки. Нить, ведущая к бабочке, вспыхнула и принялась уменьшаться, как подожженный фитиль, висящий в воздухе. Подселенец завороженно следил за тем, как она сокращается и меркнет. Кончик нити бежал от его рук, между бабочек, дальше и дальше, пока не достиг начала — или конца — в букете полевых цветов. Вспышка — и цветы исчезли, словно их никогда не было. Случайная бабочка с помятым крылом, сидящая на них, перелетела на стопку книг.       Оливер отвлекся от болтовни и внимательно посмотрел на то место, где лежал букет. Ил впился в опенула взглядом. Он понял, что что-то не так? Он заметил?       — Что случилось? — забеспокоился Ил из Ливирры и положил руку на плечо Оли.       Опенул еще раз огляделся, вздохнул и спокойно улыбнулся:       — Ничего. Все в порядке. Просто показалось.       — Может, ты устал? Пойдем домой?       — Нет-нет, все правда в порядке! Давай еще немножко тут посидим, — Оливер смешливо прыснул. — Если вернемся, Анель все сделает, чтобы наедине мы не остались.       — Она просто ревнует!       — Интересно, кого к кому больше, ха-ха!..       Настоящий Ил отвернулся от них и тряхнул головой. Не отвлекаться. У него куча работы и мало времени. Нужно успеть убить как можно больше бабочек, пока Симон не начал угрожать Эрике. Ил и так слишком долго провозился. Он должен поторопиться — и не обращать внимания на всякий бред! Ему ведь все равно!       Подселенец решительно шагнул вперед и вытянул руку. Новое воспоминание не заставило себя ждать — бабочка охотно опустилась на ладонь, словно не знала ничего о смерти. Ил почти сразу же накрыл ее второй рукой, но начало воспоминания все равно эхом отозвалось в голове:       — Знаешь, есть такая ящерица…       — «Называется хамелеон, она очень на тебя похожа»! — раздраженно передразнил хорошо знакомую реплику Ил и быстро сжал руки вместе.       Нить, струящаяся между его пальцев, также начала сгорать. Но на этот раз она потянулась к другой бабочке, беззаботно летающей со своими подружками. И как только добралась — бабочка замерла, как была, в воздухе. Померкла. И рухнула на землю замертво. А кончик нити направился дальше.       Та же участь постигла еще несколько воспоминаний, пока нить не настигла лже-Ила и не исчезла между его лопаток. Оливер только нахмурился на секунду, но ничего не спросил.       — Что ж, одним дурацким прозвищем меньше, — нервно усмехнулся Ил и посмотрел на одну из тех бабочек, которые умерли из-за нити. — Получается, я могу стирать несколько воспоминаний разом?       Илла сонно промямлила что-то, в чем парень с трудом разобрал:       — Некоторые… одно за другим… идут.       — Я понял, — сосредоточенно кивнул он. — Если воспоминания связаны, они не могут существовать друг без друга. Поэтому исчезают вместе. Значит, я могу стереть практически все, если найду… Ну конечно! Надо стереть воспоминание, без которого все остальные не будут иметь смысла!       И он знает, что это за воспоминание.       Ил внимательно осмотрел ближайших бабочек. К некоторым вело по две, а то и по три нити. Он поймал одну такую — с тремя нитями — и взглянул на крылышки. И снова крыша, снова они вдвоем, но на этот раз жутко смущен и взволнован Оливер. В руках он держал книгу. Вернее, не книгу, нет. Дневник.       — Я никому этого не показывал, — едва слышно сказал Оливер. Из-за мечущихся в его голове мыслей Ил плохо слышал слова. Впрочем, ему и не требовалось. Он помнил тот разговор. — Это очень личное, но… я тебе доверяю. Я ведь могу?       — Можешь что? — не понял Ил из прошлого.       — Доверять. Я могу тебе верить? Ты ведь никому не расскажешь?       — Не расскажу, даже если прикажут, — в унисон с воспоминанием прошептал Ил, и бабочка вспыхнула так ярко, что заслезились глаза.       Прежде, чем мысли добрались до сердца, парень стиснул бабочку и тут же бросил маленький труп на черепицу, как будто крылья его обожгли. Три нити бросились в разные стороны, и Ил увидел, как, одна за одной, цепочкой начали падать бабочки. Пять, десять — всего около дюжины. Одна нить скрылась где-то под крышей и отозвалась там тревожным всполохом факела. Другая снова врезалась в иллюзию Ила. А третья ударила по самому Оливеру, влетела куда-то в район его амулета и там погасла. А вместе с ней погасло и что-то в его глазах.       Ила передернуло, и он поспешил перевести взгляд на своего двойника. Тот тоже изменился. Вместо простой футболки и джинсов на лже-Иле теперь была авитарская форма. На его лице все еще сияла улыбка, он все еще беззаботно говорил о звездах и книгах — и Оливер бодро поддерживал разговор, но между ними вдруг оказалось словно больше места.       Сердце болезненно стянули невидимые нити, и Ил быстро отвернулся. Ему все равно! Ему все равно, что Оливер теперь считает его человеком, который может выдать секрет друга по приказу командира. Так… так даже лучше. Может быть, если бы Ил действительно был тем, кем Оливер его теперь видит, то все обернулось бы лучшим образом! Каннор должен служить лагерю и командиру, а не друзьям и какой-то там совести!       — Просто продолжай, — приказал себе Ил и протянул руку к следующей бабочке с тремя нитями.       Он хотел раздавить ее быстро, не заглядывая в воспоминания, но внезапно зазвучавший голос Анель заставил его остановиться.       — Ключик, можем мы поговорить?..       Что ответил Оливер, подселенец уже не услышал — он резко взмахнул рукой, и бабочка неохотно улетела. Сердце стучало, как сумасшедшее. Нет, Ил не будет стирать это. Он не станет забирать у Оливера сестру. Тут полно других воспоминаний.       Следующая же бабочка, которая доверилась Илу, была раздавлена без промедления, как только ее убийца увидел на хрупких крылышках собственное лицо. Он не имел понятия, какое конкретно это воспоминание. И не хотел иметь. Ему все равно. У него есть цель. Он же, в конце концов, ради Оливера это и делает!       — Тебе так будет лучше! — сквозь зубы прошипел Ил, сминая в руках белые крылья. Выбросить, протянуть руку, дождаться другую — а ждать недолго. И убивать, убивать, пока не вспомнил, что именно он убивает! — Ты снова будешь жить! Новой жизнью! Тебе самому легче станет! Не было, не было, ничего этого не было!!!       — Я останусь сегодня…       — Не остался!       — Если тебя что-то беспокоит, ты можешь рассказать мне…       — Не рассказал!       — Мне нравятся звезды. А тебе?..       — Не нравятся!       — Мы друзья?..       — Не друзья!       — Я тебя…       — Ненавижу!!!       — Либо вы принимаете нас обоих, либо я ухожу вместе с ним!       Ил замер с занесенной над бабочкой рукой. В одно мгновение он подумал, что просто ослышался, а в следующее — вспомнил, где он слышал эти слова. Подселенец приподнял ладонь и взглянул на белые крылышки. На них он увидел горящие смелостью глаза Эрики, ее полное решимости лицо, освещенное блеклым светом ламп инсивских катакомб.       «Зачем?.., — вспыхнуло в сознании, пока Оливер из воспоминания смотрел то на Эрику, то на разъяренного Дейра впереди. — Зачем она защищает меня? Я ведь… Я ведь ей столько врал. Это потому что я ей нравлюсь? Или она правда верит, что мой лагерь ничего не значит? Она видит во мне человека, а не инсива? Она… она беспокоится обо мне, хотя я врал ей, я так перед ней виноват!.. А она прощает меня. Так просто прощает врага… Может быть, я ей не враг? Может быть, я больше никому из них не враг? Я так устал… Было бы так здорово снова оказаться в лагере. Снова обрести семью, дом…»       Ил снова накрыл бабочку рукой и опустил взгляд на мерцающие нити, просачивающиеся между пальцев. Это воспоминание достаточно сильное. Если его уничтожить, вместе с ним исчезнут и те, которые связаны с доверием к Эрике.       — Эри предлагала сегодня после ужина прогуляться где-нибудь на Сицилии, — вдруг сказал настоящий Оливер, сидящий на крыше. Как будто почувствовал.       Ил с трудом повернул голову к опенулу. Тот смотрел на иллюзию друга с верой и каким-то больным отчаянием, словно и не надеялся на согласие. После десятка стертых воспоминаний Ил впервые взглянул на своего двойника. Он стер все: доверие, верность, открытость, симпатию — все, что они с Оливером выстраивали день за днем. И сейчас рядом с Оли сидел холодный и закрытый авитар лагеря Каннор — он не смотрел на Оливера, будто вовсе его не замечал, и даже не пытался улыбнуться.       — Звучит здорово! — фальшиво ответил лже-Ил. Он звучал, как живая кукла. Такое чувство, что Оливер очень хотел, чтобы Ил так ответил, но не мог представить, как звучит его заинтересованный голос. Забавно. Опенул — и не может представить… — Уверен, сейчас на Сицилии очень хорошо.       — Да, Эрика ее обожает, — изо всех сил старался поддержать разговор Оливер. На его плече сидела бабочка с помятым крылом — от нее вела всего одна нить к сердцу Оли, поэтому Ила она не волновала. Но, видимо, Оливер чувствовал себя такой же бабочкой, подбитой, не способной на свободный полет. — После того, как я показал ей южный берег, она туда убегает почти каждую неделю.       — Это далеко. Наверное, складку образовать сложно. Она хорошая ученица, — со странной интонацией произнес ненастоящий каннор.       — Это вопрос? — усмехнулся Оли.       Псевдо-Ил повернул к нему голову и улыбнулся. Улыбнулся так, что настоящего Ила едва наизнанку не вывернуло. Никакая это не улыбка — жуткая гримаса. Как будто мертвое лицо перекосило в агонии. Он так никогда не улыбался.       — А ты как думаешь? — попытался пошутить призрак друга Оливера.       Оли, стараясь не замечать никаких странностей, рассмеялся. Тихо, из последних сил. Ил крепко зажмурился, но зажать уши не мог — руки все еще занимала бабочка. И этот смех — вся боль, таившаяся в нем — врезалась в разум и пробила осколками сердце. Ил тряхнул головой. Нет, ему не должно быть больно. Он каннор, ему все равно!..       — Я думаю, что я хороший учитель, — выдавил из себя Оливер, вздохнул и, намного легче, продолжил. — Но и она способная ученица, этого у нее не отнять. Сондра очень ей гордится. Говорит, Эри ее уже во всем превзошла. Еще пара месяцев — и меня перегонит! Но и неудивительно! Эрика, после того, как поселилась с нами, целыми сутками то в библиотеке, то по переходам бегает. Если бы Анель ее за шкирку не ловила, она бы и есть забывала, и спать! Шестнадцать лет без магии — накопилось!       — Я рад, что у обеих твоих сестер все хорошо.       — Да, я тоже рад… Анель в Эрике души не чает. Зря я боялся, что они друг друга загрызут, ха-ха! Надеюсь, что и дальше все будет так же мирно. И что когда Эри всему научится, она не решит убежать куда-нибудь. Я, конечно, не запираю ее, да и никогда не собирался. Просто ее опенульское любопытство может взять верх над семейными узами.       — Не возьмет. Ты знаешь Эрику, она любит тебя и никогда не покинет, — натянуто отчеканила ливиррская кукла.       — А ты? — робко спросил Оливер. — Ты тоже никогда меня не покинешь? Ты мне так же дорог, как и она. Даже…       — Я тоже никогда тебя не покину, — бесчувственно ответил неживой Ил.       Это был один из тех случаев, когда подселенец чертовски захотел врезать себе по лицу. Он шагнул ближе, но вовремя остановил себя. Хотя внутри все от злобы сворачивалось в клубок. Оливер перевел блестящие глаза на звезды и притих. Если бы Ил мог, он бы сейчас сел рядом с опенулом сам и, черт возьми, поговорил бы с ним! Спросил бы про Эрику, про Анель, да хоть про погоду — все, что угодно, лишь бы из его взгляда исчезла эта отчаянная тоска!..       Ил зажмурился и отвернулся. Бабочка в руках пошевелила крыльями напоминая о себе. Подселенец подумал всего секунду — и выпустил ее на волю. Он не хотел, не мог допустить, чтобы с Эрикой случилось то же, что случилось с ним. Чтобы в глазах Оливера она стала бесчувственным монстром, чудовищным подобием человека, живой куклой с мертвыми глазами.       Да и самому Оливеру нужен близкий друг. Если уж самого близкого Ил у него отнял.       — Закончи начатое, — хрипло приказал самому себе подселенец и отвернулся. Перед ним на крыше лежали десятки мертвых бабочек. — Просто найди нужное воспоминание — и…       И уничтожь все. Сотри. Чтобы у Оливера в глазах навсегда осталась эта тоска. Или не осталось ничего.       Как в тумане Ил шагнул вперед. Пустые крылышки воспоминаний едва шелестели от его движений. Если бы у него было нормальное тело, они бы хрустели и ломались под ногами. Но разве есть разница? Они все равно уже мертвы.       Ил остановился и машинально протянул руку к оставшимся бабочкам. Они крутились, связанные нитями, над телами своих собратьев, как будто все прекрасно понимали. Как будто им было не все равно. И подселенец на секунду подумал, что ни одна больше не приблизится к нему, но наивная бабочка с ворохом сияющих нитей, смело опустилась на кончики пальцев и с готовностью расправила крылья.       Ил не хотел смотреть. Он знал, что это именно то воспоминание, которое он искал. Он и не должен смотреть! Он не должен вспоминать! Он должен просто… просто…       — Ты меня, наверное, не узнал. В Драконовой пасти, помнишь? Ты спас мне жизнь. Меня… меня зовут Оливер. А…       — Я не спасал тебе жизнь, я просто перетянул тебе рану!       «Нет, спас. Ты меня спас. Без тебя я бы никогда не вернул себе дар».       — Как ты вообще сюда попал?! Инсивы не могут пробраться на крепостные стены!       — Я… я опенул.       — Н-нет, ты врешь! Я знаю, как выглядит инсивский опенул! Это не ты.       — Я не главный. Но я опенул! Иначе как бы я сюда попал?       — Зачем ты вообще сюда залез?! Тут ничего нет, ничего важного или полезного опенулу.       «Есть. Ты».       — Я искал тебя. Я все это время тебя искал, пытался встретиться, так, чтобы наедине и в безопасности. Просто… я очень хотел тебя увидеть. Поблагодарить.       Сердце треснуло, и Ил рухнул на колени. Глаза нестерпимо жгло, как будто он взглянул на искрящийся огонь. Ил не мог плакать, но невидимые слезы впивались тысячами игл в веки. Почему, почему он должен это стирать?! Почему он должен просто взять — и вычеркнуть себя из его жизни?! Почему он один должен это помнить?! Почему ему должно быть все равно?!       Он ведь врал себе. Он все прекрасно помнил. Оливер пришел к нему спустя несколько месяцев после их знакомства, странного знакомства в Драконовой пасти — и потом целый год они встречались едва ли не каждую ночь. Целый год они проводили наедине самые тихие часы, от заката до рассвета, только друг с другом. Сначала осторожно, опасаясь. Но с каждой ночью они доверяли друг другу все больше, все больше Ил узнавал Оливера, а Оливер — Ила. Они рассказывали самые страшные тайны и потаенные чувства, открывали души. Оливер — единственный, перед кем Ил позволил себе однажды заплакать. Ил — единственный, кому Оливер прочитал страницы из дневника своего отца. За целый год они стали ближе, чем кто-либо. За целый год Ил обрел в Оливере лучшего друга…       А разрушилось все в один миг. Одна глупая ошибка, одно слишком поспешное признание — и их дружба, как целый город от одной искорки, сгорела дотла. Может быть, в иной ситуации они бы сумели с этим справиться. Как-нибудь сгладили углы, договорились, нашли бы выход, но… Эти дурацкие горы, это проигранное сражение на хребте! Оливер же знал о готовящемся нападении, он же мог предупредить, если бы только решился тогда предать лагерь! Но он, очевидно, ждал, что это сделает Ил. А Ил был так зол, так возненавидел весь Инсив и Оливера в том числе, что поспешил забыть обо всем, что их связывало! Заточить все теплые чувства, которые когда-то к нему испытывал, в камень — и туда же загнать сердце, чтобы не помнить, не чувствовать! Он прогнал Оливера прочь, врезал ему по лицу, выкрикнул в спину, что натравит на него весь лагерь, что расскажет обо всем Дейру, что сам при встрече горло раздерет, — и раздавил что-то, что только зарождалось в душе, сапогом, с размаха, без жалости, без промедления. Он должен был забыть! Он должен был уничтожить все, что напоминало, что тянуло обратно, что противоречило чертовым, насильно вколоченным в голову законам лагеря!..       Но не вышло. Казалось, что получилось, но, на самом деле, подселенец просто обманул себя. Вот они — эти воспоминания, прямо тут, в его груди, раздирают стенки каменной тюрьмы острыми крылышками. А другие лежат вокруг, мертвые и не значащие ничего. Теперь это не их воспоминания. Это воспоминания только Ила. Теперь Оливеру все равно на год их дружбы. Как было все равно ему.       — Прости меня, — одними губами прошептал подселенец, накрыл бабочку рукой, но не убил, а прижал к груди, к ноющему, помнящему сердцу. — Прости меня, пожалуйста, за все…       Теперь это все — его. Все, что он пытался забыть, что называл неважной ерундой, глупостью, ошибкой — все это теперь только его и ничье больше. Он не сможет никому рассказать, как не мог рассказать Оливер — ведь за эти свидания им обоим по закону перерезали бы глотки. А даже если и расскажет, никто не поймет так, как понял бы Оливер. И Ил остался один на один с целым годом чувств и воспоминаний. Как Оливер остался с ними один на один после того, как Ил оборвал с ним все связи и просто забыл.       Наверное, это правильно. Наверное, это справедливо. Ил беззвучно всхлипнул и поднял взгляд на Оливера. Друг сидел в компании его призрака, но при этом совершенно один, и смотрел на звезды. Подселенец видел сбоку его глаза, боль в них, тоску — и зияющую пустоту на месте того, что Ил собственноручно уничтожил. Есть только один способ уничтожить боль и тоску навсегда. Пусть и заменив их на ту же пустоту.       Не отнимая рук от груди, Ил свел ладони вместе. Крылышки смялись, тонкие лапки замерли, и весь ворох нитей, вспыхнув, полетел в разные стороны, прошивая оставшиеся воспоминания насквозь.       Ил поднялся на ноги и перевел взгляд на светлых бабочек, стараясь запомнить их как можно отчетливей — потому что кроме него некому. На черепицу, как пепел, опадали десятки белых крыльев. Нити пробивали беззащитные тела и мчались прочь, во все стороны — и взрывались черными всполохами.       Все исчезало. Тьма пожирала крепостные стены, скалы, черепицу крыши, оставляя только сотню мертвых бабочек под ногами. Звезды над головой словно затянулись тучами, море помрачнело, как перед штормом. Все кончено. И Ил тому причиной.       — Ну, кажется, дело сделано, — хрипло шепнул он, глядя, как меркнут созвездия над головой.       Илла пробубнила что-то у самого уха. Ил почти забыл о ней, но девочка, кажется, хотела возразить. Или предостеречь.       — Что? — переспросил он.       — Не сделано, — устало вздохнула янтарница       Парень нахмурился и огляделся. Крыша, горы, море, звезды — все это расплылось темными кляксами. Окружение походило на ту черноту, в которой оказался Ил сначала. Разве что, кое-где еще можно было различить границы, да бабочки, мертвые и еще несколько живых, резали глаз. Как расплывшаяся от воды картинка, поверх которой нарисовали десяток насекомых.       И Оливера с Илом.       Они больше не сидели на крыше (ведь крыши не было), а стояли в черно-синей пустоте. Ливиррская иллюзия совсем перестала походить на живого человека: она стояла, как манекен, снова в футболке, джинсах и болтающемся на плечах плаще. Как будто ничего и не произошло — разве что разноцветные глаза стали стеклянными и пустыми. Оливер смотрел на Ила, а Ил не смотрел никуда. Оба молчали.       Ничего не происходило. Ил специально выждал несколько секунд, но его призрак не исчезал.       — Что случилось? — запаниковал он, подлетел ближе к двум фигурам и вгляделся своему двойнику в лицо. — Почему он не пропал? Я же уничтожил все хорошие воспоминания, связанные со мной! Все остальное исчезло — он тоже должен был исчезнуть!       Илла забормотала и начала медленно съезжать вниз по спине. Ил схватил ее руки и подтянул выше.       — Не все, — повторила девочка. — Самое важное осталось.       — Самое важное? Какое? Я стер наше знакомство, я стер день, в который зародилась наша дружба! Что может быть важнее?! Почему он все еще за меня держится, как будто я ему…       Договорить он не успел — Илла тихо ойкнула.       — Больно, — хныкнула она. — Ты мне руку сильно сжал.       Но Ил мог сказать то же самое — ладонь вдруг засаднила, как если бы кто-то с силой стиснул ее.       «Эрика!» — вспомнил он. Началось! Ему срочно надо начать колдовать и отпустить Иллу! Нет времени искать нужную бабочку, надо выкручиваться!       Ил отодрал руки Иллы от себя и в ту же секунду посмотрел в пустые глаза своего двойника — он был ближе всего. Девочка испуганно вскрикнула, но ее крик тут же оборвался. Подселенец почувствовал, как душа привычно тянется внутрь чужого тела через глаза, как кошка через узкий лаз. И вместе с ней тянулось что-то еще. Нить за иголкой.       «Лишь бы сработало», — взмолился парень.       Душа растеклась по оболочке за долю секунды. Похожее Ил испытывал, когда занимал неживые предметы. Хотя даже тогда он чувствовал дискомфорт. Сейчас же — ничего, абсолютная свобода. Его почти ничего не сдерживало, и Ил ощущал себя так же, как если бы витал без тела вовсе. И единственное, что хоть чуточку успокаивало, было чужое эфемерное прикосновение на руке.       Оливер смотрел прямо в глаза. Он казался растерянным, даже напуганным, и глядел на Ила так, как будто ждал от него чего-то. Подселенец пару раз сжал и разжал кулаки, чтобы наверняка установить контакт с телом, и тут заметил, что в той руке, которую держала Эрика, у него нож. Оли быстро посмотрел на чужое оружие — хотя, уж он-то должен был о нем знать, это ведь его иллюзия, — и снова вернулся к лицу Ила.       — Почему? — тихо спросил он и шагнул ближе. Ил вздрогнул от неожиданности, но не отошел. — Почему, скажи?       — Почему что? — заволновался подселенец. Оливер не сводил с него взгляда. Держался, как за последнее, во что он верил.       — Почему ты это сделал? — так же потерянно сказал Оли и часто-часто заморгал. — Почему?       Ила передернуло. Он начал смотреть по сторонам, искать что-нибудь, за что можно было зацепиться в переливающейся тьме. Но взгляд Оливера все равно нестерпимо жег сердце.       — Оливер, ты… — «должен очнуться» хотел произнести Ил, но в горло как будто кто-то вцепился и перекрыл кислород. Парень распахнул рот, но не прозвучало ни звука.       Вот, о чем предупреждала Эри! В Ливирре нельзя говорить напрямую. Ил покосился на Оливера. Но он ведь почти догадался! Нужно просто намекнуть. Напомнить, что все это — не взаправду!       — Это не потому, что я опенул? — рассуждал о чем-то своем инсив. — И не потому, что я солдат, верно? Я ужасный солдат, на самом деле, я ведь почти не тренировался. И уж точно не из-за моей родни. Ты ее даже не знаешь. Ни родителей, ни сестру. Тогда почему?       Оли улыбнулся, как будто точно знал ответ на свой вопрос, но ждал ответа от Ила, чтобы услышать это от кого-нибудь другого — чтобы наверняка удостовериться.       Ил глянул на свою руку. Ощущение прикосновения не пропало, связь установлена. И Эрика сейчас один на один с Симоном, в своей Ливирре, совершенно одна. Парень с силой сжал клинок и стиснул зубы. Если Оливер сейчас не очнется, она может погибнуть!       Оливер вздрогнул и шагнул назад. Ил посмотрел на него. Что случилось? Опенул метался взглядом от лица к клинку и обратно, нервно дергал рукав рубашки. Он… боится? Ил поднял руку с ножом, и Оли снова вздрогнул. Он боится!       Эрика рассказывала, что смогла сбежать из Ливирры с помощью страха. Превратить мечту в кошмар — вот, что должно помочь!       — Ты хочешь знать, почему? — протянул Ил и крутанул нож в руке.       Оливер смотрел на него большими, сверкающими в свете синего амулета, глазами, такими детскими и напуганными, что с трудом удавалось держать меч перед собой. Точно так же Оли смотрел тогда, пару лет назад — в Драконовой пасти, когда они встретились в первый раз. Его ранили, еще и так неудачно, в плечо — нож он держать бы не смог. Если бы его нашли канноры, это означало бы верную смерть.       И каннор его нашел. Ил стоял, как сейчас, с мечом наготове, а Оливер жался к скалам в глупой, детской надежде, что враг не заметит.       — Хочешь знать, почему я не зарезал тебя? — шагнул вперед каннор. — Почему помог вместо того, чтобы убить, как и положено врагам?       Оли отступил, но не опустил взгляд. Вокруг в черноте что-то промелькнуло, десятки размытых силуэтов, угольных, обгоревших. Мертвых.       — Думаешь, потому что я пожалел тебя? — не прекращал Ил. Чем дольше он говорил, тем больше ужаса расползалось в глазах напротив. После всего, что подселенец уже натворил, он меньше всего хотел терзать душу опенула одним из худших кошмаров. Но надо. Ему так будет лучше. Даже если Ил станет являться ему в ужасных снах до конца жизни. — Думаешь, потому что я проникся к тебе симпатией? Что ты понравился мне, зацепил чем-то, раз уж я, фанатичный каннор, решил преступить закон ради тебя? Что я разглядел в тебе человека, а не врага? Думаешь, понял всю твою душу с первого взгляда?       Оливер растерянно захлопал глазами и попытался улыбнуться, честно и открыто. Как ребенок, который догадывается, что происходит что-то плохое, но еще верит в сказки.       — Да, — с надеждой ответил он.       Ил плотнее сжал пальцы на рукояти и направил острие прямо на сердце бывшего друга. Он должен сделать это снова. Сломать надежду.       — Как можно быть таким тупым! — огрызнулся каннор и злобно рассмеялся, так, что у самого мурашки по спине побежали. — Неужели ты веришь в то, что лагерь ничего не значит? Что я выделил тебя среди толпы инсивов? Что ты такой особенный и важный, не своим даром или званием, а тем, какой ты человек? Ха, не смеши меня! Ты такой же, как все инсивы! Ты для меня — просто очередная «желтая» крыса, подвернувшаяся под руку!       Оливер задрожал и с силой впился в свои плечи ногтями. Но взгляд не отводил.       — Это неправда, — потерянно прошептал он.       — Знаешь, почему я на самом деле спас тебя? — Ил не задумывался ни на секунду. Может, Оли и забыл все, что было между ними, но сам подселенец слишком хорошо знал, как сделать инсиву больно. — Я хотел втереться тебе в доверие! Все это было хорошо спланированным ходом. Я хотел, чтобы ты поверил мне, поверил, что мне действительно не все равно не тебя. А потом бы начал выпытывать инсивские секреты.       — Н-нет… Это неправда, неправда!       — Неправда, да? Я даже не ненавижу тебя, Оливер! Мне на тебя плевать! Я бы даже не посмотрел на тебя, если бы мне не было от тебя что-то нужно. Никто не хочет иметь с тобой дело, кроме как ради выгоды. Ты никому не нужен, Оливер. Никто. Тебя. Не любит!       — Неправда! Это неправда! Ты лжешь! Это…       Оливер зажал уши руками и быстро замотал головой. Вокруг замелькали черные фигуры, пустота наполнилась сотнями насмешливых голосов, и среди них, как эхо — смех Ила. Тьма сгущалась, вырастала вокруг скалами, нависала над головой, грозясь вот-вот обрушиться и раздавить в ничто.       — Это неправда, — шепнул Оли, широко распахнув глаза. Он опустил ладони и осмотрелся, будто только сейчас заметил мглу вокруг. — Это все — неправда…       И стоило ему это произнести, как жуткий мрак исчез. Небо окрасилось в зеленовато-голубой, как перед самым рассветом. Под ногами вспыхнули желто-синие венчики лютиков и незабудок. Вперед, подернутый туманом, побежал океан. Теперь они стояли на небольшом обрыве, сплошь покрытом луговыми цветами и изумрудной травой. Ил окинул взглядом новый пейзаж и опустил глаза на свои руки. Нож исчез, а от ладони, которую все еще стягивало чужое прикосновение, шла едва заметная белая нить.       — Это все неправда, — снова повторил Оливер. Ил отвлекся от нити. Опенул теперь был не просто напуган. Он был в ужасе. — Эрика! Надо ей помочь.       — Наконец-то… — облегченно выдохнул подселенец и махнул рукой. — Пошли! Времени в обрез. Эри сейчас один на один с Симоном.       Оли быстро подбежал ближе. Белесая нить вела к краю обрыва, и Ил поспешил туда. Нить тянулась дальше, к самому горизонту. Парень прищурился. В рассветном тумане над водой виднелась черная точка, далекая, почти невидимая.       — Эрика должна быть там, — озвучил догадку Оливер. — Я чувствую. Я был в ее сознании несколько дней. Но сейчас я туда не попаду…       — Тебе и не надо.       — У тебя есть план?       — У нас с Эрикой есть план, — поправил Ил и шагнул на самый край. Внизу волны разбивались об отвесные скалы. Не лучшие условия для лодки. Значит, другой вариант. — Ты должен просто сидеть здесь и ждать. И ни в коем случае не пытаться перейти на ту сторону. Иначе все пойдет насмарку.       — Понял, — коротко кивнул Оливер.       Ил кивнул в ответ и перевел взгляд на черную точку у горизонта. Нить тянула его туда, направляла, показывала путь. Нужно только представить, как можно четче…       Нить стала ярче, и подселенец почувствовал, как его душу тянет вперед, как резиновый жгут. Ливиррское тело начало исчезать. И в этот момент Оли резко вцепился в его плечо, как будто не хотел отпускать. Ил раздраженно выдохнул. Он же не опенул, у него с фантазией и так проблемы, а тут еще отвлекают!       — Это опасно? — настороженно спросил Оливер.       — Нет, ты будешь в безопасности, — выпалил в ответ Ил и попытался вернуть в голову только-только собранный образ. — И Эрика тоже.       — А ты?       — А я… — парень замялся. Душа потянулась дальше, тело стало совсем нереальным, как облако. — Я с этим справлюсь.       — Скажи хотя бы, кто ты.       Нить дрогнула, и Ил вместе с ней. Но Оливер тут же добавил:       — В Ливирре никто не выглядит так, как в реальности. Кто ты?       Картинка в голове стала такой четкой, что Ил почти верил, что она настоящая. Вокруг нити заклубился белый туман, все больше и больше. Сейчас!       — Для тебя — уже никто, — ответил он, и тело разлетелось, как развеянное ветром, превращаясь во что-то иное.       Ритуал начался.