Белая тьма

− Какого хрена? – возмутился я, как только за Элом закрылась дверь. – Томми, ты дар речи потерял, или тебе нравится все происходящее? Сидишь, словно в театре, осталось лишь программку принести да бинокль купить. Томми нахмурился, очевидно, не ожидая от меня подобных обвинений, и уставился на меня своими колючими глазами, что, казалось, видят меня насквозь. Хотелось провалиться, да хоть в самый ад, только бы не чувствовать себя последним кретином, что хочет переложить свою вину на чужие плечи. Томми злобно буркнул: − Перестань кричать! А я… Позже я, конечно же, пожалею о своих словах, если на это будет время, но тогда, не думая о том, насколько неправильно в такой момент ссориться, я прокричал: − Это ты заткнись! Далее уже не было смысла пытаться строить из себя невинность. Возможно, моя грубость была результатом хреновой ревности, что никак не могла смириться с теми взглядами, которыми Эл одаривал моего Томми, или моей хрупкой памяти, что стерла момент похищения флешки, и теперь хваталась за любой шанс, лишь бы отвлечь меня от рассуждений об ужасных последствиях. Я не знаю, я настолько запутался в своих мыслях, ощущениях и страхах, что готов был обвинить кого угодно. Я знал, что Эл слышал наш предыдущий разговор, когда Томми отказался от признаний, как дрогнул мой голос на слове «завтра», он видел, с какой любовью и тревогой я смотрел на Томми. Эл знает, что я слишком близко подпустил его к себе, и сейчас он так же наблюдает и радуется, что ему так легко удается разрушить мое счастье. − Что? − возразил Томми и с силой дернул наручники. «Раньше нужно было дергаться, а ты все ресницами хлопал», − промелькнуло в голове, а по венам медленно потекла злость. Исчезло это помещение, и я с уверенность мог сказать, что мы находимся где-то в параллельной реальности, нежели в руках психа. − То, что слышал! – тут же огрызнулся, пока он демонстративно опустил глаза в пол, тем самым показывая, как сильно его задели мои слова. Стало стыдно, совесть требовала извиниться, а губы говорили: − Я все прекрасно видел. Моим наказанием стал грустный взгляд, из-под ресниц, с едва заметными каплями слез в уголках. − Что ты видел? – словно стыдясь меня и своей слабости, он умолк и стал рассматривать бетонный пол. Между нами словно выросла стена, из-за чего искажалась мимика и звуки. Вот так просто мы перестали понимать слова и взгляды, вместо печали видели злобную ухмылку. Мы лелеяли в сердцах ничтожные обиды, порожденные эгоизмом и тщеславием, не желали сделать шаг к примирению, делая вид, что разучились ходить. Тишина давила в виски, и я дрожал, не потому что в помещение было холодно, и по ногам гулял сквозняк. Нет. Холодно было внутри. Ледяными были глаза и голос Томми: − Адам, перестань вести себя как избалованный ребенок. Тошно уже. Только и можешь, что ныть, вместо того, чтобы вспомнить, где флешка, подумать, как можно обмануть Эла, а не заниматься херней. И это правдивое оскорбление вызвало во мне негодование. − То есть, я глупый ребенок? − он кивнул. – Может, итак, – неискренне соглашаюсь, и Томми догадывается об этом, − но какого черта ты все время молчал, словно послушный мальчик? Может, ты что-то задумал, а мне об этом забыл рассказать? После этих слов в его глазах заиграл столь привычный огонь, от которого по коже побежали мурашки. − Ты хочешь сказать, что не доверяешь мне? − А должен? Ты сидел тогда, как чертовая принцесса, осталось лишь глаза прикрыть да мечтательски простонать, когда Эл пытался затолкать в тебя свой язык. − Я принцесса? Оглянись, − он провел руками по воздуху, я же скривился, мол и сам знаю, не нужно продолжать. Но это же Томми, − мы здесь заложники, в серых стенах и пропахшем канализацией воздухе. Посмей я возразить, Эл лишь сильнее стал бы донимать тебя и меня. А так он оставил меня в покое. Но тебе ведь нужно было, чтобы я плевался пеной и ругательствами, вырывался… Я не выдержал и перебил его гневную тираду: − О Боже, Томми, то есть раз ты заложник, ты готов на все? Может еще трахнешься с ним ради свободы? Так? Подставишься ему? Ну а что, зато выйдешь отсюда, увидишь свое гребанное «завтра». Очевидно, если бы у Тома была возможность ударить меня, он бы ею воспользовался, не задумываясь. И был бы прав. Мы смотрели друг на друга, точно два врага, взбешенные, не желающие слушать оправдания, поскольку они не соответствовали нашим убеждениям. − Ты псих и ревнивая истеричка! – обижено заявил Томми, когда я рассматривал грязь на своих ботинках из крокодиловой кожи. − А тебе видимо наплевать на нас. − Чушь собачая! Ты просто хочешь все дерьмо свалить на меня. Словно один я виноват в том, что у нас ничего не получается. Посыпались обвинения, что я такой плохой и глупый, что в моей голове ничего нет, кроме пустоты. Он все кричал и кричал, пока не заметил, что его слова так и остались не услышаны мною. Затем Томми притих, как маленький ребенок, спрятался за челкой. А я не чувствовал никакой обиды на него. Наоборот. Стало сложнее принимать свою вину. Не имея возможности обнять его, я лишь тихо спросил: − Томми, чего ты так? Абсолютно невинный вопрос, на который он оскалился: − Не твое дело! Мы отвернулись друг от друга, а время заканчивалось. Думать не хотелось. Змеей по телу расползлась боль: ужалила разбитую губу, ядом окрасила скулу и висок. Словно парализован, я сидел, уткнувшись взглядом в пол, до тех пор, пока до моего сознания не долетел посторонний шум. Исчезла стена напротив, и мы увидели себя на белом полотне. Свет проектора очертил наши силуэты, жалкие и покрученные. Словно мы больны, словно невидимый груз давит нам на плечи, не позволяя разогнуться. Появилось изображение. Комната в серых тонах, чем-то напоминает операционную. Приглушенный свет, едва удается разглядеть человека, что бледнее простыни. Руки и ноги связанны ремнями. Он их не чувствует, он возможно и не знает, где находится. Равномерное дыхание. Вот только чье оно? Доктора? Или этого несчастного, чье лицо спрятано за белыми халатами с маской на лице и латексных перчатках? Они склонились над ним, цепляют датчики, смотрят на монитор, где зеленая молния раскрашивает черный прямоугольник. − Можно начинать, − сообщает кто-то, и все начинают расходиться. Кроме двоих. Они перешептываются. Возможно, спорят. Совсем не долго. Тот, что повыше, смотрит на датчики, одновременно сообщая своему коллеге: − Пациент № 170112. Первая стадия медленного сна. Основной биоэлектрический ритм бодрствования – альфа-ритм. Номер вместо имени. Словно пред ними не человек, а так, кусок материала. А голос говорящего до жути знакомый, и я боюсь ошибиться, что это мой лечащий врач Эндрю Грин. Камера направляется на лицо второго. Чертов Эл! Его глаза болезненно горят, когда он, склонившись над пациентом, уверенно шепчет: − Мы поможем тебе стать свободным, тем, кто ты есть на самом деле. Забудь обо всех правилах, что связывают твои желания. Их больше не существует. Как и категорий «добро» и «зло». У тебя свои ценности: свобода. От религии, морали, политики, культуры. Они все утверждали, что нельзя убивать. И ошиблись. За смерть нужно платить смертью, так делали наши предки, когда еще не знали слова: «Нельзя». Зеленая стрелка на экране поднимает вверх, и Эл довольно улыбается, а затем требует: – Повтори! И пациент повторяет: − За смерть нужно платить смертью, так делали наши предки, когда еще не знали слова: «Нельзя». − Молодец, а теперь… Его перебивает коллега: − Вторая фаза. Веретенообразный ритм 17 колебаний в секунду. Отключения сознания. − А теперь, − продолжил Эл, − мы с тобой отомстим за смерть родителей. Я все продумал. Мы заставим их страдать. Мы сделаем этот мир лучше, чище. Они грязь под нашими ботинками. Следующий кадр. Эл уже без маски. Тот же человек говорит: − Дельта-сон. Отключение от внешнего мира. И Эл, склонившись над лежащим, читает ему инструкцию: − Чтобы у нас все получилось, ты во всем слушаешься меня. Я решаю, как и когда умрет жертва, потому что ты для этого еще не готов. За малейшее неповиновение – наказание. Во-вторых, из комнаты пыток можно выйти только мертвым. Они лжецы, недостойные жизни, и ты не станешь им верить, хоть чтобы они тебе не рассказывали. Запомни, они все лгут. Щелчок пальцами, и пациент с длинным номером вместо имени открыл глаза. Затем картинка исчезла, но появились мысли. Я взглянул на Тома и едва узнал его. Он казался таким беззащитным и славным, словно малейший порыв ветра способен оставить глубокие порезы на его слишком бледной коже. − Ты теперь боишься меня? – осторожно спрашиваю, позабыв, что мы с ним в ссоре. Томми ответил не сразу: − Нет, он же тебя заставил. Ты ни в чем не виноват. И не думай о том, что после этого стал хуже. Нет, ты все тот же Адам, который ценит свою семью, друзей и ради них готов на многое. Говорил ли он искренне, или из жалости? Я не знал. Но и не смел требовать от него понимания. Мне просто хотелось ему верить. Хотелось знать, что эти слова не пусты, что Томми и правда думает, что я заслуживаю на прощения. Но этого было мало, катастрофически, для того, чтобы переубедить бунтующую совесть, в том, что тогда у меня не было выбора, хоть как бы это абсурдно не звучало. Что Эл с помощью гипноза, манипуляций и снов превратил мою реальность в свою бредовую фантазию. Построил мир, в котором я играл главную роль, беспрекословно повинуясь своему режиссеру и сценаристу в одном лице. Ведь я не хотел их убивать? Нужные слова не приходили. Память вернулась в темное помещение, где я орудовал ножом, нарушив инструкцию Эла: «Не резать лицо!» И был наказан. Сколько я тогда не спал и не ел? Сколько раз я умолял его о куске хлеба, обещая, что больше такого не повторится? Слишком долго, но получив желаемое, я все так же плевал на его правила. Даже та флешка… Невольно улыбаюсь, отчего Томми сразу же озадаченно спрашивает: − Ты чего? А я: − Вспомнил, где та гребанная флешка, − беззаботно, позабыв обо всем рассказываю ему. − В моем телефоне. Там пароль стоит. Легкий. Ты его знаешь... А когда слышу, как в замке поворачивается ключ, сразу же умолкаю. Словно это все сказанное мною – это тайна, словно я не расскажу сейчас Элу все, что вспомнил. Он улыбается, насмешливо скривив бровь: − Вспомнил? Сбитый с толку, не успеваю ответить, как за меня это делает Томми: − Флешка в его телефоне. Пароль – скорее всего дата нашего знакомства или еще какая-то романтическая бредня. Все это я слушаю с раскрытым от удивления ртом, не веря, что вот так запросто Том выдает ему наш главный козырь. Не договорившись, не посоветовавшись… Не теряя времени, Эл проворно вытаскивает из моего кармана телефон и набирает грязными пальцами нужный код. Радуется, а я не знаю, что дальше. Сотни вопросов, сомнения. Страх. Из оцепенения меня вырывает голос Томми, неожиданный и требовательный: − Чего застыл? Потом наиграешься! – на лице Эла не дрогнул ни единый мускул, словно подобное в порядке вещей. Он сразу же послушно прячет флешку, не забыв при этом уничтожить мой сотовый. А Томми все так же продолжает ныть: − У меня ужасно затекли руки, шеи я вообще не чувствую, не говоря уже о том, как сильно я устал. Так что падай на колени и работай ртом! Мог ли все это говорить мой Томми? Еще как! Уверенный в себе, с огнем в глазах, он больше не напоминал мне загнанного в угол зверька. А Эл, этот псих с садистскими наклонностями, как ему удалось превратиться в мурлыкающего кота, что не пожалев свои серые брюки, пополз на коленках к своему господину? Исчезло «завтра», все надежды. Дай мне пистолет, я и сам бы застрелился, лишь бы не видеть, как Эл разводит коленки Тома, расстегивает штаны и приспускает их с нижним бельем. Как устраивается между его ног, садясь на свои пятки. Они так легко забыли обо мне, как и я о том, что человек способен чувствовать, что у него есть сердце, а не бесформенный кусок желе, что дрожит от малейшего шороха. Причмокивания, пальцы в каштановых волосах, едва уловимые стоны, закрытые глаза, слюна на подбородке, припухшие губы. Мне не больно. Просто меня тошнит. Я отчетливо слышу, как Эл обсасывает член, и при этом его ноздри широко раздуваются, дабы насытить тело воздухом, как он делает глоток, как эта жидкость бежит пищеводом, пока не попадает в желудок. Все эти звуки представляют мой окружающий мир, темное помещение, где преступник усмехается, скривив и без того кривые черты лица. А привязанный к стулу Грэг Каррингтон плюется словами: − Можешь не верить, но подумай, кто имеет настоящую выгоду от автокатастрофы. Кто пожинает лавры почета? Я? Нет, я здесь привязанный, готовлюсь к смерти, а они руководят твоею фирмою. Они, в особенности твой дражайший друг Томми, который строит из себя святую невинность, упек тебя в психушку, чтобы убрать тебя из дороги, сесть в кресло генерального директора, считать твои денежки, пока из тебя пытались сделать ни на что непригодного овоща. − Заткнись! Я не хочу ничего слушать! – раздражаю, потому что Эл сказал мне, что они все лгут. Несколько минут он молчит, словно размышляет над моими словами, а затем все так же твердо: − Я все равно не последний, и ты это знаешь. Присмотрись к ним поближе, подумай над тем, что я сказал, и в один прекрасный момент ты поймешь, что они не те, за кого себя выдают.