Белая тьма

Умирать больно, но не всегда. Во сне, во тьме, скачок в сердце, заряд в голове, и ты на дороге. Без фонаря и карты. Боли нет. Страх – иллюзия. Как и ты. Чего не скажешь о жизни. Изо дня в день медленно разлагаешься под слоем ненужных тебе вещей. Айфон, любимый диван, газета, золотой унитаз, швейцарские часы. Раб депрессии и таблеток от бессонницы. Деньги, как дети, плакаты голых женщин и мужчин заменили любовников, а макияж – лицо. Душа из геля жаждет быть лучше остальных, богаче, красивее. Не видишь свое отражение в зеркале, ведь глаза покрыты грязью. Дорогие очки от Диор. Идеально! От шрамов спасаешься под ножом пластического хирурга, сыплешь словами налево и направо. У них ведь нет цены. В отличие от тебя. Ложишься спать и кусаешь локти, сколько зеленых бумажек можно заработать за время, потраченное на сон, еду, общение с друзьями, чтение книги, секс. Тебе должны платить за то, что ты дышишь. Здесь всемирный банк. Друзей нет, есть потребители твоих идей, неудач и сил. Берегись! Нет любимых, есть силуэт, пьющий красоту, время, деньги и память. Не торопись в капкан! Дыши свободой, пока есть минуты. Тебя не существует, ты – враг. Своему счастью, здоровью, что потратишь сначала на просиживание за учебниками, прислушивание к учителям, которые даже не научат тебя думать. Ты должен быть глупым, иначе для кого будут изготовляться новые модели машин, телефонов, утюгов? Кто станет покупать самую большую в мире плазменную панель с диагональю 103 дюйма от Panasonic? Именно ты, продукт стандартных мыслей и стереотипов. Безвольное животное, что не умеет прощать, завидует коллегам и работает в карман своих работодателей. Ты любишь легкий хлеб. Копить злость на тех, кто умней и удачливее тебя. Сто раз проклинаешь того, кто пробился с помощью связей, но и сам не прочь занять его место. Стыдливо прикрываешь уши и глаза, краснеешь, когда слышишь о разврате, наркотиках, извращениях, в то время как желаешь все это попробовать. Живем ведь один раз! Ты же не хуже других! Не бракованный. Слушаешь новости и ждешь, когда расскажут об убийствах, чьем-то падении, чтобы, как честному гражданину демократического государства, осудить преступника, но не измениться самому, не увидеть в своих глазах огонек зла, прикрытый за красочным зрачком. Презираешь предателей, а сам не лучше. Твой путь усыпан разбитыми сердцами и пеплом от использованных душ. Человек, как кредит. Лишь бы платить было чем. Деньги, тело, сгодиться все. А выплатил – и прочь. Навсегда. Без фотографий, номера телефона, адреса. В использованных вещей лишь одна судьба – утилизация. Дышишь сажей и выхлопными газами, работаешь в душных помещениях, недосыпаешь, давишься картошкой фри и ледяной колой, спишь с мешком инфекций, называя его «моя любовь», а твой срок пригодности медленно заканчивается. Эл скорчил мину, отчего его привлекательное лицо скорее напоминало маску, нежели живую плоть. Пребывая в шоке, не имея возможности проснуться, я смотрел в те глаза, которые были так же холодны, как в моем кошмарном бреду, губы, которые я когда-то не уставал целовать. Сейчас же они покрыты ядом и плесенью. Родной человек – главный враг, знает мои болевые точки, знает, куда нужно сильнее надавить, чтобы сломались колени, и голова, что привыкла смотреть в небо, потупила взор на грязный бетон. − Я тебя похоронил. Оплакивал. Да я… − неужели я вновь разучился быть уверенным в себе, когда он рядом? – Я едва не умер ради тебя. Ты хоть понимаешь, что это значит? – Эл улыбнулся, отчего по коже пробежался холодок. А ведь тогда это был жар… − Знаешь, как это тяжело, как страшно, когда твой мозг решает за тебя, что ты устал от жизни? Он коснулся моей щеки, затем неторопливо скользнул к шее, обжигая кожу, что отвыкла от его прикосновений. Я словно забыл, как это разговаривать, все перемешалось: прошлое и настоящее, ошибки и правда. Передо мной был Эл, которого я не знал. И мне лишь оставалось догадываться, на что он способен. − Это все очень мило, но… − в голове тут же мелькнула мысль, вот сейчас он станет меня душить, и так же быстро исчезла, когда, убрав руку, он повернулся в сторону Томми, − абсолютно меня не интересует. Ты просто сумасшедший! Не так ли, Том? Они смотрели друг на друга. И мне это абсолютно не нравилось. − Ты чертов ублюдок Эл! – отвлекал я его от моего Томми. − Та еще блядь, чего ты был со мной, клялся в любви, а? Все твердил, что мы будем вечно, несмотря ни на что. Вешал мне лапшу на уши. Нахрена? Невозмутимый, словно не ему предназначены слова, он склонился над Томом, чтобы носом уткнуться за ухо, тяжело вдохнуть воздух и с блаженным видом, протянуть: − Неудивительно, что ты на него запал, − а мой Томми, мой сладкий малыш, спокойно сидит и хлопает длинными ресницами. – Черт! Он пахнет как шоколадное печенье. И знаешь, − еще один долгий вдох, расширенные зрачки и улыбка, слишком довольная, слишком радостная, − даже одеколон не может скрыть аромат этой чистой и нежной кожи. Только слепой не заметил бы, как Эл пожирает его голодными глазами, как ему нравится проводить большим пальцем по бледным щекам, оставляя на них заметные мне полосы грязи. Затем ему показалось мало. Да что он мог знать о том, что я чувствовал в тот момент? Как падали стены, давление, испарялся воздух… Хотелось закричать: «Чего ты молчишь?», но застывшее горло так и не родило нужные слова. Бунтовала душа, когда мокрый язык полозом скользнул от виска к выбритой голове. А Том все так же не протестует. − Отойди от него! Эл, конечно же, меня не послушал. Даже взглядом не удостоил. И это уколом напомнило, что я безвольный, не имеющий права что-либо требовать. А перед глазами стояли все те же заплаканные лица, грядные от потеков слез и запекшейся крови, дрожащие губы, что непрерывно молили о спасении. Я должен был кричать, истошно, до хрипоты в горле, биться в конвульсиях, но ничего этого не было. Все сожаления, муки совести блекли пред тем, что происходило здесь. − Не смей прикасаться к нему! – отравленным злостью голосом снова требовал я. Эл ухмыльнулся: − В чем дело, Адам, ты ревнуешь? – грубые руки схватили Тома за челку, тот лишь немного поморщился, не проронив ни единого слова, а мое сердце пропустило сквозь себя электрический заряд. − Не нравится, когда я прикасаюсь? − Нет! На этом Эл не остановился. Еще чего! Я ж ведь так отреагировал! Бешеный взгляд, едва не пена вокруг рта, побелевшие костяшки пальцев. Мучительная боль, потому что натянутые нервы не в силах изобразить безразличие, когда он притягивает к себе моего Томми и жадно целует, языком заставляя открыть рот. Я пытался не смотреть, пытался убедить себя быть сдержанным, отвлечься, подумать о чем-то постороннем, но все попытки – напрасны. – Что ты получаешь от этого? Глаза Эла блеснули, как у хищника и под этим взглядом сразу же стало неуютно. − То, что и ты, когда мучил своих жертв на этом самом месте. Как ты их называл? – я не стал ему подсказывать, он и сам помнил. – Бракованный товар, именно так. Помнишь, что чувствовал? Помнишь ту улыбку на их лице, или нужно напомнить? Я осторожно кивнул, боясь посмотреть на Томми, который после поцелуя стал больше похож на застывший фарфор, чем на живого человека. − Но я все же напомню, − Эл замахнулся, и правую часть лица обожгло болью. Из разбитой губы тоненькой струйкой побежала кровь. – Чувствуешь? Может, еще? Мне не сложно! Хотелось плюнуть в его наглую рожу, повалить, разбить нос, губы, окрасить пол его кровью, чтобы он захлебнулся, не имея возможности сказать последние слова. Очередная вспышка принесла одну из тех пугающих картинок, вот только они больше не казались мрачными. Наоборот, в них был свет, дарящий надежду. − Пошел ты нахер! – с ударением на каждое слово. Без страха получить по морде. И это того стоило. Эл взбесился, хоть внешне ничем себя не выдал, но вот глаза рассказали мне, что я на верном пути. Последовал новый удар, и плевать, что больно, что из разбитой брови течет кровь. Вся не вытечет! − Ты – жалкое ничтожество, − сейчас должно быть страшно, вот только страх мой где-то потерялся. Но я скучать не буду. Нужно быть выше всего. − Пожалуй, это все, что способен родить твой скудный мозг. Но не расстраивайся, милый Эл, ты никогда, не отличался сообразительностью. Хватает меня за шею, а мне смешно. Раскаты смеха заглушают испуганный вскрик Томми и очередную брань от Эла. И отчего-то эти стены больше не пугают меня неизвестностью. − Перестань! Перестань смеяться. Слышишь! – так кричат дети, когда родители отказываются купить вкусную конфету. Раскрасневшийся, потерявший всякую уверенность, больше Эл не пугал своею властью. В один миг ему удалось превратиться из великана в жалкую букашку. − Заплачь и перестану, − продолжал я издеваться. Все же роль жертвы – не мое амплуа. − Ты еще пожалеешь! − Конечно, − уверенно согласился. – Сто раз пожалею, что из-за такого дерьма, как ты, едва не сломал себе жизнь. За каждую минуту, что провел возле тебя, за признания, за все, тварь, пожалею, пока не увижу, как ты подохнешь, вот здесь же, на этом месте. Тишина давила на уши, и лишь учащенное дыхание доказывало, что здесь находятся живые, а не мертвые. Первым не выдержал Томми: − Адам, ты только злишь его. Перестань! − Все будет нормально. Он недоверчиво покосился на меня и сильнее вжался в кресло, а Эл с отвращением на лице стал склоняться надо мной: − Ты отсюда не выберешься. Даже не мечтай! − Испугал меня? Нисколько. Пусть мне не удастся, но вот Томми. Он еще увидит «завтра». – Считаешь меня идиотом? – я послушно кивнул головой. – Зря! Ты никогда не думал, почему твои родители попали в автокатастрофу? Кто все эти люди, которых ты видишь? В душу закрались неприятные подозрения. И в другой ситуации я бы рассмеялся ему в лицо, сказав: «Хватит мне пудрить мозги», но глядя на его довольную улыбку, пришлось подыграть его правилам. − Они были виновны и поплатились за это жизнью. − Да? И как ты их нашел? Как выследил, где взял информацию? И, правда, где? Несколько минут напряженных поисков в запыленных кладовках памяти и… Твою мать! − Ты… Ты принес мне папки с фотографиями, сказал, что они виновны. А на самом деле… − Они лишь пешки в моей сложной игре, что приближается к финишу, − я подался вперед, проклиная жалкие веревки, что мешал схватить Эла за горло и придушить. – Все еще считаешь, что я тупой? − А еще, что ты мразь. Убийца, что забрал жизни не тех. Сидит и смотрит выцветшими глазами в прошлое под ядовитый смех тьмы. − Ты даже представить не можешь, как сладко было утешать тебя в горе, любоваться слезами, что ты лил как сопливая девочка-эмо. Просыпаться ночью от истошных криков, холодного пота на лбу и безумного огня глаз. Смотреть, как ты с каждым днем слабеешь, превращаясь в жалкую кучу дерьма. − Зачем? Он не понял мой вопрос: − Что зачем? − Зачем ты их убил? Даже не дрогнул: − А ты разве не понял? Они мешали, мне было скучно. Я взглянул на него, надеясь, что он шутит. Ведь не может нормальный человек объяснить убийство скукой? Или может? Выглядел Эл вполне серьезно: ни язвительной улыбки, ни ехидного взгляда. − Ну, ты и сука! − он кивнул, достал сигарету с зажигалкой и закурил. − Джея тоже ты? Тоненькой струей выдохнул дым: − Понравилось? Я очень старался. − Еще бы! Очередная затяжка. Смотрю на Томми, пытаясь понять, почему он все время молчит. Испугался? Так сильно, что не может даже поддержать меня? О чем-то думает, витает в облаках, пока Эл злорадствует: − А в психушке понравилось? Игнорирую его вопрос. Путь позлится. − Вот чего ты тогда не сдох? Ты настолько омерзительный, что даже смерть не хочет иметь с тобой дело? − Остроумно! – последовали аплодисменты, что напомнили о том давнем времени, когда я жил музыкой и сценой, а потом все это мне пришлось из-за него бросить. – Я даже прощу тебе эту маленькую насмешку. Знаешь почему? – да разве мог я знать, что творилось в его изощренном мозгу? – Мне удалось обмануть эту чертовую старуху. И не только ее. Весь мир. Теперь ФБР, Интерпол, все считают, что я мертв. А для этого нужно было всего лишь выпить нужный наркотик, пролежать немножко в морге, затем противоядие и вуаля, − тут же последовал щелчок пальцев, − я как феникс восстал из пепла, чтобы поставить этот мир на колени. − Тебе нужно лечиться, Эл, − он нахмурил брови, ведь я посмел перебить его восторженную самопохвалу. Больно ли было мне все это слышать? Безусловно. Как и неприятно осознавать, что ни моим родителям, а тем более мне, так и не удалось увидеть ту гниль, что пряталась за веселой улыбкой. А ведь заметив ее раньше, возможно, и жизнь сложилась бы по-другому. Не было бы столько ошибок, душевных мук. Я бы писал песни… Я был бы тем Адамом, который верит в счастье и то, что в каждом человеке есть частичка добра (хоть и ничтожная, хоть и спрятана под цинизмом, но способна рассеять тьму), тем, для кого Томми обычный друг. − Ты чего застыл? – ураганом врывается в мои мысли. – Придумываешь последнее желание? И все в его позе, выражении лица говорит, что это лишь насмешка, но так хочется верить в обратное. − Отпусти Томми. На меня сразу же уставилось две пары удивленных глаз: в одних открытая насмешка «слишком много просишь», а в других «спасай себя». Я поежился в ожидании ответа. − Ты мне кое-что должен. Такое маленькое запоминающее устройство для хранения данных. − Флешку? – переспрашиваю. Эл расхохотался: − Пять баллов за сообразительность. Да, чертовую железяку, на которой хранится компьютерный вирус и нужные мне пароли, которую ты украл у меня, хотя я предупреждал тебя, чтобы ты не брал чужие вещи. Чертовски обидно, но вот не мог я вспомнить кражу флешки. А без нее отсюда не выбраться, уж Тому точно. − Что ты задумал, Эл? Он погладил меня по щеке, и это прикосновение не пробудило во мне ни единого теплого воспоминания. − Не напрягай свою милую головушку лишней информацией, тебе сейчас главное вспомнить, где флешка, иначе… − он со всей силы схватил Томми за волосы, а я не мог его защитить, не мог ничего сделать. − Я убью его. Хотелось дотронуться к Томми, сжать его руку, утешить, однако мы сидели слишком далеко друг от друга. Да и Эл стоял так, чтобы я смотрел лишь на него. Отобрал у меня единственное мое богатство: видеть глаза любимого человека. Но даже здесь, на расстоянии нескольких метров, ощущались сильные волны страха, что того «завтра» не будет. − А если я скажу, где флешка? – пристально всматриваюсь в Эла, чтобы не пропустить за ложью правду. − Очевидно, ты не рассматриваешь как вариант, что Томми может и не хотеть, чтобы его отпускали. Ты очень глуп Адам. Ничего не видишь, кроме себя. Да как он смел предположить подобное?! И от этого еще сильнее захотелось придушить тварь. − Что ты несешь? – крикнул я, когда Эл уже подошел к массивной двери. – Не смей уходить, говнюк! Мы еще не закончили разговор! Он резко остановился и взглянул на часы: − У тебя 45 минут на то, чтобы вспомнить. Время пошло!