Белая тьма

Свидетельские показания, расспросы, предположения, отпечатки пальцев, прочие формальности. Час ночи. Уставшие и разбитые, мы с Томом ехали ко мне на квартиру, когда он вдруг коснулся моей руки и абсолютно серьезно произнес: − Чтобы не случилось, я всегда на твоей стороне. Только верь мне, хорошо? − Том, ты чего? – послышалась полицейская сирена, из-за чего я так и не смог спросить, что он имеет в виду, и почему заговорил об этом именно сейчас. Нужно было догадаться, что эта ночь еще преподнесет свои сюрпризы. − Восхитительно! – сухо заметил Томми, когда я заглушил мотор посреди пустынного переулка. – Чертовые копы! Как я его понимал! И хотя скрыть свое раздражение было не просто, но все же мне удалось нацепить маску законопослушного гражданина, поэтому, когда офицер постучал в мое окно своими грязными пальцами, я со счастливой улыбкой опустил стекло и протянул ему водительские права, поинтересовавшись: − Неужели мы превысили скорость? Пропустили знак? Ему явно не понравился мой тон, мой вид, моя фамилия, имя, хрен его знает что, раз он имел наглость ослепить меня своим мерзким фонариком. А далее как бы я не старался не раздражаться, но все пошло коту под хвост, когда он потребовал, чтобы я вышел из машины и открыл багажник. − На каком основании? – мне было грустно видеть, как Томми в этот момент улыбался одной из своих соблазнительных улыбок. И это только подлило масла в огонь. − Вместо того чтобы заниматься угоном машин и пьяными водителями, вы маетесь дурью, иначе вы бы заметили, как только что водитель порше проехал у вас под носом со скоростью примерно 120 миль в час. Офицер лишь нахмурился и таким же деловитым тоном, как и минутой раньше, потребовал: − Выйдете из машины и откройте багажник. − Да пошло оно все к черту! – со злостью хлопнув дверями, я направился показать этому офицерскому ублюдку, что он совершает величайшую ошибку в своей никчемной жизни. − Вот, здесь ничего нет, − указал я рукой на пустой багажник. А ублюдок возился со своими карманами. Я потерял бдительность, не удивился его довольному: «То, что нужно». Прижатая тряпка к носу, его расплывающееся лицо и тревога, ведь Томми так и остался в машине. Просыпаться почти всегда больно. Душа, что на краю сознания ищет свет, вынуждена вернуться в потемки. Испуганная, дрожащая, она осматривает комнату и видит грязь, затхлость, тленность, пятна плесени на отсыревших стенах. Спасательной лазейки нет, а огонь в стеклянном шаре слишком тусклый, чтобы открыть истину. Я поворачиваю шею, медленно, со вспышками боли в спине, словно мне внутрь вживили металлическую спицу. Хруст позвонков слишком громкий, слишком раздражающий. Но я вижу Тома. Связанный, как и я. Только без сознания. − Том, очнись! – пытаюсь докричаться, прислушиваюсь к его тихому, но размеренному дыханию. – Давай, малыш, ты мне нужен! Дрогнули веки, и он тихо спросил: − Ты как? – сонным голосом, испуганными глазами прожжет мне душу, не обвиняя в бедах. Лишь тихо пожалуется: Чертовски болит голова. Чувствую себя развалиной. Такой старой и забытой, что дышать не хочется. − Держись, мы обязательно выберемся, − пустые слова, в которые я сам не верю, но произношу. Лживыми губами. Кощунство. Четыре без вести пропавших мужчин, серийный убийца, записки, посылки. Безумие надеяться на спасение. Следить за лампочкой, считая минуты. Том закашлялся, разбивая тишину, напоминая, что мы в ловушке. − Я знаю, просто… − удар мне в сердце. В его глазах уверенность, а в моих позорный страх. «Наших тел не найдут. Мучительная смерть, пытки, унижение», − молнией пронеслось в голове, и мне стало стыдно, что я думаю о смерти, предаюсь слабости, когда нужно быть сильным. Оттолкнуть сомнения, поверить в свои силы и постараться выжить. Любой ценой, не упасть в грязь, вытерпеть. Терпеливо сижу, веревки давят кожу, а мне словно удобно. Словно привык к подобному. А Томми все дергается, пытается выбраться, строит планы. − Сколько мы уже здесь? А меня накрыло. Темнота. Игра без правил. Где крики? Лишь мое откровение. − Это я во всем виноват. Лишь я! А ты страдаешь из-за того, что я лишен мозгов. Нужно было тебя сразу же послушаться, но я думал, что это все дешевые шутки. И что в итоге? – он пытался остановить меня, но мог ли он забрать из моей головы картинки таких же несчастных, связанных, избитых, что ждали свою смерть? – Наверное, я рехнулся. Иначе какого черта я вижу перед глазами людей, которых даже не знаю? Я их не видел! Это бред, но они сидят вот здесь, − схватиться бы за голову, только вот руки связаны. Так не вовремя! – в этой пустой башке, что не слушалась твоих советов. Ты говорил, что нужно нанять детективов, обратиться в полицию, а я смеялся, думая, что это случится с кем-то угодно, но только не со мной, не с нами. Томми, нахрена, ты не оставил меня в больнице? Нахрена ты продолжал со мной общаться? Послал бы! Я бы обиделся, а потом успокоился. Не было бы этого подвала, ты был бы в безопасности. Был бы далеко отсюда! Ты был бы жив! Я виноват. Черт… Виноват во всем дерьме, что случилось с нами. И так могло продолжаться еще долго, если бы Томми не крикнул: − Перестань. Не хочу ничего слышать! – слова сами собой застыли. Поперек горла комок, не дышать, исправлять ошибки поздно. А он все так же: − Ты ни в чем не виноват! Слышать одно, а видеть другое. Останется только отвернуться и спрятать в темноте страхи. Рядом, чтобы не забыть о них. А чувство вины никуда не денется. Схватит меня за руку и будет держать, перекрывая поток крови, пока Томми не спросит: − Что случилось, Адам? Ты же никогда не переживал о завтрашнем дне. Жизнь – вечеринка, как ты любил говориться, − я криво усмехнулся, что Томми до сих пор запомнил мои слова, сказанные по пьяни. Он все помнит. Он намного сильнее, чем я. Не впадает в панику, не ноет, как трусливая баба. – А сейчас? Какого черта ты взял на свои плечи все грехи? Поверь хоть немного в себя! − Мне было бы легче, − проснулась честность, − если бы тебя здесь не было. Томми вопросительно вскинул брови: − С трусливой бабой я все же переборщил. − Нет, Том, – тихо говорю, взвешивая каждое слово, – я люблю тебя и не хочу, чтобы ты пострадал из-за меня. Он застыл. Все! Легко догадаться, почему. Я сделаю глубокий вдох. Том ничего не скажет. Лишь взгляд тех глаз, что вынуждают молча кричать. И каждая секунда его молчания убивает меня куда быстрее, чем затаившийся во мраке преступник. − Я надеялся, что ты хоть что-то скажешь. Тяжелый вздох. − Адам, я не могу сейчас… Вот так взять и сказать. Ты ожидаешь, но я верю, что у нас еще будет завтра. Какое завтра? – хотелось возразить. Не всякая ночь кончается утром. А уж эта! Он хотел отвлечь меня, подбодрить. Напрасный труд, когда я еще слышу свое признание. − Ты сомневаешься? Думаешь, я не отдаю отчет своим словам? Сказал, что люблю, потому что потом может быть поздно? Испугался и ляпнул, не подумав. Ты так думаешь, Том? Страх, обидно, что он, возможно, не ошибается. Нас похитили, нам угрожает смертельная опасность, и в такой момент хочется знать, что есть человек, который любит меня, считает меня частью своей души. А он отказал мне в этом утешении. Нашел отговорки. Пытается убедить, откладывает на завтра, а лучше бы соврал. Тогда не так было бы страшно умирать. А теперь остается думать, кто я для него, и сожалеть, что не признался ему раньше, потому что боялся не то что вслух произнести, но и подумать о таком. − Давай сменим тему, − мрачно заявил он, когда мне уже было сложно контролировать свои эмоции. − С чего бы? Мне интересно послушать, что ты мне скажешь. У нас как раз нашлась свободная минутка, − с какой легкостью я прятал за маской иронии и сарказма свое тлеющее сердце. − Я обязательно поблагодарю нашего похитителя за этот шанс поговорить начистоту. Чтобы мы без него делали? − О, как это по взрослому, как это похоже на тебя выпускать иголки, когда что-то идет не так, как тебе бы этого хотелось. Ты не услышал: «Я тебя тоже люблю, Адам» и все – трагедия. Жизнь – дерьмо. Вокруг одни предатели, и я никому не нужен. А я лишь, − жаловался Томми, − хочу, чтобы ты не сомневался во мне, как просил тебя в машине, верил мне, как себе, не ожидая от меня любовных признаний. − Что ж хорошо! Отлично! Ожидание медленно убивало, мне слышались шаги смерти, а когда лампочка из-за сквозняка слегка покачивалась, мерещилось ее дыхание. И тогда холодное сердце боялось сделать лишний удар, дабы она не услышала жизнь. А далее помутнение, причиной которой было ненавистное ожидание. − Твою мать, чертов ублюдок, − крик во тьму, словно в его лицо, − что ты там ждешь? Сидишь и дрочишь? Смеешься? Нравится наблюдать за нами? Слышать, как мы ссоримся? Нравится, тварь? Тащи сюда свою грязну задницу! Мразь! И рожу свою, чтобы и в аду я отыскал тебя! Слышишь! Сбоку послышался жалобный голос Тома: − Адам, перестань горланить. Когда нужно будет, он сам придет. − А какого хрена, − возмущаюсь, − ты защищаешь его? Может, тебе в кайф сидеть здесь? − Твою мать, да перестань ты, в конце-концов, вести себя как последняя мразь! – а совесть моя спала под толстым шаром обид и непонимания происходящего. – Он только этого и добивается, выжидает, что мы сами перегрызем друг другу глотки. Так что молчи! Я скорчил гримасу и передразнил его: − Он этого добивается, молчи. Еще будут приказы, мой господин? Томми отвернулся и закрыл глаза, ничего не сказав, оставив меня наедине с чудовищными мыслями и воспоминаниями. Запах, полосы на стенах, все казалось слишком знакомым и в тоже время чужим. Но память спала, не желая помочь мне. А затем я наткнулся на кровяную дорожку, едва заметную из-за плохого освещения. − Черт! Я уже был здесь! Том, я был здесь! Он с явным недовольством посмотрел на меня, желая, наверное, испепелить взглядом. − И что ты здесь делал? Нелегко признаться в том, что здесь был мой театр боли. Томми не поймет. Отвернется, как и любой здравомыслящий человек. Кто захочет быть с тем, чьи руки пропитаны кровью, кто наслаждался предсмертными криками, словно серенадами. И соврать не даст мне голос, появившийся во тьме. − А это мы скоро и сами увидим. По коже змеей скользнул страх. − Какого черта! − выругался Том. Скрипнула тяжелая дверь, пропуская в душную комнату свежий воздух. Только сейчас он был лишним. К нам приближался высокий мужчина, лицо которого прятал мрак. Спокойные, но твердые шаги. Кто-то решит судьбу. Спрятались мысли. Прошлое не хочет отпускать. − Эл? – такие глаза, как у него, невозможно забыть или перепутать. Как и улыбку, что когда-то заставляла улыбаться, а теперь − дрожать от злости. – Ты же мертв. − Как видишь, жив...