Белая тьма

В комнате без воздуха и окон, с дешевой лампочкой под потолком я пытался дышать, смотреть на происходящее без злости, не замечать пыль, знакомые черты блаженства на их лицах. Оказалось, что это так сложно. Как и не оглохнуть от звуков расстегнутых наручников не на моих запястьях. Они улыбались, задевая меня своими взглядами. Без смущения. А я так не могу! Едва слышно спрашиваю: − Кристофер так же причастен? Меня не замечают. Я невидимка. Вот только исчезнуть не могу, дабы не видеть, как Томми вылизывает его испачканные губы, зажмурившись, бесстыдно шаря руками по телу. Ему нравится. По своей воле. А как же я? Вчерашний день… Повторяю вопрос. А в голове сожаление, что тогда все казалось сном… Услышали, нехотя прерывают поцелуй, одаривая меня испепеляющим взглядом. − Спасибо, что напомнил, − наклоняется к Томми и что-то говорит, так тихо, чтобы я не услышал. Но я и не пытался подслушать. Наивный. Покорная собачка сразу же исчезает, оставляя за собой шлейф одеколона. Моего любимого. Сука! Даже это украл. Эл замечает недовольство на моем лице, но разве оно еще не превратилось в застывшую маску? − Теперь ты понимаешь, что я чувствовал, когда вы трахались в ресторане, − врывается в мысли, бьет по больному. Напоминает… Подобие улыбки, а ему не нравится. Бесится. На лице желваки, дрожат губы: − Довольно ухмыляться! Еще одна разбитая бровь, а пред глазами вспышки света. Только боли нет. Безупречно! Снова замахивается, но, увидев Тома, опускает руку. И вот предо мной послушный мальчик Эл, что боится сделать лишний вдох без его разрешения. Спектакль продолжается. Я пока что зритель. Надолго ли? К ногам падает Кристофер, в кровоподтеках, разорванной одежде. Смотрит на меня одним глазом, потому что другой заплыл кровью, и не боится. Разве это нормально? Пытаюсь уловить взглядом Тома, но его интересует лишь Эл. Тошно... Кто-то выключите свет, чтоб они исчезли со своими лживыми взглядами! Хлопки в ладони. Хочется блевать. Глумится, точно капризный ребенок: − А вот и наш доблестный спаситель! Давайте встретим его аплодисментами! Он их заслужил! Не так ли, Томми? Томми кивает, тем самим подписывая бедолаге смерть. И плевать, что они проработали столько лет. Шесть или больше? Какая теперь разница?! − Будешь говорить, где документы? Кристофер молчит. И я встреваю в разговор, в надежде удовлетворить чертовое любопытство, что жаждет знать: сколько времени Эл путается с Томом, и что именно у них украли. − Что такое, Эл, и ты, оказывается, не бессильный! Смог обмануть смерть, а теперь дрожишь от каких-то бумажек. Он рассмеялся: − Жаль, что ты не доживешь до того времени, когда мы с Томом с помощью вируса взломаем крупные дата-центры. Ты только представь, − а на лице безумие, − в мире паника, выхода в Интернет больше нет, вся информация недоступна. Атомные боеголовки, банковские счета, базы данных ФБР – все исчезнет. Как и договоры о нелегальной продаже донорских органов, эксперименты над людьми, твои убийства, заснятые на камеру. Так что ты мой должник, Адам! Можешь поблагодарить меня, пока есть время. Недовольно фыркаю: − Шутить ты так и не научился. А Эл уже и позабыл обо мне, только бормочет себе под нос: «Чего тянуть?» да смотрит на Томми, словно ожидая, что тот скажет в ответ. Наэлектризованный воздух удушает. А мне радостно, что скоро все это закончится. И я улыбаюсь, как идиот, обнажив среди этой грязи идеально белые зубы. Не прячу их даже, когда Эл достает из-за пояса пистолет и проверяет магазин. Заряжен. Протягивает его Томми, тот не морщась обхватывает пальцами рукоять. Радуется, как ребенок новой игрушке, указательным пальцем поглаживает спусковой крючок. И мы понимаем с Кристофером, что ему просто не терпится нажать на него. − Ты знаешь, что делать, − равнодушно произносит Эл и направляется к двери. Томми отбрасывает назад длинную челку. На посеревшем лице морщины усталости, точно паутина. Не могу оторвать взгляд. Голодные глаза накормит кровь. Совсем скоро. Щелкает предохранитель. Но его практически не слышно за ударами испуганного сердца. − Какого черта? − пытаюсь остановить его, но он, проигнорировав мои слова, крепко хватает Кристофера за воротник и разворачивает его к себе лицом. Черт! Я так же любил смотреть в их глаза, видеть, как они уходят. – Ты меня слышишь? Кричу. Вздуваются вены, грязные реки. Не замечает меня. Боится? Пистолет напротив сердца. Спрашивает у Кристофера: − Не хочешь ничего сказать? – а я все так же не верю, что он сможет. − Стреляй! – и голос не дрогнул. Одобрительно кивает. Твою мать, это ведь не одолжение! − Нет! – и не слышно за выстрелом. Притихли мысли. Поздно. Последний шаг сделан. − Что ты наделал? – смотрю на россыпь кровавых пятен, которые теперь украшают его щеки. Украшение тьмы. Сотри! Не слышит. Хлопает ресницами да проводит языком по губе. Я не смотрю, я ничего не помню. Тело безвольно падает на пол – былая тень успеха, а глаза закрыты, все же не смог посмотреть в лицо смерти. А я смогу? Тихий вдох, чтобы он не услышал, как давят на мое сердце прохладные слова: − Теперь моя очередь? − А ты боишься? − кривит губы. Я не вижу, я не помню, какое наслаждение они дарили, что обещали… Врали. Соблазнительный грех. Дуэль серебристых и золотых глаз. Я сдаюсь. Перевожу дыхание, чтобы не выдать свое волнение: − Не знаю. − Тогда зачем спрашиваешь? Сморит на часы, а затем: − Прощаться не будем… − Почему? − Мы уже сказали все друг другу, − все решил сам, смотрит на меня сверху вниз. Я для него грязь. Считаю до трех, как меня учил психолог. Не помогает. Боль все там же. Как и обида в голосе: − Ты обещал мне «завтра». − Значит, я соврал. − И как давно ты мне врешь? − Два года. На лице ни тени сожаления. Чтобы отвлечься, закусываю губу, потупив глаза в пол: − За моей спиной вы с ним… − не могу договорить, слова застряли в глотке. − Да, и не жалею. − И ты все это время знал, что он жив? Отрицательно кивает головой. − Тогда как вы снова… Он позвонил тебе или… Перебивает: − Я сам нашел его. Две недели назад. − Зачем? − Неужели не понятно? − изумленно смотрит на меня. А я не хочу в это верить, потому что это не может быть правдой. Неужели ему так сложно соврать мне? В очередной раз подарить друга, утешение. Пустить пыль в глаза. Только чтобы не было так больно. − Ты не можешь его любить. Он использует тебя, как и меня. Как всех других. Для него люди – товар. Еще не поздно… − Заткнись! Ты его не знаешь! Неприкрытая злость, когда моя уснула. В уголках глаз собирается жемчуг, но плакать я не стану: − Это гипноз, Томми, галлюцинации. Ты только вспомни! – не хочет слушать. − На видео... Ты лежал возле меня. Он играет с тобой. Бьет по лицу. Думает, что это остановит меня. − Это реальность, и она мне нравится! Понятно? Ошибается. − Тебе не может это нравится. Ты не такой. Напряги память! По-детски морщит нос и совсем тихо шепчет мне на ухо: − Любовь не поддается гипнозу. А затем два шага назад, и суровый тон: − Ты настолько жалок. Видел бы себя! «Он тебя использует», − передразнивает, размахивая руками по воздуху. – «Это гипноз!» Бред! Пора заканчивать этот глупый фарс. Застыло время, и если прислушаться, можно услышать, как отмирают клетки. − Я не скажу «стреляй». − И не нужно, для тебя я приготовил кое-что поинтересней. Неприятный холодок за спиной от мыслей, что скрывается под его «интересней». Пытки, унижение, все вместе? Не отрывая взгляда, наблюдаю, как он из кармана достает пузырек со шприцом. И страх исчез. Но лишь на секунду. − Значит, все? − Ага, − так все просто. Не могу не сказать: − Спасибо за иллюзию. Пожимает плечами. Кто ты? Чужой, холодный… Где мой Томми? Улыбчивый, веселый, милый, любимый… Нет ничего. Последний раз смотрю в глаза: там ядовитый шоколад и я, ничтожная точка. Не замечаю, когда он делает укол. Все мысли в голове опутаны желанием прикоснуться к губам. Точно наваждение, хоть по венам уже бежит не кровь, а яд. − Закроешь мне глаза? Быстро действует. Размытые контуры: не Томми, а силуэт. Я не плачу, это просто слишком яркий свет. − Не волнуйся, − касается руки. Наверное, смотрит на меня. Не знаю. Все мелькает, как в карусели. − Не чувствую… Немеет язык, и я не успеваю договорить. Но он поймет, должен понять. Последние удары… ********************************************************************** Вуаль? Мираж? Где я? Ночь, день? Я жив. Не верю. Ничего не видно. Не пошевелиться. Исчезает туман – радость или печаль? Куда-то падаю… Но меня тут же удерживают крепкие руки. Я сплю? − Где я? Кто здесь? Молчат. − Я слышу ваше дыхание! Очередная попытка изменить положения тела проваливается с треском. Мое тело не слушается. И дыхание рядом исчезает. − Молчи! − совсем близко, незнакомый голос. – Скоро приедем. Поворачиваюсь на звук. − Почему я не могу пошевелиться? − Ты в смирительной рубашке. Кошмар продолжается. Вот и его «поинтересней». Очередные эксперименты. Что на этот раз? По коже мурашки. Больше вопросов нет. Медленно тянется время. Хочется пить, размять шею. Умереть. И вот остановка. Неожиданная. Наклоняюсь вперед, и от падения меня все так же спасают чьи-то руки. − Выходим! Издеваются. В неведенье и темноте никуда не хочу идти. − Снимите повязку. − Потом. Начинаю нервничать, задыхаться. Но не вырываюсь. Плыву по течению. Ничего не решаю. Нет сил, мыслей, надежд. Куда-то тащат. Но не долго. К щекам прикасаются теплые пальцы. Нежно, как раньше. Вздрагиваю. Словно током ударило. Волнами по всему телу. Уже знаю, кто. Волнуюсь, не знаю, как излечиться от страха. − Что дальше? – спрашиваю, когда наши глаза встречаются в сражении «Кто первым уступит». − Зови своего дружка. Да перестаньте меня мучить. Мне надоело! Снова дурка? – во мне говорит отчаяние, а не здравый разум. Он рассыпался песком и не собрать! – Отлично! Я быстро привыкну. Так, где он? – встряхнуть бы этого наглеца, что молча убивает взглядом. Ломает мою защиту, оголяет душу, выставляя напоказ мое смятение и слабость. − А затем пара сеансов гипноза, забуду обо всем. О тебе, о нем. Снова игра… Что молчишь? Поправляет мне волосы, чем загоняет в угол. Кого я боюсь: себя или его? Что он увидит слезы, что я снова скажу «люблю». Или то, что он упрячет меня в четыре стены, с окном, что показывает лишь кусок неба? − Жду, когда ты выскажешься, − тихий голос возвращает меня в прошлое, когда мы были друзьями-любовниками. Смешанные чувства, а глаза все так же любуются его посеревшими губами. Отстраняюсь, чтобы он не смог в очередной раз прикоснуться. Мне и без того сложно. Слова рвутся сами: − Какое великодушие! Но чтобы все сказать потребуются годы, а не стандартные пять минут. − И пусть... Не верю. Он что-то задумал, не иначе. В страхе осматриваюсь по сторонам: вот сейчас второй предатель выстрелит в спину. И не вижу никого, кроме незнакомых мне людей. − Его здесь нет, можешь не бояться. − С чего ты взял, что я боюсь? – он пожимает плечами. Нацепил маску ангела и думает, что пятна грязи стерлись из его сверкающей души? – Ты лгал мне, вколол какую-то хрень. Я подумал: вот мой последний час. Сдохну от руки любимого. Романтика, которую ты проклинаешь. И я боюсь? Нет! Теперь уже нет! В эти лживые слова никто не поверил. У меня дрожат губы, и я переубеждаю себя, что это все от холода. − Замерз? – зачем-то спрашивает. – Иди ко мне. Жестокая игра разума. Сколько это еще будет продолжаться? Сам подходит. А как же мои глаза, что требуют: «Не приближайся!» Только ветер слышит их. Вздрагиваю, когда его руки ложатся на спину. Отвык. Боюсь и в тоже время хочу прикоснуться. Аккуратно развязывает узлы. Что задумал? Стараюсь дышать ртом, чтобы не вдохнуть его запах, что хмелит кровь подобно дорогому виски. И не получается, против воли втягиваю леденцово-лимонный аромат тела, отчего во рту пересыхает. Незаметно облизываю губы, а он смотрит и улыбается. Злюсь на себя, но больше на него. − Что уставился? – отталкиваю. – Иди к нему! А меня оставьте в покое. Не понимает. И все так же: − Нет его больше. Закатываю глаза, мол, надоел этот спектакль. А он закусывает губу, опустив глаза в пол, словно провинился. − Не надоело тебе врать? – снова ищу его. − Говорю же, нет его. Убил вот этими руками, − протягивает мне чистые ладони. – Если бы не я, его бы никто не остановил. Нет больше ни клиники, ни экспериментов, ни записей, ни гипноза. Все уничтожено, как и тело. Кристофер все подтвердит. Он кому-то машет, и через мгновение с черной хонды появляется мой финансовый директор. − Но ты же его… − не верю глазам. − Обычный бронежилет и немного крови. Все поверили. Красное пятно на рубашке, бледные тени под глазами. И уверенный голос: − Это был план, − спотыкается сердце от таких признаний. − Эл должен был поверить, что Томми до сих пор с ним. Вот и пришлось идти на крайние меры. − Молодцы, − хлопаю в ладони. – Вот и играйтесь дальше, но без меня! Видели, как я страдаю, и молчали. Вот это называется настоящей дружбой? Кристофер оправдывается, словно меня интересуют его жалкие слова: − Мы не думали, что все так далеко зайдет. Хотели оградить тебя… Тяжело вздыхает. А Томми белее мела: − Прости. Я… − Простить? – хватаю его за плечи и встряхиваю, пока в его глазах не появляется страх. – Что ты спал с ним? Два года смеялся надо мной, игрался в дружбу? Развлекался, пока я гнил в психушке, а теперь утверждаешь, что это все для моего блага? Чувствую, что дрожит. Слышу, как лихорадочно бьется его сердце. А в душе гадкий голосок нашептывает, что я сейчас неправ. Его глаза полные грусти. − Но я же простил тебе убийства… Тихо, как шелест листьев. Беззащитный, испуганный. А за спиной восходящее солнце говорит нам, что наступило «завтра»... 13.10.13