Белая тьма

Я смотрю, как Чак опускает голову к бедрам Итана, а вижу лишь Томми. Он говорит: − Раздвинь пошире ноги, Итан… А я слышу имя моего Томми. Он поднимает одну ногу партнера и кладет ее себе на плечо, а потом бережно разводит в стороны ягодицы. Его взору открывается нежная розовая кожа, что подрагивает и жаждет прикосновений. Но Чак не торопится, медленно проводит влажным язычком сначала по верхней губе, а затем по нижней, чтобы в следующий момент коснуться чувствительной кожицы Итоновой промежности. Запомнить тот момент, когда она станет слегка сморщенной, а яички потяжелеют. Я слышу рванное дыхание, и объяснить, кому оно принадлежит невозможно. Оно мое, потому что я едва сдерживаюсь, чтобы не трахнуть влажный рот Итана, насладиться видом его белобрысой головы с пухлыми губами на моем члене; вместо этого я ласкаю себя, поигрывая большим пальцем с чувствительной головкой. Чака, со струйкой слюны в уголке рта. И когда он движет языком от копчика к сладкой дырочке, дразня ее и облизывая, не входя внутрь, даже я слышу, как сильно бьется его сердце. Оно так же принадлежит Итану, что вскидывает бедрами при каждом движении рта своего партнера. И когда Чак проскальзывает влажным языком внутрь, я больше не могу оставаться лишь зрителем. Мне мало, мне хочется острее, ярче, больше, чтобы забыть о времени и собственных ошибках. На меня смотрят потемневшие от страсти глаза малыша Итана. И он довольно улыбается, когда я, склонившись над Чаком, обхватываю рукой его плоский живот с кубиками пресса и требовательно шепчу на ушко: − Приподнимись, детка. Теперь я вдоволь могу насладиться его аппетитной попкой. Однако в этот момент меня намного больше интересует толстый и покрасневший член, что виднеется между его раздвинутых ног. − Ох, черт… − касаюсь головки и размазываю по длинных пальцах капли смазки. − Трахай…пожалуйста… − выдыхает Чак, и его губы сжимаются вокруг Итанового члена. Тот закусывает губу, но стон все равно слишком громкий , комкает простыню, накинутую поверх кресла-лежака, сжимая руки в кулаки, толкается бедрами во влажный рот. Чак же медлит, берет головку в рот и облизывает ее языком, словно леденец, прежде чем опустить голову вниз, полностью насаживаясь. И пока он движется в унисон с бедрами Итана, который тихонько поскуливает, одной рукой лаская белобрысую макушку, а другой крепко сжимает основание члена, чтобы задержать оргазм и не кончить прямо сейчас, я, не отрывая взгляда от его блядских глаз, с каплями похоти вместо зрачков, соединяю влажные пальцы и скольжу внутрь Чака, просто чтобы подразнить его. Он тихо выдыхает, затем дыхание становится чаще, пока я медленно трахаю его вперед-назад. Мне хочется потерять голову от удовольствия, как Итан, что задыхается в предоргазном состоянии, как Чак, что еще сильнее расставляет ноги, и с громким причмоком выпускает из припухших губ каменный член блондина: − Трахай… Теперь он закидывает обе ноги Итана себе на плечи, одной рукой придерживая его за щиколотку, а другой опираясь на кресло. Я достаю презервативы и дрожащими руками раскатываю латекс сначала на его набухшую плоть, а затем на свою. − Ну, что, Итан, готов? – смеялся Чак и, придерживая член за основание, приставил головку к подрагивающему отверстию своего коллеги. − Как никогда, − на лице Итана появляется довольная улыбка, когда Чак медленно толкнулся вперед. Я же раздвигаю ладонями его упругие ягодицы и полностью вхожу под тихий стон своего любовника. Его тело гостеприимно принимает мой член, на лице играет румянец, и губы, со вкусом Итана, приоткрываются, чтобы вдохнуть воздух. − Блядь, ты великолепен… Чего это… Мы… − затем Чак делает длинную паузу и требовательным тоном обращается к Итану: − Не сжимайся так, иначе я сейчас кончу. Итан кивает головой и, когда его партнер делает глубокий толчок, протяжно стонет, широко раскрыв рот. − Почему мы раньше не встречались? − вспоминает о вопросе, на который мне абсолютно плевать. − Не было повода, − рычу ему в ухо, вбиваясь все сильнее и быстрее. Его мышцы поочередно напрягаются и расслабляются, когда он встречает мои толчки. Ноги Чака широко раздвинуты, поэтому я вижу, как между ягодиц ходит мой толстый член, растягивая плоть до покраснения, чувствую медленное скольжение, как натягивается кожица. Сильнее впиваясь пальцами в его кожу, оставляя едва заметные царапины, пока Итан жалобно стонет: − Чак… − он облизывает ладонь, отчего в левом уголке губ повисает ниточка слюны, а потом она каплей падает на грудь, обхватывает свой стояк, разрываясь между желанием подрочить или сдержаться. Мой любовник игнорирует мольбы блондина, еще сильнее насаживаясь на член. И каждое погружение в его алчное тело, приятнее, чем предыдущее. − Хочешь… Кончить? – спрашиваю голосом хриплым и низким, не отрывая взгляда от раскрасневшегося Итана, что подстраившись под ритм Чака, ритмично дрочил: обвел пальцем розовую головку, потерев подушечкой расщелинку, а потом скользнул ниже, проводя влажными от смазки пальцами по яйцам, перекатывая их. Его туманный взгляд опустился на гладкую грудь Чака, что поблескивала от мелких жемчужин пота. − Хо… Хочу… Горло першит, и он не в силах выдавить еще одно слово. Откидывает голову на кресло, выставляя напоказ влажную шею. Тогда Чак начинает вбиваться еще быстрее, вводя рядом со своим членом указательный палец. Спустя несколько толчков Итан всхлипнул, вцепившись ногтями в кожаную обивку моего любимого кресла, и кончил себе в кулак, замерев с удовлетворенной улыбкой на губах. Чак сжался, и мне едва удалось сделать пару движений. Под громкие стоны, я грубо толкнулся внутрь, до самого упора, тело прошибло судорогой оргазма, что перед глазами пролегла пелена тьмы. Я слышал удары сердца в своей глотке, хриплый крик Чака, что кончив, сильно дрожит всем телом. − Чувствую себя затраханным и удовлетворенным. Он выскальзывает из Итана, в которого, казалось, нет сил даже на то, чтобы сдвинуть ноги, скользя ладонью по темным бусинам сосков, и отбрасывает в угол использованный презерватив. − Это было круто! – сладко бормочет первый блондин, когда Чак склоняется над моими губами. − Я не целуюсь, − упираюсь рукой ему в грудь. Его губы изгибаются в кривой усмешке, но в глазах понимание. И сразу же он покорно опускается на колени, сверкая из-под ресниц затуманенными похотью глазами − Жаль, кому-то очень повезет. − Знаю… Секс. Измена? Кому? Себе или ему? Своим принципам? Воспоминаниям? Я думал о нем – это измена? Мы не встречаемся, не давали друг другу обещаний хранить верность и до скончания своих дней быть вместе. Это предательство? У него кто-то есть. Тот, кто готов писать записки с угрозами, кто не боится заявить на Тома свои права, потому что к нему прикоснулись, оставив на его коже чужие отпечатки и запах. А я один, хоть в постели спит трое. Под боком две затраханные мною задницы. Это измена? Себе? Что я купил их ради удовольствия, ничего о них не зная? Это предательство, что они вынуждены услаждать других не по любви? Чьи-то сыновья, что торгуют телом, как товаром. А родители думают: их чада сидят над книжками, готовясь к экзаменам. Это нечестно, что для меня они останутся единственною ночью? Что я использую их в личных целях, добавляя еще один слой грязи, на свои и без того испачканные руки? Секс без поцелуев – это измена? Поцелуй – это больше, чем секс? Это симпатия, доверие, нежность? Эти мысли так и не дали мне уснуть. Лишь на рассвете, когда меня обняли крепкие руки и прижали к теплой груди, я перестал ждать очередную встречу с солнцем, с которой обычно начинался мой день. В комнате было темно, пахло чем-то знакомым, но отыскать запах в лабиринте памяти так и не удалось. А в клетке ребер предательски дрожало сердце, словно крича о моем позоре, моля забрать его боль. И ее забрали. Теплая ладонь накрыла грудь и выпила мои сомнения и страхи. Проснулся я от того, что кто-то из моих покупных любовников целовал меня в шею. Едва ощутимо проводил языком по веснушчатой коже, что досталась мне от прежнего наивного парня, верящего в любовные признания и честь. − Я же говорил, что не целуюсь, − резко переворачиваюсь на другой бок, и слова застывают комом у груди, что кажись один неосторожный вдох, и она разорвется, как мыльный шарик. − Даже со мной? − готовлюсь к крикам, что окончательно убьют мою совесть, но вижу улыбку, не кривую линию нахмуренных бровей и поджатые губы, а глаза, что светятся, в которых нет обиды. Подушечками пальцев Томми проводит по щеке, а затем по контуру губ, глядя на меня, желая вновь ощутить их сладость. – Не верю, обманываешь. Вот сейчас, − останавливается на нижней губе, затем легонько надавливает и спускается к подбородку, − ты хочешь, чтобы я… − …разбудил меня. Ведь это сон? − …поцеловал, глупый, − он запустил свои тонкие пальцы в мои растрепанные волосы, заставляя приблизиться, пока наши губы не соприкоснулись. Огнем обожгло лицо, и где-то в тупиках моего сердца было стыдно. Но это чувство развеялось, как дым, когда Том выдохнул мне в губы, проводя по ним языком. Его возбужденный член, что прижимался к животу, заставил меня жадно глотнуть воздух. Я попытался отстраниться. − А где Чак с Итаном? Вот здесь он должен был хотя бы нахмуриться, но Томми словно забыл, что, кроме радости и счастья, есть и плохие эмоции. Все так же приглаживая мои волосы, он тихо шептал: − Ушли. Я пытался их остановить, однако они слишком торопились, − его руки плавно переместились с затылка на спину, обжигая чувствительную кожу, что еще помнит ночные стоны, пахнет страстью и животной похотью. – Эту молодежь невозможно понять. − То есть ты их выгнал. − Я им заплатил. Как не крути, но этим миром правят деньги. И это было сказано без малейшего намека на злость, ровным и твердым голосом. Я положил ладонь ему на грудь, удерживая его на расстоянии, и процедил сквозь зубы: − Ты не имел права распоряжаться моими шлюхами. Какого черта, Том, ты лезешь в дела, которые тебя не касаются? − Они меня касаются больше, чем ты можешь себе представить, − возразил Том и звонко чмокнул меня в кончик носа, чем загнал меня в угол. Исчезла злость, и на ее место пришло непонимание. Такое поведение абсолютно противоречило моим представлениям о блондине, что вспыхивал, как спичка, стоило только мне быть ублюдком. Он свято верил, что я лишь хочу казаться дерьмом, а внутри меня живет испуганный ребенок, что и за грязными тучами видит солнце. – Адам, признай, что выбрал неправильный способ забыть меня. Ведь это очевидно. Ты предположил, а не подумал, иначе это было бы что-то новое, а не то, к чему я успел привыкнуть за столько долгую дружбу, − на этот раз он чмокнул меня в губы, но и этого было достаточно, чтобы я проклял себя за то, что когда-то любезно предложил Тому ключи от своей квартиры, аргументируя это: «На всякий случай». Однако единственное, что сейчас имело значение − это то, что у меня в гостиной валяется записка от неизвестного, в спальне – Томми, и мы оба хотим любить друг друга. А я настолько боюсь потерять его, боюсь бороться за него, что от собственной беспомощности на глаза наворачиваются слезы. − Может… − хочу предложить пойти позавтракать, чтобы выбраться из этой чертовой постели, однако сейчас парадом заправляет Томми. Смотрит на меня сверху вниз, скользя взглядом по шее и груди. − Не перебивай. Ты предположил, что я увижу тебя с двумя молоденькими шлюшками, заплачу и убегу? И не такое видел! − Но ты все равно не имел права их прогонять, − настаиваю. А он ловит мои губы своими, обещая: − Ладно, в следующий раз я любезно предложу им чая с тостами. Но только не смотри на меня так. − Как? − Словно котенок, которого выбросили на улицу. Ему холодно и хочется чьей-то ласки. Он сполз чуть ниже, я же застыл, удерживая дыхания, пряча рваные удары сердца. Томми оставлял за собой влажный след из поцелуев на ключицах, груди и животе. И каждый раз, когда его пухлые губы касались кожи, я едва сдерживался, чтобы не навалиться сверху и не впиться требовательным, собственническим поцелуем, показать, утвердить, что он принадлежит мне, а не кому-то еще. Но прежде чем потерять контроль, нужно было еще разобраться с запиской. − Томми, у тебя кто-то есть? – он неохотно отрывается от шеи, оставляя после себя темный след. – Парень? Или покровитель? − Я знаю, что значит этот вопрос, − он в замешательстве, это длится всего мгновение, но внутри что-то щелкает. Кажется, сердце. – А почему ты спрашиваешь? − А почему ты не отвечаешь? Это не сложный вопрос, если тебе нечего скрывать. Я всегда считал, что знаю Томми, как себя, но теперь, видя в его глазах страх, наблюдая, как побледнели его щеки, в душу закрался страх, что он может скрывать от меня что-то. − Ты в порядке? − У меня никого нет, − даже не моргнул. Мы смотрели друг на друга, и я видел уверенного парня, знающего толк в собственной привлекательности. Исчезла бледность, на щеках заиграл румянец, а губы призывно блестели. Его руки потянулись ко мне в попытки обнять, но, перекатившись, я быстро соскочил с кровати и направился в гостиную, проигнорировал обеспокоенные вопросы Тома. − Что это? – спросил он, когда в него полетела скомканная записка. Очевидно в моей крови больше ревности, чем в его. Тому хватило храбрости и выдержки улыбаться, видя меня в обнимку с другими, а я от одной мысли, что к нему прикасались чужие руки, готов убить эту невидимку, что отравляет мне жизнь. − Вчера нашел на кухонном столе. Что думаешь? − Насколько я знаю, ты уже не первый раз получаешь подобные бумажки. Пора нанять детектива и поймать этого кретина, − обвивает руками, словно в замок, и тянет обратно в теплую постель. – Подумал, что это правда? − Ага, − киваю головой, наваливаясь на него. Ощущаю на щеках его дыхание, со вкусом горького кофе. – Не хочу, чтобы к тебе прикасались. Никто и никогда. Ты только мой. Я поцеловал его, скользнув языком между губ, пропуская сквозь пальцы шелковые пряди. − А теперь повтори, − отпускать его совсем не хотелось, однако мне хотелось услышать это обещание. Для меня, как и для него, это не были просто слова. − Только твой. Я словно заново родился. Исчезли страхи. Начинался новый день. Мой день в объятиях Томми. Без посторонних, глупых поступков и разбитых надежд. − И я только твой, Томми. После этих слов попытки оградиться от того, кто владеет моей душою, выглядели до не приличия глупо и по-детски, как и мысли, что я не способен подарить ему нежность, заботу, безопасность. Я дышу им, горю им, пьян им. В его руках мое небо, а в глазах – солнце. − Томми, а почему ты пришел? − Чтобы встретить новый день, прижавшись к тебе и целуя в висок. У меня перехватило дыхание, но я все же спросил: − И как? − Это лучший рассвет в моей жизни. Теперь уже Томми целовал меня, переплетая наши пальцы. Мы создавали свой мир, где не было места грозовым тучам и молниям, что собирались за окнами моей квартиры.