Белая тьма

Три месяца назад − Я ничего не видел, клянусь! – кричал парень в лицо своего похитителя, который держал в руках шприц с непонятной жидкостью. Преступник чрезвычайно спокоен. Ему нравится наблюдать, как жертва пытается сохранить свою жалкую жизнь. Хватается за соломинку, которая вскоре убьет его. − Назови имя, и я подумаю над тем, чтобы оставить тебя в живых, − голос мужчины немного смягчился, но во взгляде все так же читается равнодушие. «Молчи, ничего не рассказывай. Он ведь прикончит тебя сразу же, как только узнает нужную информацию. Это правило, без исключений. Так будет всегда. Его не разжалобят слезы, мольбы. Даже не надейся, он использует тебя. Создаст иллюзию свободы, чтобы ты сам раскрыл свои козыри», − кричит внутренний голос, но парень отказывается это понимать, веря во спасение и мечтая о будущем. − Дилан Янг. Кто главный заказчик, мне неизвестно. − Врешь, тебе известно намного больше, − тихо, над самим ухом, произнес мужчина, и показал появившуюся неизвестно откуда стеклянную тару с пластиковой крышкой. – Знаешь, что это? Парень отрицательно покачал головой, чему преступник абсолютно не удивился. − Это серная кислота, поэтому тебе лучше заговорить прямо сейчас, пока мне еще хочется тебя спасти. В глазах жертвы стоят слезы, и она ничего не могла поделать с этим. Как и то, что в голове непрерывно прокручивались слова молитвы вперемешку с прощанием. − Ты будешь говорить? − еще раз спросил преступник, глядя в испуганные глаза парня. − Я ничего не знаю… Мужчина кивнул и потянулся рукою за пипеткой. − Очень жаль. − Но… − жертва хотела возразить, однако маньяк уже осторожно открыл крышку посудины и набирал нужную дозу кислоты. Он криво улыбался, раскрывая жертве левый глаз. − Твоя память нуждается в дополнительной помощи, − веко судорожно задергалось, однако жертва слишком хорошо привязана, чтобы помешать. − Я помогу ей вспомнить. Тише! − Огнем обожгло зрачок, исчезло изображение, как и голос от криков. Вспотели ладони и лоб. Сердце вырывалось, голова раскалывалась. А преступник сидел рядом и любовался своим творением: выжженные глаза больше не увидят зла, а губы не солгут. В его руках был идеальный человек. Он все слышит: крики, не справедливые обвинения, грязные слухи, но не может вмешаться, не может остановить их. Чувствует боль, но не борется. Не реагирует на укол в вену, ослепляющий свет лампы, направленный ему в лицо. Лишь из-под закрытых глаз катится жидкость, подобно одинокой слезе, оставляя на грязных щеках дорожку отчаяния. Через несколько часов жертва очнется. Будет темно. Первым же делом она решит избавиться от повязки на глазах. Тугой узел не будет поддаваться, испачкаются пальцы. А когда кое-как развяжет ненужную тряпку, он с ужасом обнаружит, что тьма не исчезла. С трудом глотнет воздуха и замашет руками, пока не натыкается на стеклянную стену. Потом другую. Невысокий потолок не позволит выпрямиться, когда затекшие ноги будут нуждаются в движении. Ударится головой о стену, сломает ногти, вырвет волосы. Бесполезно, его не выпустят. Бесполезно пытаться плакать, из черных дыр все равно не прольется ни единая слеза. Где-то совсем рядом послышится шорох и шаги. − Пожалуйста, выпустите меня! Он попросит, но никто не ответит. Все звуки, кроме противного писка, растворятся во тьме. Снова попытается встать, но поскользнется и ударится спиной. В тот же момент что-то тяжелое и вонючее намертво вцепится в ногу. Парень будет судорожно отбиваться, но существо и не подумает отпустить свою жертву. Острые, как лезвие ножа, зубы прокусят кожу и озвереют от вкуса крови. Затем боль пронзила бедро, живот и грудную клетку. По всему телу почувствуются маленькие коготки, а вонючая шерсть поцарапает кожу. Он снова закричит, когда из прокушенного крысами горла булькнет кровь, заливая подбородок. Будет вяло отбиваться, но потом его станет клонить в сторону, исчезнет тело, и только вырванные глаза на грязном бетоне будут смотреть в свое призрачное будущее. Очередное возвращение к жизни. Только на этот раз мне больно: смотреть на губы Тома и не сметь прикоснуться, любоваться шеей, пальцами, задницей, зная, что этому не бывать. Ходить, как лунатику, и размышлять: а подойдет ли этот стол для хорошего секса? А удобно ли в этой машине ласкать губами его твердый член? И от этого нет спасения. И, возможно, если бы он не смотрел на меня с пониманием, было бы легче? Кто его знает? Единственное, в чем я уверен, так это в том, что в душном салоне его машины мне нечем дышать. И плевать, что открыты окна и включен климат-контроль. Плевать, что за окном моросит дождь. И то, что я закрыл глаза, не спасает от его запаха. Едва уловимого, скрытого под одеколоном, что щекочет фантазию сильнее, чем обнаженное тело и пылкие объятия. − Устал? – нарушает полюбившуюся мне тишину. Приходится открыть глаза, посмотреть на него, отметив про себя, что Томми сегодня как всегда прекрасен. Твердо сказать: «Нет», на что он: − Тогда давай поговорим. А мне хочется молчать. Оставить все как есть, не причиняя лишней боли, не отыскивать оправдания. Позабыть хотя бы на день обо всем, что мешает наслаждаться жизнью, превращая реальность в кошмарный сон. − Это так важно? Если да, то давай поговорим, возможно, мы снова поссоримся, наговорим друг другу гадостей. А если нет, то нечего ворошить то, что следует забыть. − Я пытаюсь помочь тебе, − он улыбался, и почему-то это меня разозлило. Словно Том возомнил себя тем, без кого я не смогу справиться с проблемами. Сам того не осознавая, словно ставил меня в зависимость от своего присутствия, заботы, понимания того, что он − спасательный круг в любой экстремальной ситуации. − Но мне не нужно помогать, − прозвучало резче, чем хотелось, но извиняться за свой тон, я не собирался. Меня трясло. А в голове засела мысль: остановить машину и уйти, чтобы никто не знал, где я, и что со мной. – Я взрослый мальчик и могу вполне ответить за свои поступки, принимать решения. Твоя забота, конечно же, льстит мне, но не нужно опекать меня на продолжении целого дня. Томми недовольно нахмурил брови, однако голос его был на удивление спокойный. И на секунду мне стало страшно, что при всем моем желании поругаться с ним, он будет молчать. Намеренно, чтобы показать мне, насколько я ничтожен. − Не понимаю, почему ты все мои слова воспринимаешь в штыки, − он коснулся моего бедра, хотя не должен был этого делать. Стал поглаживать, как ребенка, заходившегося в истерике, что сегодня ему не купят мороженое. − Я лишь хочу знать, что у тебя все хорошо, и ты на меня не сердишься. − Томми, я уже говорил тебе и еще раз уверяю, все хорошо, − пытаюсь вспомнить о чем-то неприятном, однако пред глазами лишь его ладонь, что стремительно быстро приближается к непозволенному. И смотрел он на меня так, словно подталкивая: «Ты же ведь хочешь этого не меньше меня. Так зачем отказывать себе в удовольствии?» Но нарушить свое слово? Поэтому накрыв его ладонь своею, отодвигаю его руку назад к рулю, одновременно извиняясь. − Сейчас не подходящее время. И знаешь, − хватаюсь за глупую мысль, как за соломинку, − я до сих пор не могу простить себе, что я вел себя как последняя сволочь. У нас был романтический ужин или свидание, но я все испортил. Я козел, − он хотел что-то сказать, но я перебил его. – Поэтому я не хочу, чтобы ты думал, что я воспринимаю тебя, как партнера на одну ночь и абсолютно не хочу, чтобы ты видел, как я в очередной раз сорвусь. А это случится, − стучу кулаком по груди, − чувствую вот этим гребанным сердцем, что я испугаюсь трудностей, и снова будет выпивка, похмелье в компании неизвестных парней. Томми лишь пожал плечами. − Этого не случится, − он даже не осознавал, как я не хотел слышать чего-то подобного. Раньше я был бы несказанно рад, а теперь я несчастлив. – Я буду рядом и помогу тебе со всем справиться. Вместе, − Томми крепко сжал мою холодную ладонь, отчего на душе стало еще хуже, − мы преодолеем все твои страхи. Хорошо? − Ага, − на большее меня просто не хватило. Все оставшееся время я был занят размышлениями о том, что моя жизнь плавно направляется под откос, а мне даже лень пальцем пошевелить, чтобы помешать этому. И то, что Томми, посторонний человек, который должен переживать о собственном будущем, бороться со своими проблемами и неудачами, старается помочь мне, влезть в мои дела, когда мне на них абсолютно наплевать, и когда я не прошу его об этом, ужасно бесит. Как и то, что я до сих пор не решился попросить его оставить меня в покое. Просто эти слова комом стоят поперек горла. Просто я лгу: мне не хочется, чтобы он уходил. И когда он, раскрыв объятия, скажет: − Иди сюда, тебе нужно, чтобы кто-то тебя утешил. Я подойду, потому что все сказанное им – правда. Несмело обниму, вдохну его запах. А он не сделает ни единой попытки пробраться под одежду или же поцеловать. Будет гладить мне спину, согревая, прогоняя все страхи. И мне будет уютно, как никогда. Я буду желать большего, но промолчу, унесу все свои желания к себе в квартиру. А за закрытою дверью проснутся мои страхи. Оживут монстры прошлого, протянут ко мне свои костлявые руки, а красные глаза заставят дрожать, как в лихорадке. Освещение, чай и теплый плед не смогут согреть мои заледеневшие пальцы. Мой мир сузится до пределов дивана, где я в очередной раз утрачу здравый разум и закажу себе шлюх. Двух невысоких блондинов с карими глазами и татуировками. А на полу будет валяться искомканная записка: «Отдай мне то, что украл. Томми только мой. А ты прикоснулся к нему». Вместе мы преодолеем все твои страхи, − окажется несбыточной мечтой. Я окажусь третьим лишним. Дрожа от волнения, я буду дожидаться их прихода. Ежеминутно смотреть на стрелки часов и желать, чтобы время остановилось. А затем звонок домофона и я подпрыгну от страха. Как ребенок, что впервые остался в пустом доме без родителей. Впущу их в квартиру, сразу же показав, где ванные комнаты. Они не будут медлить. Охотно возьмут свою предоплату. А далее гостевая спальня. − Останетесь до утра. За это щедро доплачу. Их глаза довольно заблестят. Как и мои, только от слез. Утром должен прийти Томми. Мы не договаривались, но он здесь будет. И я не позволю ему это простить.