Белая тьма

Напои меня своими слезами, кислыми от разочарований и предательств. Один глоток, и душа проснется. Восстанет из пепла, всем на зло. Белыми глазами упадет на грязный снег. Увидит свет, словно впервые. Шок, волны удивления, страх, по венам, в мыслях. До безумия. Агонии в крови. Судорог. Потери сознания. Я выдержу. Ты залечишь мои раны. Заберешь половину моей боли, и мы вместе пойдем тернистой дорогой. В неизвестность. В пропасть разбитых надежд, где увидим невинность. Настоящую, а не тот призрак, облаченный в белоснежные одежды, что блуждает улицами наших сердец и толкает на преступления. Мы лишимся страха. Слезы ангелов станут нашим дождем, который смоет грязь мыслей, рук, запятнанных грехами. Очистит разум от похоти, что заменила воздух, став куском пищи. Мы готовы ползать на коленях, забыть свое имя, отречься от жизни ради ее жалких крох. Рабы. Ничтожество. Но я не отпущу твою руку, даже когда треснут небеса от криков бесов. Будут падать осколки, выжигать землю. А я спасу тебя. Отдам дыхание. Кровавым солнцем на твоих губах согрею заледеневшие пальцы. И белые реки покажут мне правду, скрытую под покрывалом ночи. Ты продолжишь путь без меня, а я… Сольюсь с ветром. Черным снегом упаду под твои ноги, дабы прикоснуться, увидеть тебя в последний раз. Почувствовать тепло твоих рук и раствориться в живой тишине. Холодным огнем поцеловать твою кожу. Горячим льдом обжечь ресницы. Почувствовать твои слезы. Тихо прокричать: «Прости», и стать ядовитым туманом. А знойным утром, когда на твоих щеках заиграют лучи солнца, я буду любоваться белизной твоей кожи, буду любить тебя. Укрою паутиной сна, чтобы ты знал, я всегда рядом. Напою тебя сладкою болью, как вином. Отдам все до последнего глотка, взгляда, вдоха. И тогда в молчании ты услышишь мое признание в любви. Те слова, что выжжены внутри огнем. Мы станем неразлучны, с одним дыханием на двоих. И никто, ни единая живая душа, не нарушит наше уединение. У нас будет свой мир, своя вселенная, где черное станет белым, а белое – черным, где вода убивает, а яд придает сил. Ты только верь мне, не отворачивайся, когда они вынесут вердикт, что я грязь и недостойный солнца. Брезжит рассвет. А здесь холодно, словно в подземелье. Кутаюсь в пиджак, спрятав нос, ведь так теплее, или я ошибаюсь? Все равно дрожу, тело не хочет согреться, внутри метель, ледяные иголки, а рядом бардак: кровавые разводы, хотя я избавился ото всех улик, простреленное фото, прямо в лоб. Черт! Почему я до сих пор здесь? За дверью раздаются шаги. Сбитое дыхание, словно кто-то бежал, боясь опоздать. Поворачивается ручка, и я, как завороженный, жду появление своего гостя. Ну же, кто решился нарушить мой покой? Белые волосы. Мой Томми. Вскакиваю на ноги. И плевать, что из-за неудобного положения они затекли. Мне нужно прикоснуться. Бросаюсь ему на шею и прижимаю к себе едва не до хруста ребер. Вдыхаю запах, зарываюсь губами в волосы, не веря, что все-таки он нашел меня. Не бросил, сам пришел. Мгновение, и слышу раздраженное: − Отпусти, ведь задушишь. Нехотя разжимаю объятья, и сразу же принимаюсь ощупывать его грудь в поисках раны. Игнорирую возражения, попытки остановить меня. Раны нет, а вот… Тихое биение сердца. Размеренные удары. Я не мог ошибиться, я чувствовал его под своею ладонью. − Живой… Не убил. Живой. Мои губы дрогнули, и в страхе я попятился назад. Он же смотрел на меня, ничего не спрашивая. Хотя должен был. Должен был схватить меня, встряхнуть, допросить, заставить меня объяснить свой страх, окровавленные ладони, следы на полу, разрезанный диван. Я был в бешенстве, метался по комнате, обдумывая, как все могло так глупо получиться. Я кричал: − Не может быть! Не верю! Не верю! А Томми лишь расхаживал по комнате, смотря под ноги, чтобы ненароком не споткнуться об опрокинутые предметы мебели. Его нахмуренный лоб свидетельствовал о том, что он ничего не понимал. Как и я. Помнил убийство, выстрел в голову, разговор с мертвецом, а теперь… В голове каша из вопросов. Кого же я тогда убил? Ножом в сердце, лужа крови, холодные губы. Оплакивал. Винил себя в преступлении. − Адам… − прозвучало так жалостливо, словно ему было больно выговорить эти пару букв. – Что здесь произошло? − Откуда мне знать, − честно сознаюсь, пожимая плечами. Прячу глаза, чтобы Томми не увидел там лишнее. И подхожу к огромному шкафу. Если мне не изменяет память, то именно здесь я спрятал кое-что важное. Под пристальным взглядом друга открываю дверцы, и на меня падает тело, укутанное в окровавленную простыню. − Что это? – слышится за спиной. − Твой труп. Томми застыл от ужаса. А я рассмеялся, безудержно, до хрипоты. Словно безумный, стал рвать ткань, сдирая засохшую кровь. И онемел, когда увидел куклу. Ростом, цветом волос и глаз она ничем не отличалась от моего друга. Вот только как можно было ее спутать с человеком, плотью и кровью? Как я мог разговаривать с ней и видеть в ней Тома? Сшитая из человеческой кожи, одетая, с глазами и татушками, которые кажутся такими знакомыми. − Твою мать! Адам! – блондин склонился над куклой и провел пальцем по ране. – Решил приколоться надо мной? Не надоело? − Ты в своем уме? – по шокированному виду блондина можно было судить, что еще немного, и он вызовет для меня санитаров. А этого нельзя было допустить. – Я так же, как и ты, не понимаю, что это, и как оно сюда попало. Ты мне веришь? Я хотел взять его за руку, однако он попятился от меня. Испугался. Но почему? Разве я дал ему повод? Снова смотрю на куклу и понимаю, что да. Разве эта кукла – не точная копия Томми, разве в ее груди нет раны? Я убил ее, убил, думая, что это Том. Так почему я обижаюсь на него? − Томми… − жалобный писк давит на уши. − Это не то, что кажется на первый взгляд. Это… Эта рана… − старательно подбираю слова, но нет таких объяснений, которые не ранили бы его душу. – Черт! Я даже не знаю, как все рассказать. − А ты попробуй! Мне совсем не понравилось, как он это сказал, как смотрел на меня. Однако проглотив обиду, я снова попытался приблизиться к нему. − Оставайся там, где ты стоишь! − Ты серьезно, − он не ответил. – Ты это серьезно? − Да, черт возьми, − я даже представить себе не мог, что Томми может быть настолько раздраженным, что его глаза могут быть настолько колючими. – Я прихожу сюда, а здесь полная хрень. Чья-то кровь. Знаешь ее владельца? Отрицательно качаю головой, на что он: «А ведь знаешь, ответ не сложно было угадать. Потому что ты постоянно ничего не знаешь!» − Неправда! – хотел было я возразить, однако разве у меня есть шансы, когда в Томми, казалось бы вселился сам Дьявол? − Тогда почему здесь кровь, Адам? А главное, − этот вопрос пугал меня больше, чем последние слова Эла, − эту куклу ты ударил ножом, или она такой и была? Молчание душило, звенело в ушах, пока я думал, что ответить. Ложь или правду? Мучительно хотелось спастись, нежели своими же руками рыть могилу. Но соври я сейчас, станет ли мне легче? Смогу ли я нести на плечах тяжкий груз, что при каждом взгляде на Тома будет шептать: «Признайся!»? − Я! Он схватился за голову. Беззащитный, разбитый. Больно смотреть. А я стоял в нескольких шагах и не смел дышать в его сторону, не мог даже в мыслях его утешить. − Томми… Мне очень жаль. − Молчи! − Но… Мы переглянулись, однако его глаза были пустыми. Сейчас все рушилось. И я выжил лишь для того, чтобы стать свидетелем того, как все, что я люблю, падает в пропасть. − Ты только что признался, что пырнул ножом куклу, что как две капли воды похожую на меня, а потом сказал, что тебе жаль. И значит: я автоматически должен простить тебе, ведь тебе жаль. Так? − Ты не знаешь, что мне довелось пережить! Ты ничего не знаешь, чтобы в таком тоне разговаривать со мной! Возможно, мне следовало быть немного мягче, но я не смог, чем еще больше разозлил его. Нахмуренный, он принялся кричать: − Давай, сделай меня виновником своих бед! Это ведь так легко. У нас только ты жертва. Ты страдаешь, а всем остальным в жизни легко и просто! − Томми, не начинай! − А то, что? Ударишь? Убьешь? Пытаюсь представить, что последние слова – плод моего воображения, однако они уже застыли в памяти, как выжженный знак. Пытаюсь спокойно дышать, но разве можно одним щелчком пальцев поставить злость и гнев на колени? И поэтому, игнорируя все просьбы Тома не приближаться к нему, я накрываю ладонями его холодные щеки, а он отводит глаза, и с грозным видом просит оставить его в покое. Похоже, никто из нас не хочет сделать шаг к примирению. − Ты сейчас нужен мне, как никогда раньше, − он самодовольно улыбнулся, когда я пытался открыть ему свою душу. Словно эгоист, что радуется чужим проблемам. И я взбесился. Пелена злости укрыла глаза, исчезла потребность что-либо контролировать. Припечатав его о стену так, чтобы он ощутимо ударился затылком и перестал смотреть на меня сверху вниз, я хотел доказать ему, донести всю ту боль, что разрывала тело. – Сегодня ночью я думал, что убил тебя. Вон там, возле окна, − кивнул я головой, однако он даже не посмотрел. Ему не интересно. А я не сумасшедший, ничего не выдумал, рассказываю все, как есть. – Сначала мы просто разговаривали с тобой о том, что случилось в ресторане. И я пытался извиниться, отчетливо помню, как быстро ты сразу же отбросил мои слова, точно мусор. Был дерзким и наглым. Но я терпел, понимая, что во многом этому послужило мое поведение, − Томми недовольно нахмурил брови, но я продолжил, он меня выслушает. – Не нужно было тогда отворачиваться. Ты обиделся, сказал о белых простынях, романтике. Об Эле, − сейчас это имя вызвало у меня едва не приступ рвоты, что мне даже пришлось отвернуться. – А я не мог простить себе свой страх за преданные чувства и обещания. Но ты воспринял это, как ложь и насмешку. Взбесился, стал кричать, что не хочешь плясать под мою дудку. Но этого и не нужно делать. − Зачем ты все это рассказываешь мне? Вместо того, чтобы ответить на заданный мне вопрос, я лишь немного ослабил хватку: − Томми, ты всегда для меня был больше, чем другом. Ты знал это и пользовался привилегиями: говорил все, что вздумается, кричал, останавливал меня, плевал на мои просьбы убраться. Но даже ты, Томми, не имел права неуважительно говорить об Эле, смеяться с любви. Однако вчера ты об этом забыл! Перешел черту дозволенного. − И ты меня убил, − буркнул Томми. Недовольный, но чертовски мил. И вот где подевалась моя злость на него? Отхожу назад, предоставляя, таким образом, ему путь к бегству, а он лишь подходит к дивану, под которым валяется разбитая бутылка из-под виски и аккуратно задевает ее ботинком, чтобы потом, глядя на меня своими честными глазами предложить. – На этом, пожалуй, можно и закончить. Ты был пьян. Почему сразу не признался? И, наверное, где-то здесь еще следует поискать косяк или… − Томми сделал паузу, очевидно для того, чтобы я сознался. Но я молчал, и он принялся обыскивать комнату: заглянул под кресла и нашел пыль, затем книжные полки, где покоился бычок от сигареты. Ничего не было, пока Томми не зацепил журнальный столик. Звон таблеток, и на его руке небольшая пластиковая коробка. Чертовая коробка, которую я видел впервые. − Внимательно тебя слушаю! − Что? – ему не понравился ответ, не понравилось, как я потирал виски, морща при этом лоб. – Я чист. Чист, твою мать! Только виски, но не амфетамины. Я обещал и свое слово не нарушил. Слышишь? − Да-да… Хорошо, − он произнес это, протягивая руку и беря меня за запястье. – Попытайся вспомнить, сколько здесь было таблеток. Сейчас их…. − Твою мать, ты за идиота меня держишь? – он лишь выгнул бровь, как учитель, что наказывает провинившегося ученика. – Я похож на наркомана? Похож? – подбегаю к фотографии Эла, что лежала под кусками дивана, и бросаю ему в лицо. – Видишь его? Вчера я разговаривал с ним. Ты спросишь: «Как так получилось?». Так я отвечу, ведь ты и так считаешь меня обдолбанным. Зачем лишать тебя интересного рассказа, а тем более переубеждать? Он попытался успокоить меня, но мне уже было плевать. − После того, как я решал затуманенными мозгами, что убил тебя, возникла мысль, что нужно так же покончить с прошлым. Отречься от ошибок, воспоминаний, даже от Эла. И я это сделал. В подарочном пакете лежал револьвер и я выстрелил. Пустил себе пулю в лоб, потому что не хотелось жить, зная, что больше никогда не увижу тебя, не прикоснусь… Но сейчас не об этом, − стало неловко, от воспоминаний задрожали руки, и я поспешно спрятал их в карманы, − прогремел выстрел. Кажется, я ничего не почувствовал. Были шаги. Думал, что это был ты. Мы должны были встретиться там... Но… Это был Эл. Я видел его вместо тебя. Моего мертвого Эла. И мы… − Чудесное объяснение того, что ты не был под кайфом! Хлопаю стоя! − взглянув на него, я увидел, что он набирает номер телефона и при этом щурится, словно у него болела голова. − Что ты делаешь? – пытался остановить его. Отобрать телефон. Но тщетно. В оправдание: − Так будет лучше! А на мой вопрос: «Для кого?» Лишь тихое: − Для нас.