Белая тьма

И к черту, пусть катится! Задерживать не собираюсь. Как он сказал: «Плакать не буду», «Пить не буду», «Романтику не буду»? А я буду. Мне все позволено. Подзываю официанта. Два слова – и в моих руках бутылка виски, залог приятного вечера, затуманенных мозгов и новых решений. Всем, а в первую очередь мне, абсолютно плевать, что я за рулем. Что на соседнем сидении моя полупустая подруга, а возле нее тот чертов пакет, который я так неразумно забыл выбросить. У меня сегодня праздник. Я везучий, пьяный и несчастный. Не знаю, куда еду, превышаю скорость. Потому что мне можно, потому что Томми в который раз напомнил мне об Эле. Магистраль, полночь, хмельной взгляд. Я поеду к Элу. Осталось лишь несколько поворотов. Я совсем близко. Наша квартира, точнее наш мир любви, о котором я забыл, которого боялся. И вот сегодня я решился. Какая ирония! Хватаю пакет, бутылку, ведь праздник должен продолжаться. Шатает из стороны в сторону, с трудом нахожу кнопку вызова лифта, выпадают ключи, какая мелочь, когда мне страшно переступить этот чертов порог. Полной грудью вдыхаю родной запах, вызываю в памяти колючие воспоминания. Болезненный эффект, который разрывает клетки, выворачивая то, что казалось давно забытым. Ведь здесь ничего не изменилось, все как раньше, только без нас, без Эла, который провожал и встречал меня поцелуем, готовил мне фруктовый чай зимними ночами. Неприятно скрипит паркет под моими нетвердыми шагами. Повсюду грязь, но это не мешает мне упасть на наш (потому что я не могу сказать «мой») диван и провести рукой, дабы стереть ненавистную пыль. Вернуть ему былой цвет, когда мы здесь, ночи напролет, наслаждались друг другом. Глоток виски, и я закрываю глаза. − … Не хочу, чтобы ты уезжал. Кончиками пальцев Эл касается моей щеки, нежно проводя до подбородка. Перехватывает дыхание, отчего мне сложно произнести: − Ты же знаешь, что я не могу. − Но… − Любимый, −прижимаю его к груди, боясь увидеть в его глазах столь знакомую боль,− как только я вернусь, мы все время будем вместе. Днем и ночью. Ты мне веришь? − Да, − из-под опущенных ресниц на меня смотрели глаза, в которых был страх, разочарование, которые принимали этот разговор, словно последний. −Но ты не задерживайся. Я прижал его сильнее, чтобы он почувствовал мою заботу, мое желание забрать его страхи. Однако он все так же дрожал. Зеленые глаза наполнились слезами. Ненавистным жемчугом, что жег мою душу. − Я люблю тебя! В голосе отозвалась беспомощность, которую нельзя себе позволить. Поэтому что Эл не должен был во мне сомневаться. Он слегка улыбнулся, беззащитный и хрупкий, как хрусталь, который так легко может разбить свирепый воздух. Покрывая его лицо нежными поцелуями, и, собирая губами соленые слезы, я, не переставая, повторял: «Нас ничто не разлучит. Никогда!» Видение исчезло, и я возвратился в пустую комнату с холодными стенами и грустными окнами. Один на один с темнотой, которую рассеивала лишь небольшая лампа. Из-за нее, куда бы я не посмотрел, повсюду видел наши фотографии, с улыбками, что укрыла пыль. Нужно было стереть ее, однако я не мог встать. Что-то удерживало меня на месте. Приказывало пить, дабы заглушить боль. И я повиновался. Так было легче. Я бездумно глотал огненную жидкость, чтобы забыть. И не забывал. Я видел Эла, его теплые губы, что шептали: «Я лишь твой. До последнего вздоха, рассвета и заката. Навсегда, против смерти, что не в силе разлучить наши души». Это болезнь? Это мерзость желать пылких признаний? Любоваться закатами с любимым человеком, делиться мыслями, мечтами. Звонить перед сном, чтобы услышать его голос, сказать: «Я тебя люблю». Делать сюрпризы, прикрыв ладонями глаза, целовать в шею, купаться лунными ночами. «Думал, что все будет, как с Элом?» Такого больше не будет. Того Адама уже нет. Его не спас Томми. Он мертв, он с Элом. Я слышал, как живое, его сердце, переполненное любовью, что кричало: «Ты – моя жизнь. Мое исцеление, мой воздух, от которого я пьянею». Это безумие? Это глупость даже после смерти любить его? Дрожать от прикосновений, что живут в голове, пьянящих губ? Все время мечтать о нем, биться головою о стены, кусать губы до крови, что больше нет будущего, только прошлое. Я ощущал его душу, соленые слезы, которые грозой падали на паркет, обещая: «Ты больше не полюбишь. Больше никто не тронет твое сердце, не обманет ядовитыми речами. Твоя любовь – только моя. Я – твой мир. Твое небо и земля. Ты будешь скучать от долгих и мимолетных расставаний. Ты будешь прощать мои серьезные и маловажные проступки. Ты будешь заботиться обо мне в болезнях и здравии. Ты будешь защищать меня от горестей и безумия. А я всегда буду рядом, несмотря ни на что. Потому что ты −моя тень, мое отображение в глазах. И чтобы не случилось, ты последуешь за мною, без раздумий и угрызений совести, потому что ты любишь меня, живешь ради меня, умрешь ради меня». Эти слова были повсюду, Эл был повсюду: на фотографиях, на креслах, которые мы покупали к Рождеству, в часах, которые он ненавидел, ведь они напоминали о минутах разлуки. Всегда = Ложь. Вместе = Ложь. Он меня бросил. Растоптал. А что сделал Я? Как покорный раб, думаю о нем изо дня в день. Гроблю свою жизнь в этой чертовой любви, в памяти, во снах, мечтах. Так, может, следует отказаться от всего этого? Стереть его, эти фотографии, его вещи, как и он меня? Решение приходит спонтанно. Вскипела кровь, а затуманенный мозг оказался бессильным пред бушующим внутри ураганом. Я возненавидел улыбчивого Эла, что смотрел на меня со стены. Он упал на паркет осколками, как и пустая бутылка из-под виски. Это было правильно, его лживые глаза больше не следили за мною и не контролировали мои действия. Я мог делать все, что пожелаю. Меня стошнило от запаха, что напоминал о нем. От этого черного дивана, который он боготворил. Словно лунатик, я ходил из угла в угол, пока не зашел на кухню и не схватил нож. В тот миг исчезли сомнения, все чувства, кроме восторга от того, что в моих руках был шанс уничтожить воспоминания, разорвать ненавистную связь между мной и мертвым Элом. Спотыкаясь на каждом шагу, я влетел в нашу спальню. Задрожали стены от удара двери, завибрировал воздух. Здесь я нашел презрение. И огромную кровать с белоснежными простынями. Клокотала злость. Ничего не соображая, где-то за гранью разума, я принялся потрошить подушки, что пропитались ароматом его волос, резать простыни, словно они были из плоти и крови. Послышался смех, низкий, противный, от которого леденела кровь. Я испугался, стал оглядываться и ничего не видел, только тьму. И пусть я был уверен, что в комнате, кроме меня, больше никого нет, отчаянное сердце хотело вырваться из груди. Ему все время казалось, что за спиной кто-то стоит, наблюдает, что нам грозит опасность. А мне было плевать, я наслаждался теми ощущениями, что дарило мне разрушение комнаты. Разбитые светильники, вазы, разбросанные шкафчики и одежда не утолили моего голода. Только разогрели. Мне хотелось большего. Я снова вернулся в гостиную, прихватив с собою бутылку шампанского. Прогремел выстрел, куда-то полетела пробка, а мне нужно было утолить жажду. Я задыхался, кашлял, размазывал шампанское по лицу и шее, потому что нужно было смыть из себя чужие воспоминания. Они витали в воздухе, сидели на диване. Смеялись и скалились. Тыкали в меня пальцем, крича, что я ничтожество. Разве они имели право так утверждать? Говорить мне это в лицо? Им нужно было заткнуть рот. Раз и навсегда. Выпотрошить. Что я и сделал. Безумная улыбка, довольные глаза, совсем немного времени. Готово! Обессиленный, я упал на то, что осталось от любимого дивана, тяжело дыша и рассматривая на потолке невидимые узоры, пока не наткнулся на чертов подарочный пакет, с диском и коробкой. Без подписей, намеков, аромата духов. Черный экран сменился губами, измазанными кровью. Я слышал, когда она падала на пол. Как дождь. Вспышка, и мелькнул глаз, с расширенным зрачком. В нем жил ужас. На заднем фоне заиграла музыка. Очень знакомая. Кажется, «Реквием» Моцарта. Стало не по себе. Звуки оркестра отзывались мурашками на коже, щемящим чувством страха, что разъедал внутренности. Я потянулся рукой, чтобы выключить, и не смог. Все, что было на экране, я уже видел. Комната наполнилась звуками музыки, отчего всхлипы связанного мужчины напоминали писк выброшенного на улицу щенка, который хочет к своей матери. Из-за перебоев электроэнергии кассета останавливалась, и тогда можно было услышать, как он молит искусанными губами не убивать его. Как он хватается всеми силами за свою жизнь, готовую оборваться в любой момент. Поочередно мигает лампочка, превращая связанное на столе тело в глыбу камней, застывшую, иногда холодную. Но очередная вспышка – и она шевелится, пытаясь оторвать прилипшую к столу кожу. Мужчина ужасен: многочисленные кровоподтеки, опухшие глаза, струйка запекшейся крови в уголке нижней губы, выбитый зуб. − Мой умный полуфиналист, − раздается где-то рядом вместе с исчезающими рыданиями скрипки, − что ты скажешь в свое оправдание? Я даю тебе шанс… Жертва перебивает, яростно глядя во тьму, где стоит ее похититель: − Иди на хер. Тихие шаги, как в замедленной съемке, короткий смешок, и на его спину ложится тяжелая рука. Тело бьет крупная дрожь, так непривычно ему ощущать прикосновение холодной руки. Мерзко, до тошноты, хочется скинуть ее, отодвинуться, как можно дальше. Вот только кожаные ремни напоминают о том, что свободы ему не видать, как своих пять пальцев. − Ты очень груб. Разве родители тебе не говорили, что нужно быть вежливым, − мужчина проводит указательным пальцем вдоль шейных позвонков жертвы, мечтая свернуть ей шею. Однако смерть – это произведение искусства, запечатленное в памяти безмолвных свидетелей: неба или же потолка, − Хотя, что я такое говорю, ты же замешан в убийстве. Вот и ответишь за него. − А ты откуда знаешь? – не подумав спрашивает жертва, словно имела на то право. – Ты такой же убийца, как и я. Только хуже! Ты дерьмо! Постепенно его шепот превращается в крик. На что преступник лишь усмехается: жертва паникует, значит в отчаянии. − Они не мучились, тихонечко умерли, возможно, даже не почувствовав боли. А ты − хренов садист. Отморозок. Отрежь себе яйца и затолкай в рот, раз тебе нравится издеваться. Тварь… Он закрывает глаза, дабы спрятать слезы. А в груди разрастается чувство ненависти на свою слабость, что заставляет его непрерывно просить о спасении, строить воздушные замки о чудесном избавлении от садиста, на свою доверчивость. Иначе он не попал бы к нему в руки. На свой страх… Как и все люди, он жутко боялся боли, то, что его будут пытать не ради денег, а для собственного удовольствия. На свой стыд, что принуждал его краснеть, когда преступник больно сжал его ягодицы. − Отличная задница, такую в удовольствие трахать. Жертва хочет нагрубить в ответ, однако сдерживается. Из горла рвутся проклятья, однако она дала себе обещание достойно держаться. Преступник что-то недовольно бурчит, затем его взгляд падает на своего помощника, и на душе сразу же теплеет. Скоро этот несчастный запоет во все горло. Такую боль просто невозможно перенести беззвучно. Наклоняется и шепчет: − У меня есть для тебя сюрприз. Ты любишь груши? Жертва отрицательно качает головой. Ей не нравится, она хочет домой, где ей все подчиняются, где она единственный хозяин и распорядитель судеб своих родных. − А эту полюбишь. Смотри, какая она красивая, − он подносит к его лицу металлическую вещицу с четырьмя гравированными лепестками. Изящная, точно цветок, и жестокая, как когти пантеры. − Давай облизывай, иначе боль будет адской. Жертва молчит, а преступник теряет контроль, поэтому следующие слова прозвучали довольно резко, чем он сам на то рассчитывал. − Тварь, когда я сказал «облизывай» − это значит, что ты открываешь рот и сосешь, как шлюха. Понял? Воцарилось молчание. Но уже через секунду несчастный открыл рот и осторожно, словно боясь обжечься, провел языком вдоль одного лепестка, пока игрушка не стала полностью мокрой. − Молодец, а то ведь ломался, как целка. Теперь можно приступить. Покрутив вещицу в руках, он приставил ее к анусу и ловко протолкнул, хоть тот и сильно сжимался. Ему же больнее. Жертва закричала и в тот же момент перегорела лампочка. Из глаз брызнули слезы, крупные горошины падали на шероховатую поверхность стола, в то время как крики от адской боли, что раздирала плоть, в сравнении с которой вырванные ногти казались легким прикосновение мотылька, разбились о стену, не находя выхода из этой ловушки. Пара грубых толчков, и груша покрывается кровавою пленкой, на что преступник лишь ухмыляется. − Чувствуешь себя маленьким и беззащитным? Тебе страшно? Жертва не реагирует, хотя во взгляде отражается недоумение. Однако преступнику нужен ответ, признание в ничтожности. Еще толчок, до самого упора, и жертва истошно кричит: «Да». − Ты думал, что о твоей любви к маленьким мальчикам никто не узнает? Что тебе все сойдет из рук? Тварь! – он поворачивает изящную ручку пыточной груши, отчего ее сегменты немного раскрылись. Но даже этого достаточно, чтобы жертва взвыла от боли. – Им также было страшно. Ты лишил их детства, веры в сказки. Они калеки из-за тебя и твоей похоти. Испуганные, недоверчивые… − Прошу… Не убивай… Пощади…Ради сына − Ему будет лучше без такого отца. Несколько поворотов, и острые конечности, подобно когтям хищного зверя, разорвали плоть. В тот же миг комнату заполнили равномерный стук капель и дикий рев человека. Преступник снова включил музыку, однако даже сквозь звуки органа пробивались жалостливые всхлипы. Затравленным взглядом жертва смотрела на темную тень, что, закрыв глаза, наслаждалась произведением Моцарта. Минут через десять, когда под столом растеклась лужа крови, преступник достал из тумбочки небольшой шприц с белою жидкостью. − Что это? Что ты собираешься делать? – срывающимся голосом спрашивает бледное, как смерть, подобие человека. − Это сперма. Ты же кончал в своих любовников. Так почему же мы должны изменить сценарий? Мужчина с силой загоняет иглу сначала в локтевую артерию, а затем − в сонную. Жертва снова кричит, пока ее лицо не превращается в маску. Заиграла скрипка. Пульсацией отдавало в сердце и голову. Осколками перед глазами промчались ошибки прошлого. Красные глаза, детские всхлипы, щенячьи просьбы. Во рту почувствовался тошнотворный вкус крови, перед глазами поплыло. Он попробовал пошевелить пальцами, безрезультатно, застывшие конечности намертво вцепились в стол. − Что ты сделал со мной? − Убил. Скоро тебя не станет. Потух свет, укрывая неподвижное тело черным одеялом. Увиденное казалось глупым сном, однако я не мог не смотреть. Оно цепляло к себе невидимыми нитками, хватало за шею, перекрывало доступ воздуху, ставило капканы, в один из которых и попало мое сознание. Все перевернулось, утратило цвет, а хмельные глаза увидели во тьме свет. Он был бледен, слаб, он падал от порыва ветра. Он мог исчезнуть, однако его голос обладал силой, что соблазняла, приглашала в свои руки. И я подчинился. Голос с экрана сказал, что мне не нужно бояться себя, и я ему поверил. Без колебаний и сомнений. Исчезли слезы, те никому не нужные капли влаги, что делают нас слабыми. Я смеялся до боли в животе. Падал на колени, хватался руками за голову и слушал его. Он был повсюду, а каждой клетке моего тела. Я следовал за ним без страха упасть в пропасть. С закрытыми глазами шел тропой, ориентируясь на голос моего проводника в мир теней. Он прошипел, что у меня нет друзей, что они все предатели и эгоисты, думающие только о своей выгоде, и я не перечил. Мне надоело себя обманывать глупыми штампами «Друг – это человек, который не бросит тебя в беде», «… Которому можно доверить свои секреты», а потом вполне заслужено получить нож в спину. «… С которым приятно проводить время». Сладкая ложь. Друг – это твоя тень, говорит то, что тебе хочется слышать, делает то, что тебе нравится. Но стоит появиться тучам, и он исчезает. Ты слепнешь от дождя, тебя сбивают с ног порывы ветра, а в это время твой друг, твоя родная тень, греется под чужим солнцем. Голос прошептал, что я идеален, воплощение равновесия тьмы и света, и я не сомневался. Тот, кто выше всех, владеет своим собственным солнцем. Он первым наслаждается его теплом, пока остальные только ждут. Он показал, что Томми предатель, и я не нашел аргументов, чтобы возразить. Это было бесполезно. И разве я мог самостоятельно разглядеть под личиком ангела тленность? Миг прозрения стал последней каплей. Голос предложил насладиться властью, и я не смог отказать. Мне понравилось его предложение, оно давало шанс отомстить за проступки, утвердить свою власть: заманить сюда Тома, слезно умолять приехать, ведь его другу грозит опасность. Достать из коробки выкидной нож и спрятать его в кармане. Подкрасться, делать вид, что ничего не случилось, а затем ощутить на своих руках его кровь. Достоянная смерть для недостойного друга. Уничтожаю диск, как он и сказал. Достаю сотовый, набираю номер телефона. Раздается его мерзкий голос, что скоро умолкнет. Эта мысль радует. Прикидываюсь жертвой, что дрожит от страха в темном углу старой квартиры, в которой глаза мокрые от слез, что боится неизвестного, которая молит забрать ее отсюда. Бросаю трубку, рыдая. Он приедет. Просто не сможет отказать, а я буду ждать его. Пришло время рушить границы, быть тем, кем ты есть на самом деле.