Белая тьма

Мы были на крыше. Странно, что Томми выбрал для романтического ужина такое неподходящее место. Во-первых, он панически боится высоты. Во-вторых, прохладно. Если утром стояла жара, то под вечер поднялся ощутимый ветер, который раз за разом задувал свечи. Играла классическая музыка, кажется, Моцарт. Я не прислушивался, никак не мог оторвать от него взгляда. Он немного нервничал, все время поправлял волосы и закусывал нижнюю губу. Мне нравилось наблюдать, как Томми неторопливо наполнял шампанским наши бокалы. Как он улыбнулся мне через стол, а потом протянул руку и замер. Осторожно касаюсь, словно она сделана из хрусталя. − Я так долго ждал этого момента, − замираю, не могу поверить, что это говорит он, всегда холодный и сосредоточенный на своих мыслях. Мне не верится, что мы с таким обожанием смотрим друг на друга, готовые в любой момент сорваться с места и побежать в номер. Изо всех сил стараюсь сосредоточиться на ужине, смотрю на небо, все так же, не отпуская его руку. − Звезда падает. Загадывай желание. Он закрывает глаза, и что-то неслышно произносит губами. Хочется знать, что же он загадал, но я не спрашиваю, чтобы не испортить эту чудесную ночь. − Адам, а ты? – опускаю глаза. Откуда он знает? Я так засмотрелся на него, что не мог ни о чем думать, как о его сладких губах. Томми рядом, мне больше ничего не нужно. Хочу кричать об этом на весь мир, но он еще не готов. Ему нужно время, чтобы привыкнуть к моей любви. − Мое желание уже исполнилось. Порыв ветра задувает свечи, и чтобы зажжешь их, ему приходится забрать руку. Кажется, на моем лице отобразилось разочарование, но я не могу его скрыть. Даже небольшая разлука приводит меня в уныние. Мы снова молчим. Затем он поднимает бокал. − За нас! Чокаемся, а мне так хочется почувствовать вкус шампанского на его губах. И почему-то в такие моменты я боюсь своих мыслей и радуюсь, что он не знает о моих скрытых желаниях. Или же я ошибаюсь? − Аппетитно пахнет, − вспоминаю об ужине, чтобы не наброситься на него прямо сейчас. Он смущается, и у него такие пушистые ресницы. Никак не могу налюбоваться им, к тому же я каждый раз вижу его словно впервые. Казалось бы, что нового можно увидеть в глазах, которыми я беспрерывно восхищался на протяжении всего дня, или чем меня могут удивить губы, которыми я дышу изо дня в день? − Надеюсь, ты любишь итальянскую кухню. Я был в полной растерянности… − Томми, не переживай. Мне все нравится. Сегодня он решил поухаживать за мной, я не против, пусть все будет так, как ему хочется. Ведь я могу и сам разложить салфетку, но его прикосновения так приятно обжигают, даже сквозь ткань брюк. Словно прочитав мои мысли, он сразу же краснеет, что еще больше забавляет меня. Но я никогда не признаюсь ему, что мне нравится его смущать. Нравится видеть, как ему неловко, как он прячет свои глаза за челкой, при этом невинно улыбаясь. Он снимает крышку блюда. И мне становится плохо. Боюсь, что я упаду в обморок от тошнотворного запаха гнилого мяса. Смотрю на него, не скрывая удивления, неужели мы будем это есть? Внимательно рассматриваю свою тарелку: кусок коричневого мяса, наверное, говядины, покрыт белой пленкой, а в некоторых местах даже слизью. Но Том словно не замечает этого. Тщательно разрезает его на мелкие куски и нанизывает на вилку. − Попробуй, это должно быть очень вкусно. Я отталкиваю его руку, хочу встать из-за стола, но… Томми, когда он успел меня привязать к стулу? − Тебе понравится. − Нет! В моих глазах страх, но Том умело игнорирует его? Безмятежно хватает меня рукой за шею, а другой подносит вилку с этой гадостью. Я отказываюсь открывать рот, и он начинаешь злиться. «Томми, остановись, пока не поздно!» − хочется прокричать ему в лицо, но тогда он с легкостью воспользуется моментом. Зачем он так? Неужели не видит, что мне противно, что этот кусок изгажен личинками мух? Он сдавливает мне челюсть и заставляет проглотить ужин, который якобы заказан в ресторане. А я чувствую, как эти мерзкие твари ползают у меня во рту, задевают щеки и гланды. И я улыбаюсь, как идиот, потому что Томми тоже улыбается. Нервно проглатываю, ведь я не хочу тебя обидеть, да, Томми? Немое кино. Вокруг люди. Пусть закроют рот. Исчезнут! В одно мгновение, словно и не было их дыхания, кривых взглядов. Они мешают, я не слышу стрелки часов. Только глупые, никому не нужные признания. Я не слышу себя. Я вижу грязь, что течет по их губам. Смрад. Французский одеколон. Молекулы разложения упакованных в шелк дорогих улыбок и золотых перстей. Все слилось. Пропахло. Убив кислород. Они пьют дорогое шампанское, у них праздник. А мне плохо. И я не хочу, чтобы они сейчас смеялись. Сидели рядом, дышали на меня. Смотрели. Закройте глаза! Не дышите. Последние секунды. Он опаздывает. В глазах режет: напротив пусто. Не так, как во сне. Не так, как в мыслях. Еще одна минута. В небытие. Тяжелый вздох. Пустая голова. Только не думать, что он не придет. Не бояться, что я так и останусь здесь, пока не выгонят. Что поеду к шлюхам. А ведь так тянет. Без имен, обязательств. Очередная доза адреналина, пошлого удовлетворения. Наркотики. Выпивка. Без стыда. Без поцелуев. Их языки для шрамов, не для губ. Безвкусные. Пустые взгляды. И я смогу забыть. Стану кем-то другим. Пять минут. Что меня остановит? Я задыхаюсь здесь. Вижу только фартуки. То здесь, то там мелькают, как красный свет. Все! Насмотрелся, сыт по горло. Не могу уйти. Прожигаю взглядом часы. − Ты уже должен снимать себе шлюху? Или все отказывают? Оборачиваюсь. Пришел, гаденыш. Привычная насмешка, огонь в глазах. Весь в черном. Как ангел смерти. Перевожу дыхание. − Они и сами липнут. − Придурок, − получаю легкий подзатыльник. Кажется, кто-то сегодня не в настроении. Садится за стол. А я не знаю, как дальше. О чем говорить? Куда смотреть? Подзываю официанта, чтобы принес меню. Симпатичный мальчик. Слишком смелая улыбка, или мне кажется? Или это так на меня действует Том? Слишком медленно тянется время. Тихо, скучно. Хочу огня! − Что будешь? – решаюсь первым нарушить тишину. Молчит, словно это не его касается. Отчего мне хочется схватить его, хорошенько встряхнуть, увидеть в глазах страх, а не равнодушие. Разбить эту оболочку, вызволить спрятанную под глыбами льда страсть. Убрать из лица это выражение друга. Оно мешает, сбивает из мыслей. − Ты забыл буквы? Том? – на грани обвинения, издевательства. Но это единственный способ, чтобы он проснулся. Соизволил взглянуть на меня. − Да, вот никак не могу определить, чья задница вкуснее, его или твоя? Как думаешь? Улыбается, злит, бесит. И совсем не вовремя возвращается наш официант. И как сдержаться, пока мой «друг» мысленно имеет этого парня? Когда он тянется пальцами, намереваясь проверить свои догадки. Меня захлестывает ярость. Я обхватываю рукоятку ножа, чтобы остыть, отвлечься. Поигрываю. Нарушаю этикет. Томми наблюдает. Совсем невинно. Делает заказ, а я хочу напиться. Возможно, тогда станет легче? − Том, что с тобой? Ты… − Не такой, как всегда? – резко спрашивает. Исчезает улыбка, желание сидеть здесь, смотреть на этот фарс. Покрасневший официант не знает, куда деть глаза. Поспешно удаляется, правильно, нечего мешать. − Ты ведешь себя, как последний кретин. − Неужели? – улыбается, а в глазах злость. – С каких это пор обсуждение чужих задниц, а в особенности твоей, стало извращением? Раньше ты не упускал подобной возможности. − Мы здесь не одни, Том, − цежу сквозь зубы, боковым зрением замечая, с каким неодобрением на нас смотрит семейная пара за соседним столиком, − так что говори тише. Зачем привлекать чужое внимание? − Да пошел ты! – все та же ослепительная улыбка. − Чужое мнение, значит, пугает тебя сильнее, чем записка? С кровавыми отпечатками, от неизвестного психа, который, возможно, убил твоего конкурента. Ты потерял все остатки разума? Решил поиграть в игру, не зная правил? Сбоку послышались шаги, и Том сразу же замолчал. Повисло молчание, которое нарушил наш официант. − Все, как вы и заказывали. Разлить вино? Киваю головой в знак согласия, мысленно ощущая на языке приятный вкус огненного напитка. Вот только Том недоволен. И, кажется, нервничает. − Не нужно! − твердо заявляет и, глядя мне в глаза, смело продолжает, − Мы сегодня будем трахаться. Да, любимый? Не знаю, куда деть глаза. Галстук стал удавкой, а стул – пыточным креслом. − И я не хочу, чтобы вместо меня, он видел кого-то другого! Так что поторопитесь убрать бутылку! Черт, что он несет? Десяток удивленных глаз, перешептывание. − Том, − решаю исправить ситуацию, пока еще не поздно, − об этом дома! Хмыкает, на лице ни тени смущения, словно так и нужно. Постукивает пальцами по столу. Воплощение скуки и безразличия. Соблазн. Делаю вздох, об этом рано думать. Медленно перевожу взгляд на официанта, давая понять, что вино стоит убрать. Он поспешно уходит. А вот люди так и остаются на своих местах. И вместо того, чтобы извиниться за свое дерзкое поведение, Том снова заводит разговор о записке: − А когда поговорим о маньяке, который так уверенно назвал тебя убийцей? Ничего не кажется странным? – осматривается по сторонам, а затем, словно увидев что-то или кого-то, хмурится. Оборачиваюсь, хочу узнать, что там, однако ничего не вижу. − Тебе угрожают, но вместо того, чтобы заниматься расследованием, хоть чем-то полезным, ты лишь мечтаешь о том, как бы потрахаться. Тебе Элиота было мало, Адам?! Зря. Воспоминание о содеянном еще кровоточит. Я стараюсь взять себя в руки, отогнать их, однако они рядом, кровь на его лице совсем близко. − Заткнись! – выплевываю каждую букву, вонзая в стол лезвие ножа. – Это не то место, где можно без свидетелей поговорить о подобном. Выдергиваю нож, и указывающим жестом направляю его в сторону Тома: − Может, обсудим, где я нашел эту записку. Что скажешь? В его глазах отразилась растерянность, но тут же исчезла. Снова маска, снова холод. − Начинай, я весь во внимании. Насмехается. Отлаживаю нож в сторону, так спокойнее. − А, может, это ты ее подбросил? Ты все время был рядом, знал обо всех моих планах. Ты был у меня дома. Ты мог спокойно подложить записку мне в пиджак. Не находишь, Том?! На его лице не дрогнул ни единый мускул. Чего не скажешь обо мне: в голосе злость, сбитое дыхание, дрожь в руках. И при этом я любуюсь его лицом, влажными губами. Черт! − И подозрения сразу же пали на меня. Глупо и не профессионально. Ты лучше скажи, где был в пятницу после работы? – вместо ответа. − Разве это имеет значение? − Еще какое. Расплываюсь в улыбке. Не таким я представлял себе этот вечер. − Словно ты не знаешь! − Так, где же? Он вновь был полон холодного сарказма, что пробуждало во мне бешенство. Мы попросту тратили время. Этот разговор, эти обвинения, поиски виновного – не вызывали эмоций, кроме равнодушия. Да будь он самим Дьяволом, я, не задумываясь, соблазнил бы его. И плевать на весь мир! И этот разговор нужен только ему, а не мне. − В психушке был. − И? − Что и, Том? – спрашиваю, не в силе больше играть в эти загадки. – Говори прямо! Я слишком устал для этих игр. − Там не было людей, там тебе никто не мог ее подбросить? – его огненные глаза пригвоздили меня к месту, лишили воздуха. − Я никогда об этом не думал, − честно сознаюсь. – К тому же это полный бред! Снова оглядывается. И я снова не могу понять, на кого он там смотрит. Может, спросить? − Ладно, поговорим об этом позже, − прерывает мои размышления. Можно облегченно вздохнуть. Допрос окончен. И ужин приближается к концу. Совсем скоро мы останемся наедине, без свидетелей. От таких мыслей в паху приятно заныло. Будет моим. На всю ночь. Утро. Облизываю губы, мысленно проводя языком по его изящной шее. Уж я то ее украшу. Поставлю метку. Не хватает воздуха. − Адам, я все вижу, − грозит мне пальцем и подмигивает. – И твои мешки под глазами, и покрасневшие глаза. Ты не соврал, сказав, что слишком устал для этих игр, − с каким удовольствием он произнес эту фразу, вложив в нее огромный смысл. – Тебе следует больше отдыхать, и я советую начать с сегодняшнего дня, точнее ночи. Лучезарно улыбаюсь и дотрагиваюсь к его руке. Наклоняюсь ближе, чтобы никто посторонний не услышал. Тот же одеколон. Мурашки по коже. − А я думаю, нам нужно скорее уединиться. Легкое похлопывание по щеке, и тихое: − Может, здесь? Не дотерплю. − Твою мать, что ты задумал? Кусает меня за ухо. Нежно и с силой одновременно. Растворяюсь: исчезли официанты, ресторан, соседние столики. − Здесь! – властно приказывает. − Или ты боишься? Единственный вопрос пугает меня больше, чем взгляд, который прожигает мою душу.