Белая тьма

Длинная дорога, волнение, внезапно появившееся из глубин сознания. Поворачиваю руль, один глаз на дорогу, второй высматривает на пороге родителей. Не встречают. Не верю, протираю глаза – картинка та же. Обычно они махали мне рукою, когда до дома еще оставалось метров триста. До сих пор не пойму, как им удавалось ни разу опоздать. Выхожу из машины и бреду к дому. В голове рой мыслей. Отгоняю, но ведь что-то не так. Нет аромата ванильного печенья, которое всегда ждало меня на столе, но был запах, что раздражал, дурманил до слез, от которого хотелось задохнуться. Ступив на первую же ступеньку, я едва не испачкался в луже непонятной жидкости коричневого цвета, вытекающей из-под входной двери. Наверное, трубу прорвало, − нашел умное пояснение сложившейся ситуации мозг, и, обходя лужу, я вошел в дом. Запах только усилился, вызвав у меня рвотные позывы. Холл почти весь был залит вонючею жидкостью. И, видимо, стекала она со второго этажа. Крепко зажав нос, я стал пробираться к ступенькам, а дальше − в родительскую спальню. Прямо перед дверью я в который раз поскользнулся и обязательно упал бы, если бы не успел ухватиться за дверную ручку. Ботинками пришлось пожертвовать: став посреди лужи, я, как бешенный, дергал дверь, однако она не поддавалась. После пяти минут попыток мне все же удалось выломать замок. Страх. Омерзение. Запах едва не лишил меня сознания, и к моим опасениям, на этот раз побороть приступ рвоты не удалось. С гадким привкусом во рту я вошел в покрытую мраком комнату. Кое-как мне удалось пробраться к массивным гардинам. Лучше бы я их не открывал! Ножом по глазам, поперек кровати, лицом вниз, лежало два тела, так похожих на моих родителей. Но я отказывался верить, проще было оградиться от увиденного. А затем мимолетный взгляд – и я заметил на плече моей матери огненную змею. Остановка времени. Кричал так, что едва не сорвал голос. Они умерли несколько дней назад, а я не знал, веселился в то время, когда их тела разлагались. Снова тошнота, а разум твердил, что нужно позвать на помощ. Дрожащие руки, без дыхания, чувств достаю покрывало. Пахнет счастливым детством. Все закончилось. − Только не смотреть! Ни в коем случае! Не смотреть! Повторял я, как заведенный, и словно по щелчку уставился взглядом на маму: посиневшая кожа, прогнивший нос, из правого глаза на меня посмотрел огромный слизняк, во рту скопились мухи, откладывая свое потомство. Высохшие в некоторых местах мышцы превратились в жесткие волокна, сквозь которые просвечивались кости. На глаза навернулись слезы, я не хотел ее такой видеть, не хотел вдыхать трупный запах. Это было выше моих сил. С почерневших пальцев сочилась жидкость, образуя внизу кровати лужу. Хотелось выть, биться головой о стену, лишь бы стереть эти воспоминания из памяти. И вот когда я уже набирал номер полиции, что-то скользкое коснулось меня чуть ниже колена. Тела под одеялом зашевелились, бурча под нос о том, какая в комнате духота. И перед тем, как лишиться сознания, я все же замечаю, как левый глаз отца с грохотом упал на пол и покатился в мою сторону. Капли пота на лбу, крик, разбивший тишину гостиной, где-то внутри страх – последствия кошмаров. Медленно встаю, не знаю, куда идти, чем заняться. Осматриваюсь, не находя ничего интересного, выхожу на балкон. Вдыхаю свежий воздух. Сколько еще его ждать? Падаю в плетеное кресло, подтягиваю колени к подбородку, обхватив их руками, я защищен, мне не холодно, легче думается. Томми тоже любит здесь сидеть? В одиночестве или с кем-то? Машу головой, словно это может прогнать ненавистные мысли, хотя я не должен об этом думать. Это не правильно, однако… чем больше отгораживаешься от них, тем упорней они тебя преследуют. И вот сейчас мне нужно знать, чем он занят, почему я здесь, заперт, брошен, одинок. Зачем? Просто нужно, как глоток воздуха. Или, может, это дружеская ревность: мне плохо, а его нет, когда я в нем крайне нуждаюсь? Вскакиваю, это место проклято, не иначе, в голову лезет полный бред. Неужели я не смогу самостоятельно, без помощи Тома справиться со своими проблемами? Я же не слабак. Не закрыв дверь, иду на кухню. Хорошо было бы что-то приготовить. Не для себя. Хозяйничаю, хотя совсем не люблю готовить. Благо холодильник завален всевозможными продуктами. И в результате двухчасовой готовки появляется не только гора грязной посуды, но и ароматный запеченный картофель с паприкой, а также салат «Цезарь». Осталось только дождаться его возвращение. Достаю бутылку, я просто устал. Так нужно. Под цокот стрелок часов потягиваю бурбон. Наслаждаюсь его терпким вкусом, когда совсем рядом слышатся тихие шаги. Не оборачиваясь, я знаю, что Томми хмурится, ведь в моих руках снова стакан. − Я заждался, − поворачиваюсь, он выглядит чертовски уставшим, но глаза все так же блестят, − и можешь похвалить меня, был хорошим мальчиком, не буянил, соседи полицию не вызвали, приготовил тебе ужин. − Это точно ты? – его ладони ложатся на мои щеки, глаза сканируют каждый участок небритого лица. Что он ищет? – Или это марсиане превратили моего друга-брутала в среднестатистическую домохозяйку, мать троих детей? А? Признавайся! – легонько дергает за волосы, а сам улыбается. Близко, опасно, около грани. − Ладно, раскусил, − отодвигаю его руки на безопасное расстояние, − это они готовили. У меня же ни на что непригодные руки. – Показываю ему перебинтованный палец, одновременно вставая со стула. Он отходит в сторону, однако взгляд так и остается блуждать по моему телу. От этого мне особо некомфортно доставать из духовки картофель. Объяснить мое состояние крайне сложно. Я знаю Томми слишком долго, чтобы стесняться его. Безумные вечеринки, наркотики, пьяные разборки – и он вечный свидетель моих проступков, спасатель моей репутации, жизни. Так почему сейчас мне так сложно наклониться к духовке, зная, что он наблюдает. А, может, я просто льщу себе? Или мне просто хочется, чтобы так было? − Скромность – не твой конек, так что давай без самобичевания, − перебивает мои размышления, пока я пытаюсь не обжечься. − А то ведь я серьезно подумаю, что с тобой все-таки что-то приключилось в мое отсутствие. − Только скука, не знаешь благодаря кому? – Том достает тарелки, хотя я могу и сам это сделать. Моментально исчезает улыбка, но сегодня мы не станем ссориться. Я не позволю себе. − Так нужно было. − Неужели? – скептическое выражение лица я сразу же прячу за удивлением. Надеюсь, что получилось. Он молча садится за стол, а я все так же продолжаю смотреть на острый нож, не смея обернуться. Загипнотизировано любуюсь блеском лезвия, что не слепит глаза, в то время как Томми спрашивает: − А иначе ты бы не побежал к Элиоту? И сам прекрасно знает ответ. Просыпаюсь из забытья, пора оборачиваться. Медленно подхожу к столу, но еще медленней присаживаюсь. Напротив его глаза, высматривают, ищут что-то. − Еще бы. Так ты его видел? – очевидно, что так и есть. Не хочет рассказывать, а мне нужно знать. Еще раз повторяю вопрос. − Да, − не смотрит на меня, тщательно прожевывает салат. А мне кусок в горло не лезет. Жду. Теряю терпение. Нужно держать себя под контролем. − Этого мало, Том. Мне нужны подробности, − начинаю волноваться. − Что с ним? Почему не отвечает на мои звонки? Где он? Снова молчание, словно Томми хочет проверить, как быстро я сорвусь. Не выйдет. Я дал себе обещание. Не позволю ему еще раз увидеть меня в том состоянии. Глубокий вдох. Еще один. Бесполезный способ. Кривая улыбка вдоль лица. Нанизываю на вилку дольку картофеля. Катись оно все. Белеют костяшки пальцев. Нет, я смогу не нарушить слово. − Очень вкусно, − улыбается, искренне. Зачем только? – Не знал, что ты умеешь готовить. Не выдерживаю. Светские разговоры не для меня. − Я не это хотел услышать, Том, − вот и радость испарилась, вместо нее появился страх. − Конечно, мне приятна твоя похвала, но еще больше меня волнует то, что ты так упорно пытаешься от меня скрыть. − Ничего я не… − Том! Судорожно поправляет челку, прячет глаза. Ведь Томми так и не научился лгать, что делает его слабым только в этот момент, и сильным, независимо от ситуации. Давай, не молчи! − Он хотел подать на тебя в суд, − на одном дыхании, глядя мне в глаза. − Это невозможно! − Ошибаешься, − берет меня за руку. Неожиданно. Словно заряд током. Не нужно бояться, нужно успокоиться, Эл, то есть Элиот, не сможет. Или… − У него сотрясение, Адам. Он мог. Что же я наделал? Резко вскакиваю, едва не опрокинув стул. Удар вилки о пол. Чувствую себя загнанным в угол. − Где он? – прозвучало слишком резко, плевать. – Мне нужно с ним поговорить, извиниться. Внутри гадкое чувство злости, которое так и норовит взять надо мной контроль. Не выйдет. Отворачиваюсь к окну, в комнате катастрофически не хватает воздуха. С этим нужно что-то делать. Ищу, где же та форточка, где хоть что-то, что поможет мне справится с проблемами, чувством вины. − Элиот не хочет тебя видеть, − подходит, заставляет повернуться к нему. Ну вот, только что он собирается найти в моих глазах? Смотрю на часы позади Тома, так надежней. Кого я обманываю? В этой комнате только я и он, и как бы мне не хотелось отвлечься на что-то постороннее, сознание все равно оценивает пухлость его манящих губ. Проклятие! − И все же, − хрипло, неуверенно. – Хочу попрощаться. − Не верит, и правильно. Я и сам себе больше не доверяю. Глотаю свежий воздух, как выброшенная на берег рыба. И что с этого? Только горло першит от лжи. Но я знаю, как от этого избавиться. – Я обещаю, что буду пай-мальчиком и… Перебивает: − Он запретил тебе приближаться к нему. К тому же возле палаты стоит охрана, так что вряд ли тебе удастся увидеть Элиота хотя бы издалека. − Вот суч… − легкий толчок в плече, и замолкаю. Во взгляде Тома открытое неодобрение, между бровями пролегла ненавистная складка, но я же ничего такого не сказал. А губы… Почему именно сейчас во мне появилось столь непрошенное желание ощутить их сладость, напиться ими? Оно же спало столько лет, не мешало. Так что пробудило его к жизни? Отворачиваюсь, силы противостоять, оказаться от блаженства, длинною в вечность, быстро иссякают. Я проиграю, и тогда дружба, что так долго строилась, развеется, как утренний туман. Так, может, единственный выход – нагрубить? Упасть в его глазах, стать ничтожеством, недостойным? Обвинить Тома в несуществующих грехах, переложив на его плечи свои проступки? Но, что дороже – дружба или непонятное влечение, которое легко может оказаться обычным миражом? И тогда я всего лишусь. Один. Без души. Без надежды, что когда-нибудь мне улыбнется фортуна, он протянет руку… Закрываю глаза, в них слишком многое можно увидеть. Разочарование. Осуждение себя. Восхищение им. − Что он сказал? – спрашиваю, словно у меня мало причин для того, чтобы возненавидеть себя. Их предостаточно. Больше не надо, кто забрал хотя бы одну бесплатно. Но желающих нет, а память не настолько глупа, чтобы стереть их, как ненужный мусор. Томми касается моего плеча, отчего мне снова не хватает воздуха. Он не должен увидеть, что со мной происходит. Прячу дрожащие руки в карманах брюк. Но этого мало. − Адам, открой глаза, − не хотя подчиняюсь его голосу. Отсчет секунд. Друг напротив друга, только револьверов не хватает. Игра называется «Кто первым моргнет» или «Кто первым прозреет и увидит правду»? − И… что дальше? − Почему в качестве аргумента измены Эла ты назвал несуществующие засосы? – в моих глазах растерянность, в его – холод обвинения. Не обдумано отвожу взгляд, вот и определился победитель. На лбу выступили капельки пота, но почему я так волнуюсь, если Том неправ? Отхожу от окна, возможно, если между нами будет больше пространства, то я смогу разумно мыслить? − Они там были, − не оборачиваясь, возражаю. Но Томми этого не достаточно, останавливает. Снова рядом, снова его губы, на которых еще горят обвинения. − Тогда я просто не увидел их за синяками от твоих пальцев. Да? − не знаю, что ответить. А в его голосе даже осуждения нет. Неужели он вздумал меня жалеть? Это финиш. Терять нечего, осталось только кивнуть головой в знак согласия, что я и делаю. Легко. Без лишних слов признаюсь ему, но не себе. Для меня на шее Элиота, как и у Тома под воротником рубашки, они есть. Я их видел, слышал чужие стоны, как наяву. − Адам, ты понимаешь, что за свои поступки нужно отвечать? Ты об этом помнил, когда избивал Эла? – отрицательно качаю головой, к чему сейчас врать? Еще один дополнительный грех потянет меня на самое дно ада. − Следы удушения. Попытка изнасилования, − молча чертыхаюсь, Эл и об этом рассказал Тому. Кем он теперь меня видит? Не иначе, как преступником. Не выдерживаю. − Хватит! – Томми замолкает. Один шаг назад. Испуганные глаза. Едва слышное дыхание. − Мне лучше уйти. Направляюсь к выходу, хотя он предлагает остаться. Поспешно обуваюсь, хватаю пиджак. Томми наблюдает, скрестив руки на груди. Мне здесь нечем дышать. Нужно куда-то… Собираюсь уходить. Падает пиджак. Не вовремя. Второпях запихиваю бумажку, берусь за ручку, как неожиданно: − Извини, я не должен был этого говорить. − Нет, Томми, ты все правильно сделал, как настоящий друг. Еще долгое время в моей голове звучит эта жестокая фраза, от которой меня не спас даже разговорчивый водитель такси. И вот сейчас я понимаю, что нужно было остаться, что я, как последний трус, даже не попытался хоть что-то сделать. Ведь казалось нужным проявить благородство, не хотелось отпускать дружбу. Ошибся.К боли присоединилось сожаление за упущенною возможностью. И эти чувства разъедают, ведь насколько тяжелее простить свою собственную ошибку, отогнать от себя иллюзию того, от чего ты так легко отказался. Расплачиваюсь с водителем. Между купюрами натыкаюсь на клочок бумаги с кровавыми отпечатками. Чей? Почему испачкан? Не у кого спросить. Такси отъезжает, а я все так же стою на тротуаре, боясь прочитать написанное. Не решаюсь и в лифте, лишь закрыв входную дверь, как сумасшедший, разворачиваю. Несколько строк – и у меня похолодевшее сердце: «Посмотри в зеркало и увидишь там убийцу. Тебе же хочется знать, на чьей совести душа твоего конкурента Грэга Каррингтона, чьи серебряные глаза он видел последними?» Кривой почерк. Шатающие стены вокруг меня. Нужно спрятать записку, закрыть шторы, зеркала, все, где можно увидеть свое отображение. Вздох облегчения. Рано. Опускаются руки в поисках опоры. Как закрыть глаза Тому, когда я мечтаю увидеть в них себя?