Белая тьма

Минуты – вечность. И где-то я, позади времени, мимо жизни, прожигаю взглядом стрелки часов, ожидая, что они сделают обратный отсчет. Я снова окажусь там, где нет страха, обид, вспышек ревности. В мире иллюзий, не иначе. Улыбнусь, как в детстве, когда с родителями запускал воздушного змея. Тянулся руками к небесам, не видя, что за спиной летит обычная цветная тряпка. Без грязных мыслей, самообмана, буду бежать вперед с тем, что привязано к моей руке прочной ниткой, делая нас единым целым: упаду я – и камнем с неба рухнет мой бумажный друг. Мой Эл… Мы так же были связанны любовью, невидимой для постороннего взора, но прочной, как мне казалось. Два прекрасных года, подобно вспышке, и у тебя − свой собственный путь за границами сознания. А у меня − неправильный выбор и паутина, что обвила мое сердце, пустив туда обычного паука. Пришлось мучиться, греть на себе паразита, чтобы не чувствовать жгучее чувство утраты и одиночества. Пьянеть от яда глаз, так напоминавших твои. Глотать горький воздух, не для себя, а для тела. Ведь разум давно смирился со своею смертью. Смеяться. Как сложно было назвать то жалкое подобие словом «улыбка». Все должны были думать, что я еще жив, не пал духом. И так легко было обмануть. Надеть черные очки, чтобы никто посторонний не разглядел душу, и больше не беспокоиться. Они не потревожат, просто поверят внешнему облику. Осталось только терпеть. Черт, вспышка света. Где теперь моя темнота, к которой я так легко привык? Тихие шаги, где-то далеко, не здесь. Я один. И голос, совсем близко, с нотками тревоги. Знакомый, только мне не хочется вспоминать. − Адам, что ты там делаешь? Закрываю уши. Ничего не слышу, никто не потревожит. Так наивно. Далее прикосновение теплой руки, которое нельзя проигнорировать, или можно? Интуитивно отодвигаюсь. Совсем немного, чтобы попасть в тупик. Бессильно опускаю руки, ищу ими выход, однако вокруг только холодные стены. − Наглотался таблеток? Как и тогда? Отвечай, твою мать! Что происходит? – молчу. Зачем разговаривать с тем, кого нет. Мне нужно ждать, он пообещал, значит, скоро будет. – Ты слышишь меня? − по щеке прошла горяча волна. Больно. Разве призраки способны ударить человека? Или, может, Эл вернулся? Открываю глаза, медленно, словно мне страшно. Теплые руки ложатся на мои щеки, и я вижу себя, измученного, в рубашке с пятнами крови в огненных глазах Тома. Облегченно вздыхаю, он пришел, чтобы помочь мне. Теперь я не один, у меня есть шанс, призрачный, но даже малая надежда делает меня уверенным в своих силах. − Иди ко мне, − подушечками пальцев растирает мои слезы, вызывая во мне чувства, которых я никогда не знал, что жили где-то внутри, за стеной отчуждения. Мне больше не страшно, я хочу слушать его голос, полный тепла, прижаться к его груди, как тогда почувствовать, что обо мне заботятся, что я кому-то нужен. Прижимаюсь к нему, ощущая, как под моими ладонями бьется его сердце. Один, два удара, когда мое едва движется. − Томми… − заберите эту боль, что рвет мое жалкое тело на части. Я – недочеловек, пыль под ногтями. Я не имею права смотреть ему в глаза, очернять его душу своими грязными глазами. Мне стыдно прикасаться к нему руками, что способны приносить лишь боль. Они покрыты плесенью, от них воняет смертью. − Тише, постарайся успокоиться, − разговаривает со мной словно с ребенком, а мне не надо этих нежностей, эти чувства лишние, я не хочу этого. Был бы шанс продать свое сердце, и при этом нормально функционировать, не обременять себя чувством стыда, зависти, грусти, я при первой бы возможности избавился от этого ненужного органа, что только мешает моему продвижению вперед. Тяжелым грузом оно давит на мои колени, из-за него я часто падаю, когда до победы совсем немного. Как жаль, что моя жизнь во власти этого ненужного комка. – Вот и молодец, а теперь расскажи, что случилось, и где Эл. − Мы поссорились… − отстраняюсь от Тома, вряд ли он захочет обнимать меня после того, что я скажу. Уж лучше я сделаю это сам, чем он меня оттолкнет. – Затем я его ударил… головой о зеркало. Я, правда, не хотел. Не знаю, что на меня нашло, − нужно выплеснуть все эти эмоции, что не позволяют мне дышать. Только не смотреть в его глаза, – Он виноват. Я не смог сдержаться, это было сильнее меня. Мне так стыдно. Он изменил мне. − Ты уверен? Адам, зная тебя… − Уверен, у него… − черт, ну вот зачем я посмотрел на его шею, эти следы снова напомнили мне Эла, ванную, пузыри по воде. Но я об этом не расскажу. Нет, ни при каких обстоятельствах. Это должно остаться моею тайною. За семью печатями, без единого доказательства о случившемся. Томми не поймет, хоть и друг, а я хочу это забыть. − Черт, если я говорю, что он мне изменил, значит, так и было. Это чувствовалось. Он предатель. У него были засосы на шее. Том протягивает ко мне руку, но я отталкиваю. Больше не хочу здесь находиться. Эти стены помнят крики Эла, этот пол покрыт его кровью и слезами. Здесь до сих пор живет его запах. Я здесь лишний, эта грязная одежда, что напоминает мне о содеянном, ее нужно сжечь. Все это нужно стереть, словно не было никогда той ссоры. Всего это не было, только больная фантазия моего воображения. Направляюсь в спальню, на ходу скидывая грязную рубашку. Позади слышатся шаги Тома, хочет знать, где Эл. А я не знаю, он должен быть где-то здесь, точнее, возле ванной. − Адам, какого хера здесь происходит? Ты позвонил мне, попросил приехать, а теперь молчишь и ничего не рассказываешь. Все прошло, и мне можно уехать? Стоит около зеркала, такой испуганный, с огоньками злости в карих глазах. − Что рассказать? – я не могу себя контролировать. Не могу побороть чувство собственной никчемности, когда Том вот так смотрит на меня, копается в моей душе, как хирург скальпелем, видит то, чего не должен. – Что последнее мое воспоминание об Эле, это как я ощупываю его пульс, а его не было? Что, возможно, я поехал головой и убил его, а труп где-то спрятал, при этом полностью забыв об этом? Это тебе сказать? Бессильно опускаюсь на кровать, закрыв глаза. Там ведь снова сверкают слезы. Мне снова больно. − Хватит нести чушь, − Томми легонько касается плеча, аромат его духов пьянит меня, стирает мысли. Так сладко не бояться. – Ты сейчас ляжешь спать, ни о чем не переживая. Тоже мне придумал, убил. Расскажешь это детям! Увидишь, утром Эл уже будет здесь, и все станет как раньше. Поворачиваюсь к нему, а он улыбается. Неужели думает, что я шучу? Разве я настолько плох, что для меня даже жизнь не считается святостью? Вскакиваю, как от огня, отчего изящные брови Томми ползут вверх. Делаю глубокий вдох, пока это возможно, а дальше вспышка злости. Слова сами собой произнеслись: − Ты не понимаешь, потому что тебя там не было, ты все время в своем мире, где только твои правила. Ничего не видишь, не хочешь понимать, что так нельзя. Точно так же было со мной! Признайся! Скажи, как есть! Что только ты, Томми, можешь, − что же он не просит меня заткнуться? Зачем позволяет мне делать ему больно? – Лечь спать, когда нужно поднять свою задницу, и сделать то, что от тебя требуется. Ты слышал о таком понятии, как «помощь»? Где она была, когда я в ней нуждался? И вот сейчас мне нужно найти Эла. Видимо, он ударил меня по голове и сбежал, испугавшись, что я могу сделать что-то плохое, поэтому мне нужно доказать ему, что это не так. Хочу уйти, однако он хватает меня за руку. Слишком спокойный, слишком уверенный в своих силах для того, чтобы кричать о моей неправоте. − Еще минуту назад ты говорил, что убил его, а теперь готов бежать неизвестно куда и, блядь, да сколько же тебе говорить, что я приходил в ту гребанную клинику, и мне ни разу не удалось поговорить с тобой? − Улыбаюсь, ведь я эту сказку слышал много раз. Порядком поднадоело. Только Томми этого не понимает. – Какого хера, ты меня упрекаешь, что я не предоставляю тебе помощь? С каких это пор ты заделался ни на что непригодным инвалидом? Мне твоею сиделкою стать, буду вытирать тебе слюну, − ненадолго хватило его терпения, − подкладывать тебе утку, чтобы ты мог поссать? Это называется помощью? И сколько еще ты будешь меня упрекать? И на счет Эла, − больно толкает меня в плечо, − если бы ты не распускал свои руки, тебе не пришлось его искать. Ему не нужна твоя помощь, можешь засунуть ее себе в зад. Единственное что он сделает, это пошлет. И что хуже – подаст на тебя в суд за избиение. И тогда ты окажешься в тюрьме. И я, как самый настоящий и преданный друг, буду тебя навещать, приносить конфеты, чтобы ты закрыл свой поганый рот и не кричал на меня, словно я этого заслуживаю! − Твою мать, ты мог бы заткнуться? У меня голова болит! Толкаю его в грудь, он пошатывается, однако не падает. Эл не такой, он слабак, поэтому пока не поздно мне нужно все исправить. Сделать так, чтобы подобные мысли никогда не проснулись в его бестолковой голове. − Еще бы! А Эл, как там ему с сотрясением? Хорошо? – все я больше не могу это слушать. Я и так едва сдерживаюсь. – Треснуть бы тебя, чтобы этот пиздюк и раздолбай, в которого ты сейчас превратился, навсегда исчез. − Ну, так давай, сделай это, − улыбка моментально исчезает из его лица. Ты же не шутил. Все правильно, давно пора. Вот только рука у тебя не поднимется, да и смысла в этом нет. – Только сильнее, чтобы наверняка выбить всю эту дурь. И тогда слабак Адам снова вернется, и все станет как прежде, а ты в очередной раз выполнишь эту гребанную миссию по моему спасению. Давай! Чего ждешь? Или тебе сил не хватит? Это снова происходит. Перед глазами чертики, так привычно. Передайте сатане привет, возможно, в скором будущем я навещу его, все зависит от действий Томми и моих «извинений» перед Элом. Но я не печалюсь, в аду тепло, и я не буду там одинок. Все выдающиеся личности находят это место благодатным для вечности. Кажется, я слегка забыл о Томми, а он слишком задумался. Очень, причем настолько, что уже через мгновение пред моими глазами мелькнул его кулак. Вот черт, пол слишком жесткий, даже для моих ребер. Удивительно, как он мне челюсть то не сломал. − Всегда хватит. Или этого мало? − протягивает мне руку, словно я без него не смогу встать. Пытаюсь, вот только слабость сковала мое тело невидимыми кандалами. Так не вовремя, я же всегда был сильным внутренне, а теперь мне хочется демонстрировать свое превосходство с помощью грубой силы. Словно от того, что я кому-то могу причинить боль, мне станет легче, словно этим можно унизить, вознестись на пьедестал победителя. Все наоборот. Это чертовски больно. Я вынудил Тома ударить меня, а ведь он этого не хотел, и болит не мое тело, а душа. Как моя, так и его. И во всем этом виноват только я. Что это доказало? Что он может постоять за себя, что он настолько хороший друг, что когда я не смогу самостоятельно остановиться, он сделает это вместо меня? Я настолько отвык от общества, от самого себя. Мне до сих пор с трудом верится, что от меня еще не все отвернулись. Томми все еще со мной. А мог бы давно уйти, и я бы не остановил. Это было бы нечестно по отношению к нему. − Достаточно, − опираясь на его руку, встаю. Чертовски все кружится, словно на качелях. – А теперь скажи, почему ты до сих пор здесь? Не ожидал такого вопроса, отходит на шаг, всматривается в мое лицо, боится, что я также ударю? Кого угодно, но только не Томми. Это же, как пощечина самому себе. Он слишком много для меня значит. Одно только ожидание его ответа сводит меня с ума, холодит мое сердце. А что будет, если он скажет, что устал от моих выходок? А это может случиться в любой момент. И тогда… Том ведь как воздух, всегда рядом. Моя больная привычка, что любая неприятность, и он прибежит ко мне. Я ни в коем случае не останусь один. Не нужно было так привязываться, они всегда уходят, оставив обещание «будем друзьями». Смешно. Разве может летать птица со сломанными крыльями? Выпадет ли ей шанс еще раз почувствовать блаженство полета, свободу под небесами? Коснется она облаков, погреется под лучами солнца, если она не полноценна? Так какие могут быть «друзья», когда сердца разбиты, когда не о чем разговаривать, не о чем кричать? А что скажет мне Томми на прощанье? Мы ведь уже были друзьями. Может, «будем никем»? Превратимся в две чужие тени, безмолвные, без памяти. Ведь зачем нести в новую жизнь ненужный багаж из воспоминаний? Их можно растерять, и тогда идти станет легче. − Потому что кто, как не я, скажет тебе, что ты гробишь свою жизнь, кто еще укажет на твои ошибки? Вот, − закрывает входную дверь моими ключами. Да, как ему удается заболтать меня так, что я абсолютно не помню, как оказываюсь, где угодно, но только не в клубе и не в своей квартире? – Только я. Нажимает кнопку лифта. Ждем. Краем глаза наблюдаю, что-то он слишком нервничает: роется в карманах, поправляет футболку, осматривается по сторонам. Это хоть зачем? − Куда направляемся? Он улыбнулся, совсем по-детски. Кажется, я уже так не умею. − Поедем искать твоего Эла. Вместе, − говорил же, не оставит, всегда простит. − Самого я тебя не отпущу. Наделаешь глупостей. − Нет, больше никаких глупостей. Даю слово. − Посмотрим, − уж слишком это скептически прозвучало. Но я же сказал, что больше такого не повторится. Почему он мне не верит? − И где мы будем его искать? – спрашиваю, когда за нами закрываются двери лифта. − Но ты же где-то собирался. Начнем с больниц.