Белая тьма

Четыре месяца назад На старой, судя по ржавчине кровати, лежит человек. В комнате холодно и сыро, однако он не пытается укрыться. Только смотрит в потолок и беззвучно шевелит губами. Если прислушаться, то можно услышать, как он считает 12 тысяч 301, 12 тысяч 302, - ровно столько капель упало из стоящего позади него крана. Ему хочется пить, забыться, отключить мысли, но похититель приказал считать. В комнате пахнет хлоркой и медикаментами. Кроме кровати и лампы, здесь голые стены, когда-то покрытые серой краской, а теперь пылью и трещинами. В углах скопилась грязь, мелкий мусор, в виде разорванный газет и бутылок из-под колы. Именно здесь решится его судьба, с ударом семнадцатитысячной капли войдет похититель и вынесет свой вердикт. Он не отчаивается: его семья богата, сможет заплатить любую сумму, он не видел лица, не слышал голоса, значит, его могут отпустить. Только верить. 16999, 17000… Скрипит дверь, несмазанная на протяжении нескольких лет, совсем рядом тяжелые шаги. Щелкается выключатель. Мужчина резко зажмуривается, ощущает чужое дыхание. По левую сторону тень. Нужно открыть глаза, если не хочешь, чтобы тебя избили. Он видит его лицо, без маски, без сожаления. С груди рвутся рыдания, глаза рефлекторно закрываются. Нет, не показалось. − Почему? − Так нужно. − Не убивайте меня, прошу… «Это не объяснение», − хочет кричать жертва и не может, под тяжелым взглядом хищных глаз она забывает буквы, лишается мужества. Молча наблюдает, как похититель берет в руки огромные щипцы и касается ними безымянного пальца с кольцом. − Боже, − пробормотал мужчина и затрясся от слез. Старался вспомнить молитву, но холод металла не позволял думать ни о чем другом, помимо страха. Похититель нахмурился. − Он тебе не поможет, − достал из кармана фотографию и протянул ее жертве. − Ты виновен в смерти этих людей. Ты мразь, которая не заслуживает дышать воздухом! Жертва нервно сглатывает слюну, ее взгляд прикован на изображении мужчины и женщины. Сначала не может вспомнить, потом кулон. − Я не убивал их. Этот кулон, что на женщине, − он взглянул на похитителя, − принес парень в мой ломбард. − Что за парень? − Местный торчок, сидит на героине, за дозу готов родную мать продать. − Как зовут? Где живет? − Эмиль Паркер. Не знаю, где живет, только не убивай меня, прошу. Я буду молчать! На секунду мужчина задумался, даже отложил щипцы. О чем он думает, когда на лице не читается ни одна эмоция, только глаза блестят? Наверное, о том, что жертва врет. Ведь все было не так, как она рассказывает, пытаясь убедить преступника в собственной невиновности. Ставки. Большие деньги. Азарт. Смерть. Все слишком логично. − Ладно. Будешь молчать. Ты сам попросил! Жертва нервничает, ее пугает интонация, с которой это было сказано. На лбу выступает пот. Она не видит, что делает похититель. Пахнет серой. Через мгновение ему завязывают глаза и разжимают рот, грубо схватив за шею. Жертва беспомощно кричит, постепенно затихая, чувствуя, как холодный метал касается ее языка. Секунды и гнетущую тишину разбивает протяжный крик боли. Струйки крови текут по шее, затем падают на дырявую простыню. На лице похитителя улыбка, он хорошо поработал. Развязывает глаза, чтобы увидеть в них страх. Да, он не ошибся. − Вот теперь я тебе верю, − с его рук выскальзывает окровавленный комок и падает на грязный пол. Ботинком, словно перед ним букашка, а не язык, вжимает, раздавливает, оставляя лишь небольшой след. Жертва что-то мычит, вырывает руки, но от разыгравшегося в теле адреналина преступник видит не человека, а лишь мешок с костями и мясом, тупой продукт, который вредит человечеству, от которого нужно избавиться раз и навсегда. На полу валяется фотография, единственное напоминание о былой жизни, и он срывается. Знает, что нужно следовать плану, однако жажда мщения берет верх над разумом и родительским воспитание. Просыпается зверь, которому плевать на категории «добро» и «зло», ему нужно восстановить баланс справедливости. У него свои правила, проверенные годами, своя вера, где нет милосердия за содеянные грехи. Ему не следовало брать сюда нож, задерживаться дольше, чем того требовали инструкции. Его рука слегка дрожит, поэтому только сильным ударом ему удается разрезать половину щеки. Проступила кровь. Затем нож двинулся вниз, к сонной артерии. − Больше здесь нечего делать. Жертва никому ничего не расскажет, −то ли покойнику, то ли самому себе произнес убийца, вытирая испачкавшийся нож о свою рубашку с россыпью кровавых капель на бледно-синей ткани. Гаснет свет, скрывая от взора следы преступления. В замочной скважине поворачивается ключ. Какое же это блаженство разговаривать с другом, не задевая тем, которые оставляют на душе неприятный осадок. Смеяться, когда он рассказывает шутку, корчит рожицы, точно ребенок. Мне так этого не хватало. И вот сейчас я в пустой квартире, не включая свет, сижу на диване и смотрю в темноту ночи. Чувствую себя уставшим и в тоже время слишком живым. Кем-то другим, тем, кто не боится падать. Я рад, что в такую минуту я один, что Эл где-то с друзьями на вечеринке, а я могу предаться грусти, очистить душу от ненужных переживаний. Мне удастся, нужно сделать все, чтобы родителям не было за меня стыдно. Поднять компанию, заработать уважение акционеров, дружбу Томми. За такими невеселыми размышлениями я и не заметил, как уснул. Разбудил меня шорох и чье-то горячее дыхание щеке. − Адам, я так скучал. Открываю глаза: шатающийся Эл пытается расстегнуть мою рубашку, но не справляется с пуговицами. Какого черта? Воняет сигаретами, противными духами и водкой, которую я не переношу. Придурок! Призывно смотрит на меня, думает, что в этот момент дико сексуален, ошибается. Мне противно. Я не думал, что он уйдет на следующий же день, как я вернусь к жизни. − Я тоже, − отбрасываю руку, и вскакиваю с дивана, едва не сбив его. Не понимает, почему я так себя веду. Не видит, что меня сейчас это совершенно не интересует. − Милый, ты чем-то расстроен? Давай я тебя поцелую, − далее он икнул, − и все пройдет. Смотрю на него и удивляюсь: зачем мне модель, одетая как шлюха? Возможно, порванная майка – это тренд сезона, но в дополнении с кожаными подтяжками и обтягивающими штанами, под которыми вряд ли присутствует белье, все это выглядит крайне пошло. Для кого он так одевается? Для подиума или других мужчин? Застегиваю пуговицы. Черт бы его побрал! Неужели он не мог потерпеть хотя бы пару дней, тогда бы я успел привыкнуть, закрыть глаза на его прогулки, не обвинять. А так, я не могу смириться с тем, что это другой Эл, что мой настоящий Эл не бросал меня на ночь, был прекрасен даже полностью одетым, от него не воняло чужими духами. Он был только моим. Снова тянет ко мне свои наманикюренные пальцы, хочет поцеловать, что-то шепчет бессвязное. И тут мне приходит в голову мысль, что мы не должны жить вместе, что это очень серьезный и ответственный шаг в отношениях, который для меня сейчас абсолютно излишен. Ведь человека нужно пускать в свою жизнь, только хорошо рассмотрев его душу и увидев там свое отражение. Или он здесь, потому что ему негде жить? Твою мать! Легонько отталкиваю его, но этого хватает, чтобы он повалился на диван и трагически охнуть од боли. Пытается подняться, так смешно, протягивает руку, смотрит как испуганный щеночек на хозяина, держащего в руках палку. − Помоги встать. Здесь все так вертится! Мы на каруселях? Недовольно фыркаю и руку не протягиваю. Сам попал в такую ситуацию, теперь пусть выкручивается. − Проспись здесь. А еще один пьяный приход, и я не пущу тебя, понял? Испуганно кивает. Вот так-то лучше, нехер нарушать правила и вести себя как похотливая скотина. С мыслью о том, что нужно будет найти причину, из-за которой я смогу избавиться от Эла, я закрываю глаза и проваливаюсь во тьму.