Легенда-2. "Мирное" время.

— Упражнение двадцать восемь. Кросс с препятствиями, — командир мерно разъезжал над пыхтящими, вывалявшимися в грязи работягами… — Боже, да когда же всё это закончится? — возмущались шёпотом Тигр и Квас.       С начала тренировки прошло уже три часа, а она всё продолжалась и продолжалась… Уже в открытую волны недовольства прокатывались по коллективу, но Ярославу было глубоко плевать на это. Он не собирался давать им даже малейшего послабления, как бы сильно они не протестовали… — Тридцать кругов, большего не требую. Последний приехавший — первый кандидат на вылет. Начали.       Уставшие танки вяло поплелись к новой полосе препятствий, сделанной на скорую руку. Ещё не успели подсохнуть свежевырытые канавы, не укаталась рыхлая жирная земля, щедро политая водой из шланга, теперь служащая этапом «Болото», не вмёрзли в грязь нововыставленные мишени для стрельбы, но им уже надо было лезть туда, в самую слякоть, гонясь за призрачной и весьма сомнительной надеждой не остаться безработным, да ещё и в конце октября, с его ледяными ветрами и ливнями, в одних камуфляжных ветровках… Вываляться и промокнуть в грязи, проехать сраных пятьдесят километров с полной солдатской выкладкой, а после ещё и попасть трижды по мишеням — витало в воздухе чувство, что командир был помешан на армии и войне, и решил напомнить им про тяжкое бремя службы. — Полицейская рота — главное орудие города. Вы должны держать себя в форме. Давай, давай, шевели катками!       Ярослав ехал по ровному чистому асфальту рядом с отстававшим ото всех итальянцем и чуть ли не пинками подгонял его. Быстро у того сдали нервы, и он обложил топа трёхэтажным матом, среди которого с великим трудом можно было различить вопрос: «Да ты сам-то так сможешь?» Конечно, тяж не стал терпеть такой наглости со стороны подчинённого и отправил его писать заявление по собственному. — Кому ещё тяжело? Кто тоже не собирается выполнять сии глупости? — Нам больше интересно, как вы сами сможете пройти эту полосу, Ярослав Андреевич… — с вызовом смотрел на него запыхавшийся Победный, и многие танки одобрительно загудели.       Деваться было некуда, и Ярослав, даже не пытаясь отговориться или отказаться, нырнул в грязь прямо в парадном мундире. Сотрудники вылезли и встали, как вкопанные, с открытыми ртами глядя на то, как тяж без особого труда преодолевает одно за другим препятствия, даже не останавливаясь для передышек. — Двадцать восемь… двадцать девять… тридцать! — окончил считать Гут и с удивлением раскрыл широко глаза, глядя на выпачкавшегося топа, вылезавшего на асфальт. — Что такое? Слабо? Вперёд, теперь вам сорок кругов, ясно? Поехали!       Голос его не дрогнул, не было даже одышки, будто он не километровый круг с гигантскими рвами, песчаными холмами и вязкой слякотью проехал тридцать раз, а навеселе по парку прогулялся. Ни загвазданный грязью мундир, ни вспотевшее с прилипшими песчинками лицо не потеряли строгого вида и выражения твёрдого спокойствия, даже, наоборот, придали особую остринку в образе. Но и теперь, после наглядной демонстрации, недовольство в рядах полицейских не прекратилось. — Это тирания какая-то! — Он топ, ему проще всё это пройти… — Идиот он, такую одежду испоганил…       Внезапно среди отчаянных и негодующих криков прорезался один, решительный и властный — А давайте напишем коллективную жалобу на него, пусть примут меры. — Кому ты напишешь? Если его сюда правительство послало, то им твои жалобы до одного места. — По-другому надо… Надо всей бригадой заявление на увольнение писать… — И всей бригадой потом новую работу искать… Нет уж, спасибо. — Это, кстати, может сработать. Такой скандал никому не нужен, его просто мягко уберут и вернут Таракана. Идеально… — Очень сомневаюсь. Мне кажется, что его влияние довольно велико, и нас просто уволят… — пытался донести до них Победный, но его никто не слушал.       Всем казалось, что вот оно, решение проблемы, и они не могли дождаться окончания тренировки для осуществления задуманного.

***

— Ну? Решай быстрее…       У Васьки в башне творилась анархия, а по корпусу бегали табуны мурашек. Его колотило, и успокоиться он не мог… Остроты моменту придавали жалобный скулёж щенка, переходящий в истошный вой, безумно-испуганный взгляд Макса и блестящая игла около его шеи. Руки тряслись, и сжали палку в так, что, казалось, сейчас она разлетится в щепки. — Считаю до пяти… Один… «Боже, я не смогу… Не смогу… Он же живой… Я не смогу лишить его жизни» — Два… «Ведь для Макса это не смертельно… Ну там всего лишь пару минут помучиться… А потом к спецперсоналу… На пару часиков… Они ведь не покалечат его… Правда?» — Три… «Но ведь этого щенка всё равно убьют… А Макс просто пострадает зря… Они сломают ему психику… Из-за меня…» — Четыре… «Прости меня, маленький…»       Слёзы полились из глаз раньше, чем он опустил с размаху палку на маленькую беззащитную тушку. Сразу же с хрустом прекратился и скулёж, и хрипловатое надрывистое дыхание. Он невольно взглянул на содеянное… Щенок судорожно дёргался в последней агонии, из пасти и носа хлынула кровь. — Он же мучается! Добей его! — услужливо подсказал шокированный Макс, и васькины нервы не выдержали…       Обезумевши, он закрыл глаза и наотмашь стал бить по умирающему, лишь бы всё это быстрее закончилось… Бил до тех пор, пока не прозвучал стоп-сигнал… Открыв заплаканные глаза, на месте жертвы обнаружил кровавый фарш, даже тряпки жёлтой не было видно… В целости сохранилось только одно рыжее ухо… — Прости меня, прости… — шептал он в отчаянии, упав поддоном на пол, закрывшись руками и вздрагивая…       Старик отправил Макса обратно в строй, а сам встал над душой несчастного ЛТ и стал издевательски поглаживать его по спине. Со стороны казалось, что он его успокаивает, но это было не так. На самом деле он пытался его сломать, шепча на самое ухо: — Ну и где же твоё милосердие? Где твоя жалость? Ты только что своими руками лишил жизни невинное беззащитное животное… Да ещё и с такой жестокостью… Чем же не угодил тебе он? За что ты так с ним поступил? — Заткнись! Это ты заставил! Это из-за тебя всё, урод! Ненавижу! Чтоб ты сдох такой-же смертью! Гори в аду! — бедняга захлёбывался рыданиями, сжимая руками собственную башню.       Для него это было слишком большим шоком… Да, он с детства видел, как вокруг многие умирали… Да, он знает о смерти больше, чем другие подростки… Да, процесс умерщвления уже стал привычным делом… Но он никого никогда не убивал своими руками… Особенно трепетно он относился к животным. Даже маленькую жабку он не мог обидеть, объезжал стороной, чтобы не нанести вреда…       Боль пронзила внезапно, сначала лёгкая, чуть ниже затылка, а потом уже знакомая, адская, высасывающая остатки сил как физических, так и моральных. В агонии он разодрал до крови правую руку, сорвал голос и, что хуже всего, потерял надежду… На смену мыслям о доме, о Лютике пришла одна: «Я не выберусь отсюда… никогда…» Когда боль перестала заполнять разум, он с безразличием обнаружил, что лежит на полу, перед Т49, вернее, тот буквально навис над ним. — Нет, сучонок, ты сам сделал выбор… А ведь твой друг отделался бы лёгким испугом, а щеночек… Это теперь кровяная кашица… Его бы выпустили отсюда, его бы нашли хозяева… Кстати, это щенок маленькой девочки, больной раком… Эти переживания о пропаже маленького друга явно не пойдут ей на пользу… Как же жаль бедного ребёнка… А виноват во всём ты! — он поставил гусеницу Ваське на спину, легонько придавливая в знак своего превосходства, и с вкрадчивого лёгкого баска перешёл на стальной крик — Ты лишил малышку шанса на нормальное будущее! Ты с особой жестокостью расправился с собакой! И после этого ты называешь себя гордой фамилией Легендарный?! — он приподнял Васькину башню за волосы так, чтобы он посмотрел точно ему в глаза, — Ты считаешь, что достоин этой фамилии?! — Хватит… Пожалуйста… — он трясся, как осиновый лист, а на пол уже накапала целое озеро горьких слёз. — Ты позоришь своих покойных родителей, ты это понимаешь?! — Пре-пре-к-рати… — он с трудом ворочал языком, и уже совсем не чувствовал ничего, кроме пробирающего до мозга костей холода… — И после этого ты со спокойной совестью сможешь приехать к ним на могилы?! — Агх… Х-х-хва-а-ати-т…       Тренер приблизился к его лицу настолько, что со стороны казалось, что вот-вот он его либо укусит, либо поцелует… — Теперь я понимаю, почему они умерли… Если бы у меня был такой ребёнок, я бы тоже предпочёл умереть…       Он резко встал, отшвырнув Ваську от себя. Тот уронил лицо на бетон, разбив себе скулу, сотрясаясь в беззвучных рыданиях…       Конечно, едва ли можно было приплести к этой ситуации смерть Васькиных родителей, да и про больную девочку была чистой воды ложь… Но его последней живой нервной клетке нужен был лишь повод, пусть даже незначительный, чтобы дать начало срыву, нарастающему и всепоглощающему, не имеющему разумных границ…       Он не почувствовал, как его накрыли каким-то лёгким покрывалком, с каким ужасом смотрели на него остальные подростки, не услышал звука гонга, а очнулся только тогда, когда на спину, бока и башню посыпались удары… Он не пытался сопротивляться или закрываться, несмотря на боль… Ему было всё равно… Он хотел умереть… — Ай… Я бью! Бью! — где-то сверху прозвучал вскрик Макса…       Но количество ударов не увеличилось, или это он ничего уже не чувствовал. Перед глазами проносилась вся жизнь, причём в основном не лучшие её моменты…       Благо, закончилось всё так же быстро, как и началось… Звук колокольчика заставил их остановиться, а Ваську подняли и вручили в руки палку. Запустили новую партию животных… А дальше всё происходило как во сне.       Гонг… На ватных катках, шатаясь из стороны в сторону, со всей силы он бил, ломая кости, превращая в кашу внутренние органы, захлёбываясь слезами и не зная куда себя деть от душераздирающего воя… Он слабо соображал, что делает, просто инстинкт самосохранения подсказывал, что так нужно, иначе будет плохо и больно…       Колокольчик… Они остановились. Ваське казалось, что он вот-вот упадёт и больше не поднимется, но гребаная выносливость, натренированная за эти годы, не давала сдаться и потерять сознание. Ему хотелось быстрее приехать в свою шикарную комнату, забиться куда-нибудь в угол или укутаться в одеяло и наплакаться, забыв всё это, как страшный сон… Но у тренера были другие планы. — Выпускай!       И, будь Васька в адеквате, он точно схватил бы инфаркт… В зал выехал тот самый Т67 — бомж, который обрабатывал ему рану… В жёлтой рубашке… — Ребят, а что происходит?       Он с явным страхом оглядывался вокруг, но ответа так и не получил. Все без исключения мальчишки плакали, что только больше напугало сухонького старика.       А вот тренеру всё было по боку. Он, будто издеваясь, под отчаянно-обезумевшие взгляды подростков медленно приближал палец к кнопке на пульте и отводил назад… Сердце то сжималось в болезненный комок, то билось с такой силой, что заставляло с каждым ударом подпрыгивать на месте… — Ребят, вы чего?       Страшно было до тех пор, пока не прозвучал гонг. А потом была темнота… Васька запомнил всё урывками… Вот они подлетели к нему… Вот он уже лежит на полу, закрываясь руками… Вот с жалобным криком «Ре-бятки-и-и, за что?» он уже не сопротивляется… Вот он уже харкает кровью…       Колокольчик… Мальчики встали в ряд… Перед ними, распластавшись, весь в крови, с торчащими наружу костями, хрипло и тяжело дыша, лежал дед… Он уже не смотрел на них, просто потому что один глаз у него вытек, а второй не открывался, из-за крови, залившей веки. — Что ж… Кто-то должен прикончить его… — тренер обвёл взглядом рыдающих детей и остановился на Ваське, — Эй, сердобольный, твой выход.       Он вытащил из мешочка на поясе маленький ножичек, вложил его Ваське в ладонь и легонько подтолкнул его в сторону умирающего. — Быстрее…       Из-за сильной дрожи он едва не выронил нож из руки. Перед глазами всё поплыло, гусеницы подкосились, он качнулся, но устоял. — Ты лишь зря заставляешь его мучиться… Добивай быстрее.       Он зажмурился… Одно резкое движение — по руке потекло что-то тёплое и липкое, а надрывистое дыхание сменилось противным бульканьем, а потом всё затихло. Он боялся открыть глаза, хотя прекрасно понимал, что всё уже кончено…       И тут он взвыл… Протяжно и отчаянно… Так громко, как только мог… И упал на пол, вырывая волосы… — Поднимайся! Не надо мне здесь драму разводить! — Заткни пасть! Это всё ты! Это из-за тебя всё! — он с бешенством рванулся в сторону тренера с огнём в глазах, намереваясь нанести ему смертельное ранение.       Старик был готов к этому и напряг броню, так что лезвие ножа просто сломалось, ударившись о металл. — Хватит! Ты и так слишком много натворил сегодня. Убийца!       Он лёгким движением руки откинул его от себя к стене, и тот безвольным мешком так и остался лежать, сильно вздрагивая и извиваясь.       Тренер лишь ухмыльнулся и ещё пару раз включил звук гонга, убедившись, что все мальчишки атакуют жёлтую ткань и останавливаются по сигналу. — Они готовы. Завтра, думаю, можно приступать. Уведите их.       Охранники развели их по комнатам. И для Васьки начался второй круг ада. Оставшись один, он выпустил наружу всё… Он расцарапывал себе бока, бился башней о стену, вырывал волосы клоками и беспрерывно выл, поэтому неудивительно, что вскоре после начала его истерики в комнату заявились Джерри, его охранник и врач. Видимо, всё вокруг здесь было утыкано камерами, вот и заметил «хозяин» неадекватное поведение подростка и забил тревогу. — Молодой танк, успокойтесь, пожалуйста, возьмите себя в руки! — ИС-2, тот самый врач, который, судя по всему, был здесь единственным, хотел уложить его в кровать, но получил болезненный удар в пушку. — Отпусти меня, урод! Не трогай меня! Васька махал руками, извивался, как змея, делал всё, чтобы к нему не притрагивались.       Охранник с врачом скрутили его и положили на кровать, но и это его не успокоило. Он продолжил брыкаться и орать… — Калько, сделай уже что-нибудь! Он же с ума сойдёт! — А что я могу? Если я вколю ему успокоительное, то завтра ему нельзя будет колоть препарат. Да у него просто печень накроется!       Джерри попытался погладить подростка по плечу, но тот начал ещё больше вырваться и кричать. — Оставьте его, вы только сильнее его раздражаете. — Я сам знаю, что делать со своим бойцом! Викентий, прекрати!       Тот извернулся так, чтоб исподлобья мог увидеть лицо американца. — Хватит называть меня так! Василий — моё имя! Ва-си-лий! Ты мне не хозяин! Ты урод! Урод! Ненавижу тебя! Ненавижу вас всех! Чтоб вы все здесь сдохли, как собаки под забором!       Врач закрыл ему рот рукой, чтобы он не закапывал себя ещё глубже, но было уже поздно.       Першинг переменился в лице, побагровел и громко, словно маленькая капризная девочка, запищал противным голосом: — Да как ты смеешь?! Наказать! Чтоб запомнил! Чтоб знал своё место! — Как его наказать? — спросил невозмутимый охранник. — Татуировку! Пусть набьют ему четырёхлистник на шее, в знак того, что ему повезло попасть к такому хорошему хозяину! Другой на моём месте его уже давно бы убил и выкинул в море! Уведите!