***
Следующим утром Уилл проснулся как обычно спутанный одеялами и покрывалами и несколько секунд потратил на то, чтобы выпутаться, потом уставился в пространство, мысленно перечисляя задачи, которые необходимо решить, и раскидал их в порядке важности. В этом случае «важность» означала «ужасность», а внезапная вспышка боли напомнила, что потребности тела игнорировать нельзя: организация похода в медучреждение должна занять приоритетное место в списке ужасных, но важных дел. Уилл громко застонал, неохотно выбрался из липнущих влажных простыней и, накинув одеяло на плечи, пошёл спотыкаясь в гостиную, чтоб отыскать нужный номер телефона. Он слишком долго им не пользовался. Обнаружился тот на исписанном клочке бумаги в ящике стола среди кучи ненужного хлама, который Уилл туда запихивал, потому что не мог заставить себя от него избавиться ― например, от туристических брошюр путешествий, на которые у него никогда не было времени, или от объявлений на сайтах знакомств, для которых он был слишком не уверен в себе, да и сил на них не оставалось. Сев на стул, он повертел клочок бумаги, собираясь с силами, чтобы набрать номер. На полке напротив стояла фотография его матери ― единственная, которая у него была. Уилл бегло посмотрел на неё с привычным чувством смущённой меланхолии. Мать глядела на него в ответ: безмятежная, непостижимая ― большие глаза и тонкие черты лица, которыми Уилл всегда восхищался, не осознавая даже, что унаследовал ту же красоту. Он не помнил их взаимодействия вживую, поэтому всегда ощущал вину за то, что не мог почувствовать что-то более сентиментальное, глядя на фото, и именно поэтому поставил её так, будто это икона, которая приносила упокоение. Порой ему было неловко, иногда он думал о своей двуличности, но кому-то стоило ощущать это, ведь отец никогда не стал бы поддаваться эмоциям, за что Уилл его ненавидел, а ещё ― за то, что тот не оплакивал мать и не уберёг. Подобное пренебрежение злило Уилла: некому кроме него о ней вспоминать, пусть она давно мертва и больше не заботится о нём. Грэм подозревал, что подобная участь забвения уготована и ему. Возможно, поэтому он так поступал, надеясь, что будет вознаграждён за усердие, когда после смерти его будут помнить кем-то другим. Уилл нахмурился, вдруг вспомнив стихотворение, услышанное в школе: «Когда уйду, меня не забывай, уйду туда, где царствует покой, где не коснёшься ты меня рукой»¹. Наверное, Ганнибал тоже его знал. Уилл сделал кофе, а потом бесцельно помешал его, несмотря на то что не добавил ни сахара, ни молока. Смирившись, он нашёл мобильник, чтобы набрать номер клиники, ответить на обязательные вопросы регистратора на другом конце провода и как можно быстрее прервать звонок, прежде чем передумает и откажется от записи. Разобравшись с этим, он с предельной осторожностью положил телефон на стол и вдруг зацепился взглядом за новый заголовок на сайте TattleCrime, открытом на ноутбуке. Он невольно поморщился: «СКУЛЬПТОР ВЫРЕЗАЕТ ЧЕТВЁРТУЮ», потому что да, так оно и было. Это определённо только начало ― не за горами адские времена, когда международная пресса пронюхает о происходящем. Они будут бесконечно муссировать эту историю, пока Скульптор не вырежет пятую, а потом и шестую жертву, и бог знает сколько ещё, высвобождая всеобщий страх и истерию, что только усложнит работу ФБР. Эта история разгорится ещё и потому, что все жертвы ― омеги, и это шокирует ещё больше, чем убийства детей. Уилл вновь нахмурился, обдумывая, почему подобная реакция в отношении омег вообще появлялась? Догадаться, впрочем, не слишком трудно: пропаганда гнева, ярости, как и многое другое, продиктована альфами, и, возможно, главным образом потому, что они были обижены ― кто смел вмешиваться и уничтожать то, что принадлежало им? Ибо пусть омеги в эти дни не столь редки, как несколько поколений назад, но всё же их было трудно встретить повсеместно, поэтому для менее обеспеченных альф они оставались недосягаемой мечтой, с которой они не то что связать жизнь не могли, но даже не удостоились бы чести прикоснуться. Вот почему омег столь оберегали, вот почему альфы так яростно конкурировали за них, и именно поэтому беты так радовались рождению омег в семье ― например как отец Уилла: из-за астрономических сумм, за которые они могли бы продать отпрысков. Давно прошли те дни, когда альфы сражались за омег не на жизнь, а на смерть, но природа соперничества по-прежнему оставалась свирепой и в наши дни, пусть и в более утончённой форме ― кто богаче, тот и победитель. Привлекательную женщину-омегу могли перепродать за пятизначную сумму, а если она родом из известной уважаемой семьи ― цена удваивалась. Даже не слишком привлекательных (по абсурдным стандартам альф) особей могли с лёгкостью продать за ненамного меньшую сумму. Однако престижность мужчин-омег (теперь совсем редко встречающихся) варьировалась в зависимости от предпочтений конкретного альфы (для кого-то они были фетишем, а кто-то оценивал их ниже женщин-омег из-за меньшей фертильности). Но даже предположительно непривлекательный самец-омега, покупаемый равнодушным альфой, мог принести в семью денег больше, чем некоторые могли заработать за целую жизнь. Тем не менее, несмотря на опыт в этом вопросе, Уилл всё ещё не считал своё существование чем-то редким, ценным и кем-то желанным. Возможно, ещё и потому, что это не принесло ничего, кроме стресса и трудностей. Хотя, если не брать в расчёт его неприязнь к этой теме, всё же омеги встречались не так часто, как беты, и само их существование вызывало полный внутренний раздрай у альф ― ярким примером стали сцены недавних преступлений: большинство альф-коллег не могли находиться рядом с мёртвой омегой. Даже Джек и Ганнибал (несомненно, более крепкие представители, чем остальные) поначалу явно ощущали некий дискомфорт, прежде чем с трудом брали себя в руки и возвращались в рабочий режим. ― Трудно объяснить почему, ― сказал Джек Уиллу как-то. ― Как будто инстинкты бьют тебя прямо в живот. И неважно, что ты никогда не знал лично этих омег, ― всё равно подобная реакция неизбежна. ― Но что происходит? ― Я ведь сказал: объяснить трудно. Это будто… Не знаю. Горе? Вина? Как будто тебе больно за то, что с ними случилась беда. ― Уилл одарил его скептическим взором, тогда Джек отчаянно всплеснул руками. ― Спроси лучше у доктора Лектера, ― добавил он наконец. ― Он лучше умеет объяснять, чем я. И, возможно, в курсе биохимических реакций, стоящих за всем этим. Только вот Уилл не хотел расспрашивать Ганнибала, и в конце концов разговор завершился, когда молодой фотограф подошёл к Джеку и принялся допытываться, встречал ли тот когда-нибудь живого омегу, и если да, на что это похоже? В этот момент Уилл неосознанно опустил руку в карман и сжал флакон с бета-феромоновым спреем, который регулярно носил с собой, как какой-нибудь астматик ― ингалятор. А Джек тем временем пустился в анекдотические рассказы об омегах, которых знал, в то время как другой агент полушёпотом маслянисто поинтересовался у своего коллеги: «Ты когда-нибудь чувствовал запах омеги во время течки?» ― Никогда, ― был ему ответ. ― Я не такой везунчик. Что уж тут сказать? Недостаточно богат, чтобы даже подойти близко. ― Наверное, они пахнут как ничто в этом мире. Серьёзно, сразу отвал башки будет. Я однажды порно видел: огромный такой альфа ― большой, сукин сын ― и милый маленький омежка… Уилл сразу развернулся и пошёл к Прайсу, но воспоминание об этом разговоре терзало его до сих пор, будто что-то в зубах застряло, и, вспомнив о нём сейчас, он крепко зажмурился, тут же пытаясь забыть. Сделав пару глотков кофе, всё ещё слишком горячего, он подошёл к окну и прислонился к стеклу лбом, глядя на унылые почерневшие поля, покрытые ранними заморозками. День обещал быть удивительно серым и мрачным, на горизонте Уилл заметил стаю ворон, скорее всего кружившую вокруг останков какого-нибудь животного. Вороны в стаях могли убивать, хотя он не помнил, где слышал об этом, возможно по телевизору? Это очередная бессмысленная информация, которая пригодилась бы только любителям кроссвордов. Вороны, не обращая никакого внимания на разглядывания Уилла, продолжали кружить и нырять вниз, и что-то в их чёрном копошении тревожило его, вызывая зловещие мурашки. Вот почему их зовут убийцами: когда наступает смерть, они тут как тут. Легко передёрнув плечами, Уилл с трудом отлип от окна и пошёл в спальню, принявшись одеваться. Он пытался притвориться, что сегодня обычный день и беспокоиться не о чем. Всё хорошо. Всё вокруг ― всё-всё ― прекрасно. Звучало убедительно, как обычно и бывало. И стоя там, в пустой одинокой тишине под светом бледного зимнего солнца, Уилл почти убедил себя, что искренне верил в это.***
Приёмную доктора явно обставили в соответствии с представлением какого-то дизайнера о спокойствии. «Спокойствие, ― сказал себе этот мудак, ― это бледно-голубая краска, гравюры Клода Моне и комнатные растения. И плюш, чёрт возьми. Много плюша. Столько плюша, чтоб глазу больше не за что было зацепиться». И правда, везде был он: бледно-голубой, синий, белый, им были обиты даже стулья, только вот никто не удосужился сказать, что такой оттенок голубого похож на цвет кожи утопленника. На самом деле, после того как целых пять минут администратор ворковал и сетовал, почему же Уилл так долго не записывался на приём, пока он заполнял карту здоровья («Вы знали, сэр? Мы сотрудничаем с группой поддержки мужчин-омег, и они как раз набирают новых рефералов²»), Грэм отдал бы самому себе честь за то, что не сорвался. Хоть и желал ответить с тем же заботливым тоном: «А знаете ли вы, что у ваших стульев цвет трупа?» ― но, конечно, промолчал. Он лишь кивал как болванчик, ожидая, когда же этот тупой ублюдок поймёт, что ничего от него не дождётся, и отстанет, велев Уиллу присесть и ждать, что он и хотел сделать в первую очередь. Если не считать администратора и двух альф, которые, по всей видимости, сопровождали своих омег, Уилл был единственным мужчиной в приёмной. Альфы то и дело, не скрываясь, одаривали его любопытными взглядами, поэтому Уилл упрямо смотрел в ответ, пусть и знал, что они никогда не отведут взоров первыми. Но игра в гляделки ― неплохой способ скоротать время, учитывая, что из других развлечений тут глянцевые журнальчики, которыми, как, очевидно, думал дизайнер гниющих кресел, должны были заинтересоваться омеги: советы по моде и красоте, избыток жеманных знаменитостей с плоскими блестящими зубами (как надгробные плиты), советы по планировке «красивого дома» и ― Уилл недоумевающе округлил глаза ― «Поделки для праздников! Украсьте центральную часть стола блёстками и шишками!». Уилл раздражённо поёрзал в кресле, потом залез в портфель, достал стопку отчётов криминалистов и начал их читать, к явному неудовольствию администратора, продолжавшего бросать критические взгляды поверх монитора. Уилл на третий раз поймал его взор и вызывающе зашуршал отчётами, потом для пущего эффекта одобрительно замычал, якобы вчитываясь в содержание. Тогда сидевшая напротив женщина-омега встала и направилась в сторону кабинетов, взяв с собой своего альфу (один выбыл ― остался ещё один), а другая склонилась к своему и что-то поспешно зашептала на ухо. Тот похлопал её по руке и наконец перестал пялиться на Уилла (победа одержана; как босс). Спустя ещё пару минут вторая пара тоже исчезла за вращающимися дверями, которые вели к кабинетам врачей, оставив Уилла одного среди бледно-голубого окружения и растений в горшках. Спустя ещё какое-то время пришла новая женщина-омега, которая бросила нервный взгляд на отчёты Уилла, а администратор неодобрительно откашлялся, на что Уилл вновь зашуршал бумагами. Ему очень хотелось открыть окно, потому что в помещении стало слишком душно, но ни на одном не было ручек. Это было невыносимо, как и остальные аспекты «заботы о пациентах», отражавшиеся в голубой обстановке и снисходительности окружающих. Вот взять, например, ящик с пластмассовыми игрушками в углу ― хотя он явно предназначался для детей, которых пациенты могли бы привести с собой, по задумке дизайнера он явно кокетливо намекал, что взрослые омеги тоже могут им воспользоваться. Даже картины на противоположной стене изображали целый набор жеманных пушистых зверьков, которых можно выбрать для украшения детской. У всех было тупое выражение морды и глупо звучавшие названия. Вомбаты? Валлаби? О Господи, я хочу домой, подумал Уилл, и короткая вспышка боли вновь пронзила живот. Он вытянул ноги, пытаясь дышать не слишком шумно, потом поднял глаза и увидел, как администратор надвигался на него с мрачным решительным выражением лица. Поначалу Уилл заподозрил, что он попытается конфисковать отчёты (уже приготовился к стычке), но тот, оказалось, подошёл, только чтоб сказать, что доктор Рейнолдс готова его принять. ― Я провожу вас, ― добавил администратор, бросив очередной брезгливый взгляд на отчёты. ― Можете подержать их минутку, хорошо? ― мстительно попросил Уилл и всунул отчёты в руки администратору, сделав вид, что рылся в портфеле. Администратор был потрясён, но отказаться не посмел, поэтому стоял, держа бумаги двумя пальцами, со смиренным страданием на лице. ― Большое спасибо, ― ласково добавил Уилл. ― Не за что, сэр, ― ответил администратор, что можно было бы перевести как «Вы ублюдок, сэр». Уилл вновь улыбнулся ― ещё более блаженно, чем до этого, ― забрал отчёты и позволил провести себя через вращающиеся двери в сверкающий белизной и хромом коридор. Кабинет доктора Рейнолдса ― третий слева; доктор встала приветствовать его, когда Уилл вошёл. Бодрая жизнерадостная женщина лет пятидесяти с добрым и слегка раздражающим, материнским назидательным тоном (Уилл понял всё за считанные секунды и начал мысленно отсчитывать время до момента, когда она не выдержит и назовёт его «молодым человеком»). ― Простите, что пришлось заставить вас ждать, мистер Грэм, ― сказала она, когда он сел на стул. ― К сожалению, мы сегодня немного отстаём от графика. Ну вы знаете, как это бывает. ― Ничего страшного, ― ответил Уилл. ― Я никуда не тороплюсь. ― Пусть это неправда и на самом деле он торопился, и только когда она одобрительно закивала, он впал в сюрреалистическое состояние осознания, что пытался угодить ей, чтобы она сказала ему то, что он хотел услышать. ― Итак… ― сказала доктор Рейнолдс. ― Боли в животе? ― Она начала перебирать лежавшие перед ней бумаги. ― И как долго вы принимаете подавители эстрального цикла³? ― Уилл скрестил руки на груди, отказываясь отвечать: в конце концов у неё всё написано под носом, зачем ей слышать то, что можно прочитать? ― Это слишком большой период, мистер Грэм. Вы ведь это понимаете? Гораздо дольше, чем было бы целесообразно с медицинской точки зрения. Уилл осторожно поправил очки на переносице. ― Наверное, ― всё, что он сказал. ― Вы что, путешествовали? ― мягко добавила доктор Рейнолдс, что ― Уилл точно знал ― являлось эвфемизмом для «Вы что, ходили по разным врачам, чтобы получить рецепт, и лгали каждому о том, зачем вам это нужно?». Технически это запрещено, но все так делали ― приходилось, потому что ни один доктор не стал бы рисковать лицензией, постоянно выписывая одному и тому же пациенту подавители течки. Официальная позиция медучреждений была таковой: хроническое использование таблеток опасно, но Уилл убеждён, что не это истинная причина. Дело в альфах: вряд ли их интересовало наделение омег неограниченной властью контролировать периоды течки. Уилл не сдержался и раздражённо вздохнул из-за подобной тянущейся испокон веков несправедливости, а доктор Рейнолдс бросила на него сочувственный взгляд. ― Могу я поинтересоваться, почему вы приняли такое решение? ― Нет, ― вежливо ответил Уилл. ― Не совсем. Доктор Рейнолдс энергично закивала, сунула ручку за ухо и вернулась к папке с записями. ― Ладненько. Головные боли беспокоят? Дезориентация? ― Нет. ― Ещё какие-нибудь симптомы? ― Нет. Доктор Рейнолдс начала постукивать туфлей по полу. ― Нет перепадов настроения? Галлюцинаций? ― Нет. ― Ладно. Просто боль в животе? ― Только она. Доктор Рейнолдс замолчала, потом по-совиному глянула поверх очков: Уилл узнал этот жест ― ведь сам так частенько делал ― и тут же решил прекратить раз и навсегда. ― Насколько сильно болит? По шкале от одного до десяти? ― Я не уверен. Всегда по-разному. ― Насколько сильно в самом худшем случае? Уилл прикусил губу, уставился в пол. ― Наверное, восемь. Возможно, девять. Доктор Рейнолдс снова кивнула, потом взяла ручку, сделав несколько пометок, затем отодвинулась от стола, жестом указав на тонкий халат, висевший на крючке у двери. ― Ну хорошо, молодой человек, ― сказала она (боже). ― Давайте вас осмотрим. Раздевайтесь и… ― Лицо Уилла тут же помрачнело, доктор нетерпеливо вздохнула. ― Осмотр неизбежен, мистер Грэм. Сегодня в клинике нет докторов-мужчин, но если вы предпочитаете… ― Нет, простите, всё хорошо, ― быстро сказал Уилл. И вот оно, снова это ёбаное слово: хорошо. Хорошо-хорошо-хорошо… Будто, произнося это, он приближал возможность воплощения слова в реальность. По какой-то причине он поймал себя на мысли о Ганнибале ― возможно, потому что это слово плотно ассоциировалось с ним, хотя в его случае речь шла вовсе не об отчаянии, а скорее о роскоши и достатке. Хорошее вино. Хорошая еда. Первая скрипка в балтиморском филармоническом оркестре хороша. Уилл заморгал, вынужденно вставая и глядя в лицо доктора Рейнолдс. ― Простите, ― вновь сказал он. ― Что я должен делать? ― Снимайте с себя всю одежду, пожалуйста, и наденьте это. Потом ― на стол и ложитесь на бок. ― Она принялась зашторивать занавеску вокруг смотрового стола, потом на полпути остановилась и кинула в его сторону сочувственный взгляд. ― Пожалуйста, мистер Грэм, постарайтесь не нервничать, ― ласково попросила она. ― Попытаюсь осмотреть вас как можно более осторожно. В большинстве случаев такие симптомы ничего серьёзного не означают. Но если что-то обнаружится… ― Она вновь замолчала, потом улыбнулась ― бодро, ярко, терпеливо. ― Тогда вы пришли в нужное место, не так ли? Мы сделаем всё возможное, чтобы всё поправить. Уилл кивнул и, дождавшись, когда она отойдёт за занавеску, разделся и надел халат, осторожно улёгшись на столе и подтянув колени к груди. Это не совсем то, что она велела сделать, но он помнил, как лежал раньше: поза, принятая по умолчанию, когда уязвим и напуган. Защита жизненно важных органов, попытка сделаться как можно меньше в надежде, что никто вас не увидит… Хотя обычно они всё равно видели. ― Да, ― ответил он, когда доктор Рейнолдс подошла к нему. ― Да, знаю. Всё хорошо.***
Размышляя о приёме после, Уилл пришёл к выводу, что доктор его жалела. Или так все врачи вели себя с омегами? Слишком много времени уже прошло с тех пор, как он ходил к докторам, поэтому не мог вспомнить, всегда ли они такими были, хотя Уилл даже представить не мог, чтобы кто-то из докторов, которых он знал, вели себя в такой покровительственно-опекающей манере, ведь это, безусловно, непрофессионально. Никогда те же Ганнибал или Прайс не позволили бы себе похлопать кого-то по руке или бормотать успокаивающую чепуху. В определённый момент Уилл от боли задержал дыхание, а доктор положила руку ему на голову, будто благословляя. Или, если точнее, будто он был ребёнком, требующим утешения и жалости. ― Всё нормально, мистер Грэм, ― сказала она. ― Ещё немного потерпите. Уилл ничего не ответил, потому что было слишком больно и унизительно. Он мог лишь бездумно пялиться в одну точку и представлять, как бежит по полю к своим собакам: свободный, раскованный и, что важнее всего, далеко отсюда. ― А так больно? ― спросила доктор Рейнолдс, возвращая Уилла в реальность. Тот ахнул, после чего она вновь успокаивающе шикнула сквозь зубы. ― Хорошо, мы закончили, ― сказала она чуть позже. Пауза. Вздох. Вновь похлопывание по руке Уилла. ― Выходите, как будете готовы. Несколько секунд Уилл просто лежал, охваченный ужасным желанием заплакать, потом с усилием взял себя в руки, механически переоделся, как и утром. По другую сторону занавески его ожидала довольная полной клинической картиной доктор Рейнолдс, которая пригласила его сесть, больше не выказывая желания погладить его по волосам или руке. ― Ладно, мистер Грэм. Что ж, хорошая новость заключается в том, что никаких признаков опухолей, отёков, иных повреждений нет. Кровь циркулирует нормально. Вам не помешало бы набрать вес, но в остальном вы действительно вполне здоровы. ― Она замолчала, а Уилл, уже затрепетавший было в надежде, вновь поник, потому что он тут же понял, что есть какое-то «но». ― Но, ― добавила доктор Рейнолдс, ― без сомнения, вам стоит прекратить принятие подавителей эстрального цикла. ― Она подняла брови, замолчав, когда Уилл понял, что отчаянно затряс головой в ответ. ― Мистер Грэм… ― Нет, ― внезапно отчаянно возразил Уилл. ― Нет, я не могу… ― Мистер Грэм, мне очень жаль, но другого выхода нет. Вы должны понимать, что боль в животе ― это только начало. Продолжите в том же духе ― и это может спровоцировать серьёзные проблемы: лихорадку, потерю координации и в конечном счёте невротическое расстройство. Вот почему я ранее спрашивала про перепады настроения и галлюцинации. ― Может, мне попробовать другой тип таблеток? ― тревожным, низким, напряжённым голосом спросил Уилл. ― То есть люди ведь так делают? Я точно знаю, что делают. Я читал об этом… И в журналах пишут… ― Я знаю, мистер Грэм, ― сказала доктор мягко, ― но с мужчинами-омегами всё намного сложнее, чем с женщинами. Особенно сложно в вашем случае, потому что, судя по анализу крови, у вас отсутствуют волокнистые хромосомы, регулирующие подобные гормональные эффекты. Это не редкость для мужчин-омег и в целом не несёт никаких проблем для кого-то вашего возраста. ― Она вновь замолчала, одарив его многозначительным взглядом. ― И не принесёт, если позволите своему телу пройти через естественный цикл. У Уилла внезапно возник перед глазами образ отсутствующих хромосом с чемоданами, кричащих друг другу: «Пошли, парни, ― нахуй этого мужика. Давайте, в путь!» ― Ну есть же какие-то другие варианты, ― настаивал Уилл. ― Прошу, что угодно. Даже если экспериментальные, мне всё равно. ― Я не могу выписать вам экспериментальные препараты, ― резко сказала доктор Рейнолдс. ― И даже если б могла, ваша страховка не покрыла бы всех расходов. ― Я могу найти деньги. Доктор Рейнолдс нахмурилась, принялась постукивать ручкой по столу с явным беспокойством, от чего Уиллу хотелось кричать в раздражении. ― Мистер Грэм, простите меня, но я не совсем понимаю вашей реакции. Будто я вам сообщила, что вы больны. Вам всего-то нужно перестать принимать таблетки ― и всё будет хорошо. ― Я не могу. Доктор Рейнолдс медленно выдохнула, будто пытаясь сдержать раздражение. ― Почему нет? ― с нарочитой терпеливостью спросила она, а потом, когда Уилл не ответил, добавила: ― Если вы не скажете мне, тогда я не смогу помочь. Уилл заметно съёжился. ― Вы в любом случае не сможете помочь. Это не медицинская проблема. Доктор Рейнолдс вздохнула, затем наклонилась вперёд. ― У вас есть постоянный партнёр? Уилл открыл рот, потом закрыл, она выжидательно подняла брови. ― Всё сложно, ― наконец сказал он. Господи, когда что-нибудь было легко? ― Сейчас нет. Но я должен был получить метку. Когда меня… ― Он замолчал, потому что хотел сказать «продали», но звучало бы слишком мелодраматично, даже если по сути это правда. ― Я должен был быть помечен, отец передал ему право собственности. Но я почти сразу же ушёл. Он был… ― Множество неподходящих прилагательных вертелись на языке, но Уилл покачал головой, избавляясь от них. ― Он был не слишком ко мне добр. Я не могу вернуться. Всё равно что добровольно сесть в тюрьму. ― Не то чтоб это даже подходяще сравнение, потому что тюремный срок рано или поздно истекал, тогда как жизнь с Эндрю была бы вечным рабством без возможности досрочного освобождения. Навсегда, пока «смерть не разлучит нас». ― Он вынудит создать семью, ― добавил с нарастающим отчаянием Уилл. ― Не разрешит мне продолжать работать, даже выходить одному на улицу… вообще иметь независимость хоть в чём-либо. Мне ничего нельзя будет делать. До сих пор ему не удалось меня вернуть, но если течка начнётся снова… О Господи, она всё изменит. Вы понимаете, доктор Рейнолдс? Прошу, скажите, что понимаете. Уилл резко замолчал, внезапно охваченный горестной неизбежностью, а доктор Рейнолдс сочувственно вздохнула. ― Я понимаю, ― тихо сказала она. ― Вы думаете о деле «Рэндалл против Уилсона», так ведь? Мне правда очень жаль, мистер Грэм. Законы в этом отношении варварские. ― Доктор помолчала, потом, понизив голос, прошептала (что Уилл нашёл довольно зловещим ― будто даже в уединении медклиники альфы каким-то образом могли узнать, что она их критикует, и наказать её должным образом): ― Эти права собственности в большей части Европы сейчас не действуют. В Канаде тоже, полагаю. ― Потом она прокашлялась, выглядя неловко, поняв, что восхваление лучшей доли европейских омег вряд ли полезно. ― Честно говоря, мистер Грэм, нам часто встречались аналогичные вашей ситуации, и случай с Рэндаллом повторялся крайне редко. Нечасто всё заходит так далеко, и почти в каждом случае сторонам удавалось прийти к взаимоудовлетворительному соглашению, не привлекая суд. До этого момента Уилл тупо смотрел в пол, но теперь резко поднял голову. ― А что с другими? ― Простите? ― Вы сказали, что несколько случаев всё же было. И что же случилось с теми омегами? ― О. Э… Ну, омег принудили вернуться к альфам. ― Они потеряли право на своё жилище? ― Не уверена. Но предположу, что да. ― Домашний арест по поручению их альф? ― Нет… Я совершенно уверена, что так далеко дело не заходило. ― Но могло бы? В теории? ― Ну, если только теоретически… ― Потому что альфа устанавливает опеку и законные права на любую омегу с активным эстральным циклом. ― Да… Да, у них появились права на омег, но, уверена, они не применяли столь крайние меры. Иначе семьи омег вмешались бы. ― У меня нет семьи, ― резко возразил Уилл. Доктор Рейнолдс вновь сочувственно вздохнула. В какой-то момент Уиллу показалось, что она вот-вот начнёт заламывать руки. ― Если он попытается вернуть вас… возможно, с ним удастся договориться? ― Уилл покачал головой, а она с надеждой добавила: ― Но если вы привлечёте третью сторону в качестве арбитра? Я бы с радостью сама вступилась бы, если понадобится. То есть если вы так настроены против, он может решить, что проще найти новую пару. Уилл коротко рассмеялся ― горько и невесело. ― Нет, не решит. ― Вы уверены? ― Если б я добровольно согласился пойти с ним, то он, скорее всего, потерял бы интерес, ― ответил Уилл ровно и бесцветно. ― Ему нравится моё сопротивление. ― Ох, мистер Грэм, ― сказала доктор, по выражению лица читалось «Ох уж эти альфы». ― Мне так жаль. ― Он уже со счёту сбился, сколько раз она это сказала, но винить её было не в чем. Что ещё она могла предложить, кроме сочувствия? ― Может, он не найдёт вас? ― добавила она. ― Ваше состояние может дать ему законное право насильно вернуть вас, но если до сих пор он не пытался этого сделать, возможно, и беспокоиться не стоит? Им ведь часто всё равно. Есть такое клеймо, связанное с беглыми омегами… ― Она замолчала, явно сожалея о выборе слова. ― То есть теми, кто оставил своих альф. ― Знаю, ― ответил Уилл механическим голосом. ― Они видят в вас самое ценное, чем могут обладать, это вопрос гордости. И я считаю, что нередки случаи, когда они рассказывают окружающим, что пропавший омега просто умер, а потом покупают нового через пару месяцев, чтоб не ударить в грязь лицом. И ваш мог поступить так же. ― Я не могу рисковать. ― Но даже если и так, ― настойчиво продолжила доктор Рейнолдс, ― возможно, это не имеет значения? ― Все её заверения явно были направлены на попытку убедить Уилла в собственной правоте, минимизировать степень его проблем, потому что признать, что она бессильна ему помочь, было бы неловко. Другими словами, Уиллу должно стать лучше, чтобы и она почувствовала себя соответствующе. Но спорить в этой ситуации вряд ли стоило, поэтому он лишь обессиленно кивнул, а доктор вновь протянула руку через стол и похлопала его по тыльной стороне ладони. ― У нас тут есть хорошие юристы-консультанты. Может, хотите с кем-то поговорить? ― Всё хорошо, ― автоматически повторил Уилл. Это звучало не слишком убедительно, но он всё равно сказал, потому что у него всё ещё была гордость и он был полон решимости цепляться за её обрывки, пусть мир и сделал шаг к тому, чтоб рухнуть. Уилл выдавил слабую улыбку, защищаясь от очевидной жалости доктора. И повторил, что всё хорошо. Повторил громко, чётко, несмотря на то что это явно не так и понадобился бы не один световой год, чтобы всё стало хорошо.***
Уилл не помнил, как прошёл через хромированный коридор, сел в машину, ехал по дороге и как добрался до дома. Хотя вот он, здесь, открывал три замка, входил внутрь, сбросив пальто, кормил и гладил собак, как всегда беспокоясь о том, чтобы приласкать каждого поровну. Потом он по обыкновению забыл приготовить поесть и сел за стол, уставившись на фотографию матери, чувствуя внезапный укол вины от того, что пятый день подряд не покупал ей цветы. На запястье он оставил ручкой напоминалку: «Ц», потом выдвинул нижний ящик, найдя небольшую записную книжку в кожаном переплёте, спрятанный среди брошюр с путешествиями, сайтами знакомств и остального хлама. Он приобрёл её, чтоб впоследствии превратить в дневник, потому что где-то услышал, что ведение дневника рекомендуется, кажется, как нечто терапевтическое. Он даже уже не помнил, чья это идея, возможно даже Ганнибала, но её представили как эффективный способ выражения и обработки огорчающих чувств. Катарсис⁴ ― вот слово, которое использовалось, ― написание о том, что чувствуешь, приведет тебя к катарсису. Уилл неожиданно понял, что идея его захватила, казалась чем-то с налётом романтики, если не сказать героическим ― в век ноутбуков и планшетов сидеть, царапая карандашом или чернилами лист бумаги, пока самые сокровенные мысли не окажутся излитыми на белом холсте рукописными штрихами мудрости, проницательности и творчества. Поэтому Уилл выбрал именно книжный вариант, чтобы оправдать ожидания (толстая кремовая бумага, слегка пожелтевшая от времени, переплетённая в глянцевую кожу тёмно-красного цвета, словно кровь). Выглядела она деталью со стола старого мастера эпохи Возрождения, и, конечно же, лишь глубинная, неодолимая информация могла найти пристанище в подобной книге. Но в конечном счёте за прошедший год Уилл оставил внутри всего пару записей. В основном потому, что в доверии собственной боли самому себе было нечто такое одинокое и мрачное, что он решил, что будет обращаться исключительно к Ганнибалу в своих записях. Нет, конечно доктору Лектеру никогда не представится возможность прочесть дневник, но даже если слова останутся втайне, Уилл чувствовал, что важно иметь доверенное лицо, разделяющее его боль, пусть оно об этом и не в курсе. Однако даже зная, кому пишет все эти строки, Уилл не дерзнул вписывать его имя на бумагу, поэтому вверху страницы всегда выводил: «Дорогой Ты». Не слишком хорошее начало, но хоть какое-то. Слегка приободрившись, Уилл начал писать ― с неловкостью осознавая, как высовывал кончик языка, словно ребёнок, пытающийся овладеть искусством правописания. А потом вновь пришёл приступ боли, да такой сильный, что Уилл задохнулся, зажмурился, непроизвольно заскулил. О боже, это становится практически невыносимо, почему она не выписала мне обезболивающее? Почему он сам не попросил об этом? Он должен был это сделать. Уилл решил, что лучше бы отвлечься, и взглянул на записи, которые пока состояли из шести слов. Он даже удивился, как умудрился изложить весь этот долгий, сложный кошмар столь кратко: «Я не знаю, что мне делать». Уилл смотрел на них какое-то время, потом отложил ручку, схватил пальто с крючка и вышел наружу, тихо и осторожно, чтобы не потревожить собак. Лицо обдул свежий воздух, слегка морозный, пахнущий сыростью. Уилл поднял воротник и сунул руки в карманы, зашагав по умирающим кукурузным полям, не глядя по сторонам. Тени удлинялись с каждой минутой, мир плавился в лужах пурпурного и серого, казалось, уместно сейчас было кровоточащее алым небо от заходящего за горизонт солнца, ветер усиливался, качая голые деревья с безлистными ветвями, а Уилл уходил всё дальше от дома, и никто, кроме чучела, не слышал, как он кричит, кричит и кричит.***
Следующий день начался точно как предыдущий: Уилл с трудом выбрался из постели, бесцельно помешал кофе, глядя в окно, потом сел в машину, направившись на работу в полном одиночестве (он ещё не знал, что о цветах ему вновь придётся забыть). Перед входом толпились репортёры, требующие комментариев по делу Скульптора, поэтому Уилл припарковался на задней стоянке, чтобы избежать с ними столкновения. В фойе слонялись Скиннер и Сименс, и Уилл уже собирался прошмыгнуть мимо них, как неожиданно врезался в Джека, шагавшего по коридору в своей обычной решительной манере. ― Полегче, ― добродушно сказал Джек. ― Куда ты так торопишься? Подальше отсюда, подумал Уилл, хотя, конечно, не сказал этого, а просто пожал плечами. Джек же, притихнув, всмотрелся в него пристальнее. ― С тобой всё нормально, Уилл? Ты выглядишь слегка… ― Слегка что?.. Джек нахмурился, явно не зная, как лучше описать его вид, в конце концов выдав: ― Слегка бледнее здорового человека. ― О, ― неопределённо откликнулся Уилл. ― Правда? ― Совершеннейшая. Даже бледнее обычного. ― Уилл вновь пожал плечами, Джек же перекатился с носков на пятки, окинув его одним из своих напряжённых взглядов ― предположительно должных выглядеть как доверительные, но на самом деле они производили противоположный эффект. ― Уилл? Серьёзно, ты ведь знаешь, что можешь мне рассказать. Что-то случилось? Всё случилось, отчаянно подумал Уилл. И всё очень плохо, а это лишь начало перед главным кошмаром. Джек по-доброму смотрел в ответ, слегка морщась от беспокойства, а Уилл ощущал, как его захлестнула новая волна безнадёжности от того, что масштаб его проблем настолько велик, что даже высокопоставленный чиновник ФБР не мог помочь. Что мог сделать Джек? Если б он мог менять законы, если б способен был изменить физиологию Уилла, а помимо этого ничего ему не поможет. Он словно пытался выполнить одну из неразрешимых задач в сказках: сосчитать песчинки или принести воду в решете. Уилл вдруг понял, что Джек вновь звал его, и на долю секунды его охватило безумное желание разреветься здесь и сейчас, но он стиснул зубы, заставив себя поднять взгляд, и отважно выдавил улыбку. ― Нет, ― сказал он. ― Ничего не случилось, Джек. Со мной всё хорошо.