Tonacy brzytwy sie chwyta

Едва открыв глаза, Ян увидел, что проспал всё на свете - была половина двенадцатого. И в то же время это было очень удачно - ему не пришлось дожидаться субботней почты, которую приносили в промежуток от девяти до десяти. Отца не было дома. Он всегда уходил по субботам играть в бильярд в клубе «Карамболь». Не на деньги, конечно. Ян хотел было сперва позавтракать, как бы отодвигая предстоящее удовольствие - но потом отставил кружку с налитым чаем и бросился из квартиры вниз по по лестнице, к почтовым ящикам. Он жадно запустил руку в ящик 8... и его рука нащупала только его жестяное дно. Ощущая кислый привкус во рту, Ян ещё раз пять обшарил его - хотя было и без того понятно, что он пуст. Потом он заглянул в соседний ящик - может, почта вообще не приходила? Но нет, в соседнем ящике, принадлежавшем пани Левандовской, лежал журнал «Вяжем дома», который она выписывала, а ещё из другого торчало извещение из газовой компании на тонкой папиросной бумаге. В общем, почта приходила - просто для него ничего не было, и приглашения на День рождения Анджея Горакова тоже. Ян молча вернулся к себе. Автоматически он выпил чай, съел булочку и вымыл чашку, а потом уставился в окно. Всю ночь ему снилось это приглашение - иногда стандартная пёстрая открытка из канцелярского магазина с блёстками, иногда - карточка ручной работы с окантовкой из синей ленты, а иногда - что-нибудь совершенно необычное, вроде конфетной обертки или граната, на котором будет выцарапан адрес и имя... И вот как всё кончилось. Анджей не пригласил его на День рождения... не признал и не оценил. Нет, ты не мой друг. Ты одноклассник, да и всё. Так просто. И здорово горько. Янис вскочил с места, лихорадочно оделся и бросился на улицу. Он хотел развеяться и заставить себя осознать, что ничего плохого не произошло. В лицо ему дул холодный ветер, на высоком бледном небе не было ни облачка. По улицам гуляли люди, одетые в тёплые пальто и пёстрые шарфы - был выходной. Листьев на деревьях уже почти не было. По правую сторону от Яна потянулась чугунная изгородь с изящными завитушками. Это был сквер Железнодорожников (название сохранилось ещё со времен коммунистов, и было таким незатейливым и неброским, что менять его не стали). Там не было ни колеса обозрения, ни каруселей, ни других аттракционов - только игровая площадка, недавно восстановленная маленькая часовня святой Ядвиги да искусственный прудик, к которому спускались широкие серые ступени. Короче говоря, Ян редко туда ходил. Но теперь ему захотелось пройтись по его дорожкам, среди клёнов, дубов и тополей, посмотреть на прудик, покачаться на качелях... просто чтобы успокоиться. В парке было неплохо. Густые заросли защищали от ветра, было чисто, даже уютно. Гуляли мамы с колясками, парочки и такие же школьники, как он. В прудике обосновалась стая уток, которая явно готовилась к отлёту в тёплые края. Ян долго любовался ими, жалея, что не прихватил с собой хлеба. Изредка, в детстве, отец водил его кормить уток. Яну это очень нравилось. Он пошёл дальше, вглубь сквера. Проходя мимо маленькой изящной часовни, чья решетка была увита красными лентами, он поклонился - но думал Ян о другом. Он размышлял о Дороте. Скорей бы завтра, скорей бы воскресенье! Скорей бы снова поцеловать её! Может, Анджей и не любит его, но его точно любит Дорота. Сколько они уже пережили вместе! Она приходила к нему в больницу, когда ему вырезали аппендицит, он приходил на концерт в музыкальную школу... Какие славные воспоминания! В актовом зале приятно пахло, сцену закрывал алый занавес. Дорота выступала первой во втором отделении её школьного концерта. И вот занавес открылся, конферансье объявил её: «Дорота Соломенная. Этюд для флейты ре-мажор Флейшера», и она вышла на сцену, под софиты. Одетая в синее платье с белыми манжетами, она сама была бела, как её манжеты. Её взгляд заметался, и тут она увидела Яна - он сидел во втором ряду. Перемена была разительной! На её щечках мигом появился румянец, плечи расслабились. Дорота благодарно улыбнулась ему, приложила флейту к губами, и актовый зал заполнился восхитительными звуками. Потом она сказала ему, что ей поставили пять с минусом. Это была очень высокая оценка. Потом они возвращались домой в мартовских сумерках. На улицах была гололедица, они то и дело подскальзывались и глупо хихикали, и красивое жёлтое пальто Дороты из жёлтого драпа почти светилось. Она выглядела в нем как настоящая леди. Чудесное пальто! Ян даже радовался, когда она давала ему его подержать - в кино или на выставках. Это было всё равно что держать в руках саму Дороту... ну, почти. Ян споткнулся. Нечто желтело сквозь кусты, из-под еловой лапы - едва заметно, так, что если бы Ян не думал в тот момент о доротином жёлтом пальто - он бы вряд ли заметил. И оттенок был тот же, что у Доротиного пальто. Сердце Яна радостно застучало, когда он беззвучно подобрался поближе и увидел знакомую длинную косу, свободно скользившую по спине. Он уже готов был окликнуть свою девушку, но Дорота слегка повернулась к сидящему рядом с ней незнакомцу, которого Ян плохо видел - его почти совсем закрывали ветви ели, которые низко склонялись над скамейкой - взяла его за руку и потянулась к нему губами. Потом раздался явный звук поцелуя. И это был не лёгкий чмок в щёчку - Дорота целовалась с незнакомцем глубоко и почти страстно. Потом они оторвались друг от друга и заговорили. Болезненно напряженным слухом Ян уловил следующее: -... так рада. Ничего подобного не испытывала. - тихо сказала Дорота. - Ты настоящая прелесть, особенно в этом пальтишке. - довольно громко сказал её собеседник. - А что, без пальтишка я уже не так хороша? - Дорота кокетливым жестом, который Ян хорошо знал, повела головой. - Ты во всём хороша... Ты говорила, что играешь на флейте? - Точно. - Может, ты поэтому так классно целуешься? - Это Ян натренировал меня. Его любимое занятие. А больше он, в общем, ничего не умеет. - она слегка, с иронией, хмыкнула. - А что, ты сказала ему?... - Нет пока. Может, на той неделе скажу. Мне надо ещё подумать... - Ещё, крошка? Да с какой бы стати? Чем я нехорош?! - Ты чудный, Бартек, просто прелесть! Но зато Ян всегда пунктуален, участлив и так смотрит на меня - не тебе чета! - Как? Как щенок? Может, он тебе тапки в зубах приносит? - У-у, Бартек, какой ты противный! - захихикала Дорота. Больше слушать Ян не мог. Он беззвучно, как косуля, исчез в кустах и вскоре выбежал из парка. - Что же... - бормотал он. - Да как же... почему же? Ему следовало задаться логичными вопросами - давно ли у Дороты другой парень? Что он сделал не так, что она ему изменила? А может, он ошибся сам? И не из-за Бартека ли она была в последнее время более рассеянной? Но он не мог. Сердце его рвалось от тоски. Вскоре он вынужден был остановиться, в боку закололо. Он прислонился к стене и огляделся, пытаясь понять, где находиться. Это был незнакомый перекресток, где стоял цветочный ларек, магазин «Бедронка», киоск «Ремонт обуви»... и костёл. Это был совсем маленький костёл, без украшений и без лепнины, почти лютеранский в своей строгости. Ян бы и решил, что это кирха - но табличка гласила: «костёл св. Казимира». «Утешение в скорбях ищите у господа...» - это тоже слова патера Доминика. А разве он сейчас не скорбит? Ян решил попытаться последовать совету школьного ксендза и дёрнул дверь. Внутри опять всё было почти как в кирхе - беленые стены, деревянные скамьи без резьбы - только яркий узорный покров и нарядная статуя девы Марии в нише всё же доказывала, что это католический храм. Внутри никого не было, только какая-то старушка сидела впереди и читала про себя молитвенник. Ян свернул в отрезок коридора, который вел к кабинету ксендза... дверь туда была приоткрыта, но Ян отвлекся на школьную парту, стоявшую у входа, обыкновенную школьную парту. За ней сидела мрачно одетая, красивая женщина с подведенными глазами. - Кого тебе? - неприветливо поинтересовалась она. - Здравствуйте, мне бы увидеть ксендза... - Ксендз Морошек занят. И тут Ян увидел, как патер - молодой, рыжеволосый - мелькнул в приоткрытой двери. В руках у него был пакетик с леденцами, а на голове наушники. Широко улыбаясь, он притоптывал и напевал: «We all live in Yellow submarine..» - Но, - не удержался Ян, он же... «Yellow submarine...» Женщина нахмурилась: - Ты не понимаешь? Раз занят - значит занят! Иди, мальчик, иди. «А вы его любовница, да?» - подумал Ян, но, к счастью, не сказал. И тут взгляд ксендза скользнул по нему! Ян мог поклясться в этом - ксендз его заметил. Ян ждал, что будет дальше. Ждал, что патер, заметив его выйдет и спросит, в чем дело - и, возможно, они поговорят по душам... Но ничего такого не произошло. Священник снова замурлыкал припев к «Жёлтой субмарине», а женщина встала и захлопнула дверь. Уходя, Ян припомнил пьесу, которую ставил школьный театр. Она называлась просто «Слепые», была совсем короткой, состояла в основном из разговоров и требовала большого мастерства - но школьники справились, насколько это было возможно. Они изображали группу слепых, забытых на каком-то страшном берегу и ожидающих священника, который привел их туда и ушел куда-то. А потом их находит собака священника. Один из них идёт вслед за ней и находит своего провожатого - а тот умер. Ян хорошо помнил, как тот слепой - мальчик из старшего класса, одетый теперь в плащ с капюшоном, с завязанными чёрной марлей глазами, пополз за сцену, держа руку на спине воображаемой собаки. И вот он скрылся... а потом раздался отчаянный крик: «Среди нас мертвец!.. Мне думается... мне думается, это священник! Он умер, ничего нам не сказав.» Только теперь Ян понял весь символизм этой сцены. Слепцы - это люди в целом, брошенные на берегу - или в жизни... но их некому вести назад, в приют, то есть просто по жизни. Священник - он олицетворяет ничто иное, как религию - умер. Дело было, конечно, не в конкретном ксендзе. Святое дело - послушать музыку, тем более «Битлз», и да и съесть пару леденцов... и даже любовницу можно простить. Но надо это делать в свободное время, а не в рабочее. А если бы пришел человек, у которого кто-то умер? Ян и без того не мог назвать себя истовым католиком, в костёл с отцом ходил прежде всего затем, чтобы послушать там орган, и молился на ночь на всякий случай. Это была скорее надежда, вариант - а вдруг? а вдруг? Всю свою жизнь Ян по сути присматривался, надеясь сформировать в итоге вердикт - верующий он или нет? И всё больше было аргументов в пользу «нет». А этот инцидент с ксендзом стал последней каплей. Вариант был вычеркнут, надежда испарилась. Ян вернулся домой вечером, в сумерках. Где он так долго ходил, он даже не мог бы сказать. Голода он не ощущал, времени тоже. Едва он зашёл, он увидел на вешалке знакомое пальто! Отец был дома! В душе у Яна вспыхнула ещё одна надежда. Разве отец ему не родной, не любимый? Вчера они так хорошо вместе поужинали... Он бы, наверное, не отказался немного утешить его. Ян немедленно стащил с себя ботинки, бросил на табуретку свою куртку, побежал в комнату к отцу - и столкнулся с ним в дверях зала. - Папа! - воскликнул он, чувствуя, что голос у него начинает дрожать. - Папа... - Что? - неожиданно резко спросил пан Цехановский. - Да ты, никак, ревешь? Ян поперхнулся, слёзы в глазах застыли, не выкатившись. - Нет. - пробормотал он, наконец. - Но это, в конце-концов, неважно. Истерикой больше, истерикой меньше - всё и так понятно. - А? Не отвечая, мужчина отправился в кухню и вернулся с банкой светлого пива. - А я старался, милейший. Я очень старался. Когда твою дурочку-мать, которая перебежала дорогу, сбил автобус - я решил, что мне даже повезло. Что я смогу воспитать тебя, моего сына, без её растлевающего влияния, добрым католиком, умным, сдержанным, храбрым и послушным мне. Видно, ничего у меня не получилось. Ты похож на неё как две капли воды... нет, даже хуже. Она хоть и была легкомысленной, но не такой дёрганной. - Я послушный, папа. - пробормотал Ян и вдруг вспомнил: - Мне накануне «отлично» за контурную карту поставили... Это известие отец встретил с глубоким равнодушием. Лишь закатил глаза, а потом ушел к себе. Ян последовал его примеру. В своей комнате он улёгся на кровать и отвернулся к стене.