После «смерти» Шизуки и побега Орочимару, Данзо вернулся из страны Воды как ни в чём не бывало ровно через неделю. Он также принялся за свои обязанности. К нему не было претензий. Точнее, они есть, но прямых улик нет, да и кто будет обвинять старейшину в измене деревни? Вот именно, никто. Минато и Кушина встречали его холодным взглядом, их сердца чувствовали причастность Данзо ко всей этой трагедии, о которой они все обязаны забыть. Коноха похоронила ещё одну правду, следующую правду про Учиха они так же безмолвно зароют.
***
На столе Минато лежал новый отчёт. Намикадзе взбудоражил все свои жёлтые волосы в стороны, он зарывал в них свои руки, стараясь понять, где он так просчитался, что за чёрная полоса в его жизни: дочь умерла, у Кушины после этого осложнения, следовательно под угрозой ребёнок, Какаши убил Рин. Да, она сама напоролась на удар Хатаке, дабы спасти деревню, безусловно, она — герой. Но если бы Намикадзе так не отвлёкся смертью дочери, а внимательно всё анализировал, то и Рин была бы жива, и без того замкнутый Какаши не ушёл бы во тьму ещё больше. — Только одни проблемы, что за проклятье?! — пробубнил он, сметая в порыве злости отчёт о смерти Нохара Рин. Ещё один погиб, а сколько их всего уже погибло?***
— Ай, Замарашка, больно! — крикнула Шизука, когда её новая подруга, единственный лучик света, за которые она может вцепиться в этом аду, заканчивала обрабатывать рану. Громко выдохнув, Узумаки развалилась на больничной кушетке. Она прикрыла глаза, стараясь унять боль, но это ничем не помогало, боль не утихала, если слёзы она не может удержать, то старается хотя бы не кричать, просто немного поскуливать от боли. — Тебе повезло, что ты перенесла этот опыт так легко, остальные умирали, кто в самом процессе, кто в начале, кто в конце, — голос дрогнул. Орочимару такой же опыт ставил на её муже, тот погиб, ведь этот змей не стал спасать жизнь её мужу после своего опыта. — После этого Орочимару-сан должен дать тебе несколько дней отдыху. Ты можешь тут полчасика полежать, но потом возвращайся в камеру… — Замарашка, а ведь все твои родственники погибли от рук Орочимару? — не смотря ей в глаза, спросила Узумаки. Ответом следовало печальное тихое «угу». — Я обязательно тебя вытащу и твою дочь, клянусь, — клятва дана была бодрым голосом, а улыбка полная смелости и отчаяния засверкала на лице, как звезда на совершенно тёмном небе. — Шизука, — она не верила в то, что у неё впервые за год появился человек, на которого можно положиться. — Такое ощущение, что Орочимару не твой только что живот изучал… — она не понимала, как Узумаки может, находясь в таком положении, улыбаться, да и ещё что-то обещать?***
На твёрдой койке лежала Шизука, она еле касаясь поглаживала свой живот ноющий от боли. Принимать еду она теперь могла только жидкую, поэтому суп серого цвета не внушал ей никакого аппетита. Ещё раз бросив печальный взгляд на тарелку, она отвернулась с мыслью помирать от голода, так помирать. Постаравшись укрыть всю себя лёгкой простынёй, она поняла бессмыслицу данной идеи и решила сделать по-другому. Взяв простыню в руки, девушка всячески пыталась вдавить её в стену, чтоб хоть на чуть-чуть преградить такой лютый сифон со стены. Но это не получалось, ладони и ступни уже были синими, пальцы ни ног, ни рук она практически не чувствовала. Холод сводил с ума. Рана ныла. Живот требовал пищу. К тому же появилось подозрение на простуду. Проклянув ещё раз саннина, она снова попыталась свернуться калачиком, но тщетно, стало только хуже, и из раны пошла кровь. Было холодно, больно, душевная рана болела ничуть не меньше физической, если не больше. Орочимару наблюдал всё это время за ней, он прекрасно видел её, а вот она слишком подавленная и усталая не могла ничего ни увидеть, ни услышать. Она лишь старалась согреться, хоть как-то унять боль, не показывая явного вида, что без чакры она полный ноль без палочки, но это выходило ужасно. Орочимару доставляло неимоверное удовольствие видеть боль, осознание безысходности и страх в янтарно-голубых глазах бывшей куноичи. Когда по телу уже донельзя ослабшей девушки прошлись мурашки, от нового прикуса губы пошла кровь, на глазах застыли хрусталики слёз, а на ресницах появился еле заметный иней; он вышел из тени с факелом без огня. Она и не заметила. Она продолжила потирать ладони в слепой надежде согреться. Как-то дышать на них. Уже находясь прямо у решётки, Орочимару использовал технику огня, дабы зажечь огонь на факеле. Настолько яркий, манящий, желанный огонь горел за решёткой. Такая неожиданность и напугала, и обрадовала Шизуку одновременно. Но хитрющее выражение лица говорило само за себя: огонь не за просто так. — Орочимару, что тебе нужно? Не издевайся надо мной! — крикнула она, закрыв глаза руками. Она понимала, что с помощью огня он её дразнит, что она не может даже встать с этой койки и подойти к огню, ведь цепь на её ноге не даст ей сделать от койки двух шагов. А Орочимару всё питался и питался её отчаянием. — Я вижу тебе холодно, а никудышная обработка раны даёт о себе знать, — и вправду сорочка была вся уже в крови, а девушка кое-как сдерживала крик, она с мольбой смотрела на него, но знала, что за «спасибо» он ничего ей не сделает. Когда же девушка начала держать руки у живота, покрикивать и с большой силой плакать, он выдвинул ей условия: — Шизука, я могу переделать эти швы, наложенные Замарашкой, дать тебе нормальной еды и более-менее приличную комнату, при условии что ты поможешь мне со свитками своего клана, ведь как ни крути, а ты росла с Кушиной, и она тебя обучала чтению этих свитков, — он направил огонь ближе к Шизуке, дразня её. — Ты ничего от этого не теряешь… — она оборвала его речь хрипом. — Эти свитки… Свитки моего клана, в них множество тайн и силы, просто так за свою жалкую жизнь я должна обречь на смерть свою деревню или другие страны?! — Свою деревню?! — Орочимару запрокинув голову, во всю мочь засмеялся истерическим смехом. Эхом тёмный смех раздался по подземелью, ударяясь о стены и возвращаясь в пятикратном размере, он заставил её не на шутку испугаться. А когда истерика Орочимару стихла. Он вновь продолжил: — Твоя деревня? — смешок — Та деревня, которая смотрела на тебя волчьим взглядом? Та деревня, что отдала на милость феодалу, несумев усмирить народ твоей деревни? — сильный акцент на эти два слова и молчание, чтоб всё в голове девушки переварилось. — «Твой дом» предал тебя при первой же возможности, избавившись как от мусора. Ты для деревни стала мусором, когда все узнали о твоём якобы «преступлении». Кто встал на твою сторону? Кушина? Минато? Какаши? Куренай? Гай? М-м… Может Цунаде? Или Джирайя? Ах да, точно, на твою сторону встал Третий… А нет, спутал, и он был против тебя! — Змей ударил кулаком по решетке, заставляя младшую Узумаки принять горькую правду о предательстве. — Твой выбор? Заметь: второго шанса не будет, а хитрить не советую, я узнаю и тебе станет ещё хуже. Ну так? — голубой взгляд искал спасения, губы дрожали; она металась средь двух огней. Быть до последнего верной деревне или начать всё чистого листа?Начать всё с чистого листа.
— Я согласна… — прозвучал тихий, неуверенный ответ, но вскоре в глазах можно было заметить решимость.