Правда неизменна

Утром в четверг Кроули идёт на прогулку. Сейчас рано, намного раньше, чем он обычно любит просыпаться, но он не может спать ещё с понедельника и не до конца уверен, когда и если вообще сможет опять уснуть. У него остаётся два дня на поиск Антихриста, если он хочет спасти мир. И он понятия не имеет, где даже начать. Так что когда рассветные лучи начинают пробиваться сквозь шторы на его окне и у него всё ещё не находится никакого плана, он поднимается и направляется в парк. Там он позволяет ногам нести его по знакомым дорожкам, по привычному пути во время задумчивых скитаний. Таким ранним утром никого нет рядом, кроме редких бегунов, и ему так хорошо шагать по тихим зелёным аллеям. Вверху, на деревьях перекликаются певчие птицы, умолкая, когда он проходит мимо и начиная заново, когда его демоническая аура больше не ощущается их примитивным чутьём. В дуплах цокают белки, предупреждая друг друга, чувствуя его приближение. Опасность. Хищник. Змея. Только вороны радостно приветствуют его. Не зря они всегда были его любимыми птицами. Ему нравится их тяга к озорству и необычное подобие разума. Они становятся замечательными подельниками, и он предпочитает работать с ними даже больше, чем с крысами и змеями, когда это подходит под характер его демонических козней. Ворона взлетает с дерева и опускается в нескольких метрах от него, взирая с любопытством. «Привет,» - говорит он ей. Почему бы не побыть вежливым. Опасность, каркает она ему, предупреждая. Хищники у воды. Кроули хмурится. Хищники у воды... демоны? Или ангелы? Это — единственная “опасность”, о которой вороны предупредили бы его. Будь это что-либо другое, и озорные птицы заманили бы его туда, чтобы он решил эту проблему за них. «Спасибо,» - говорит он вороне. Та каркает на прощание и срывается с места, обратно к своему гнезду. Кроули размышляет над возможностью просто развернуться и пойти обратно в квартиру, но не то чтобы у него сейчас есть что-то ещё, чем можно заняться. Или, по крайней мере, не то чтобы у него продвигается то единственное дело, которое он обязательно должен выполнить. Поэтому он, наоборот, принимает маленькую версию своей змеиной формы и ползёт по траве, пока не улавливает в воздухе запах ангелов. Он чувствует их до того, как видит, раздробленные обрывки связи взрываются криком в тишине. Двое из его братьев и сестёр. Незаживающие раны на нити, тянущейся к ним, сжигают его изнутри. Он следует по вспышкам боли, и... вот они. Габриэль и Сандальфон. Если бы вы спросили Рафаэля, был ли у него самый любимый брат или сестра, он пожал бы плечами и попросил бы вас не глупить так — он любил их всех одинаково. И это было правдой. Он любил выдержку и силу Люцифера, то, как его старший брат мог войти в комнату и тут же обратить на себя внимание всех, в ней находящихся. Любил его драматичность, то, что всё в нём было немного слишком. Он чувствовал заботу о себе от Люцифера, брата, отвечавшего на все его вопросы, какими бы они ни были глупыми — или опасными. Он любил то, как Люцифер мог рассмеяться от какой-то мелочи, хотя иногда и боялся жестокости, которую он иногда замечал в глубине глаз брата. Он обожал Микаэль. Он был её доверенным лицом, с ним она делилась как своими тайными тревогами, так и мечтами. Он восхищался её смелостью, тем, как она могла исправить даже самую ужасную катастрофу со спокойным взглядом и твёрдой рукой. И он любил её скрытое далеко внутри сердце, место, куда не до конца дотягивалась сталь её души — часть её, беспокоившаяся, поступала ли она по правде. Он хотел бы иметь её решимость, её способность всегда идти до конца, как бы она ни боялась этого. Габриэля он любил за его энергичность, за вечный оптимизм и хорошее настроение. Любил то, что с лица его младшего брата, казалось, никогда не исчезала улыбка. То, как он жаждал учиться, видеть, пробовать всё возможное во вселенной. Он лелеял энтузиазм Габриэля, то, как он целеустремлённо бросался выполнять задание. Как мог так сильно концентрироваться на чём-то одном, что всё остальное выцветало и отступало в сторону. Всегда было место в его сердце для Уриэль с её быстрым умом и ещё более быстрым язычком. Они вместе пели там, где были созданы звёзды, соревновались в остроумии в словесных спаррингах, звеневших по всему Раю. Уриэль была так похожа на него во многом, но при этом была увереннее, спокойнее. Где он задумывался, она знала. Где он спрашивал, у неё были ответы. И он любил её за эту определённость, даже когда знал, что её ответы были неполными. Он любил её смех и её улыбку. Рядом с Уриэль он хотел защищать эту радость, потому что каждый раз, когда она светилась ею, был редким и драгоценным. И был ещё Сандальфон. Там, где Уриэль хвалила его, Сандальфон был его зеркальным отражением. Где Рафаэль любил, Сандальфон ненавидел. Где он исцелял, Сандальфон уничтожал. Единственным, что их объединяло, было бесконечное желание заслужить одобрение, подтвердившее бы, что они делали всё правильно. Что их любили и ценили. Воспитание Сандальфона было вызовом, который Рафаэль принял, любя его, несмотря на все сложности в поиске точек соприкосновения с младшим братом. Он любил его упорство, то, как он в любой ситуации отказывался опускать руки. Любил то, как Сандальфон был преисполнен решимости защищать свою семью, как часами тренировался с Микаэль, пока не овладел мечом почти так же хорошо, как и она. Так что нет, у Рафаэля не было самого любимого брата или сестры. Нет его и у Кроули, не общавшегося ни с одним из них уже шесть тысяч лет. Но он любит их всех, пусть их действия и приводят его одновременно в ярость и в ужас. Он хочет их ненавидеть. Было бы так проще, если бы он мог их ненавидеть. Но он не может. Он смотрит на них и видит маленьких братьев, которых он вырастил. Глаза, которые когда-то глядели на него, ища помощи, руки, которые он тысячи раз держал в собственных. Он помнит, как вёл их по всей вселенной и показывал свои звёзды. Помнит игры в прятки по всем планетарным системам. Споры, потрясавшие Землю, и песни, наполнявшие Небеса. Помнит хватку Сандальфона на своей руке, испуг в его глазах, первый раз, когда они увидели вблизи взрыв сверхновой. Пальцы Габриэля, сжимавшие его собственные, пока он перебарывал боль сломанного крыла, всё больше расслаблявшиеся, пока Рафаэль делился с ним исцеляющей энергией и любовью. Но эти два ангела больше не неразумные птенцы. Они стали холодными. Отчуждёнными. Держащими дистанцию от Её созданий, думая, что так и нужно. Кроули не может разобраться в барьере бесстрастности, отгораживающем Габриэля, весёлой улыбке на лице, искажающейся до чего-то уверенного и уродливого, когда, как ему кажется, никто не смотрит. И он боится яркой и постоянной злости, излучаемой Сандальфоном, чувство, более подходящее демону, чем Архангелу. Он не знает, осталось ли ещё вообще что-то, что они любят. Этой последней мысли становится достаточно, чтобы пронзить пустоту внутри кричащим эхом, раздирающим в клочья ноющую и кровоточащую душу демона. Но он всё равно пытается приблизиться, пытается посмотреть, что они делают здесь, сейчас, так близко к самому концу. «...не понимаю, почему ты так хочешь, чтобы мы делали это здесь,» - звучит голос Сандальфона, когда Кроули подползает достаточно близко, чтобы всё слышать. - «Мы можем тренироваться и дома.» - Теперь в его зубах блестит золото, замечает Кроули. Порочное, острое золото с выступающими шипами алмазов. «Но не так,» - возражает Габриэль, впервые сейчас походя на того энергичного маленького брата, которого помнит Кроули. - «Как с планетой под ногами, с атмосферой, с тем, как она влияет на наши тела. Так, Сандальфон, всё будет, когда мы будем бороться. И если мы не будем тренироваться сейчас, мы не будем готовы, когда время настанет.» «Понятно...» - Сандальфон говорит это совершенно не впечатлённо, и Кроули в первый раз с ним соглашается. Ему противно слышать, как восторженно, почти влюблённо отзывается Габриэль об Армагеддоне. Эту планету их Мать создала специально. Этих существ Она приказала им любить больше всего на свете, даже Её. А теперь Габриэль так жаждал увидеть, как всё это исчезнет. Габриэль разворачивается, хмуро смотря на Сандальфона, и это напоминает Кроули о сотнях других споров между его младшими братьями, свидетелем которых ему пришлось стать. - «Не говори мне, что ты начал сомневаться в этом сейчас, Сандальфон.» «Конечно, нет,» - выплёвывает младший Архангел. - «Я с нетерпением жду нашей мести Аду.» «Тогда почему такой взгляд?» - требовательно спрашивает Габриэль, вставая прямо перед братом и, не зная того, загораживая его от глаз Кроули. - «Ну что ты, это же Апокалипсис! Я думал, ты будешь рад!» Сандальфон осекается, и Кроули гадает, задумывается ли он над ответом. - «Ты...» - начинает он, потом недовольно фыркает и снимается с места, толкая Габриэля плечом. На его лице читаются противоречия, так отличающиеся от безмятежной уверенности, виденной демоном все эти шесть тысяч лет. Ей чаще сопутствует усмешка, чем улыбка, но сейчас на лице нет ни той, ни другой. «Сандальфон,» - зовёт Габриэль, оглядываясь, но не идя следом. Его брат разворачивается, в глазах блестят лёд и злость. - «Ты!» - срывается он. - «Ты ведёшь себя, как будто это всё игра. Как будто ты забыл, что это значит.» Габриэль смотрит на него в изумлении. - «Что?» «Ты забыл?» - спрашивает Сандальфон. - «Ты забыл, с кем нам придётся сражаться?» Выражение лица Габриэля не меняется, оно исчезает. Он сверлит своего брата тяжёлым взглядом фиолетовых глаз, светящихся на лице безразличной статуи божества. - «Не понимаю, почему это имеет значение,» - говорит он мёртвым голосом. Таким же, как и его глаза. «Имеет,» - бесцветно говорит младший Архангел. - «Потому что мы пойдём против Люцифера. И я не знаю, сможешь ли ты его убить.» Они стоят рядом в лучах рассвета, уставившись друг на друга, в пустоте между ними трещит напряжение. Воздух пахнет озоном, и даже птицы не поднимают голос. Сейчас потребовалось бы так мало, чтобы столкнуть их в битве. Её Защитника и Её Вестника, маленьких братьев Кроули. А всё, что может делать он — это прятаться в траве и смотреть. «Я убил предателя Рафаэля,» - резко отзывается Габриэль, и Кроули вздрагивает при звуке своего прошлого имени. Слова гулко отдаются в пустоте внутри. Я убил предателя Рафаэля. - «Смогу убить и Люцифера за его предательство.» «Того демона убила Уриэль,» - презрительно бросает его брат. - «Ты перерезал ему глотку, когда он был уже мёртв.» Демон в траве вспоминает ощущение лезвия, прорывающего его горло, пока он умирает. Горячие, мокрые слёзы падают на лицо. Где-то за ним отчаянно кричит Уриэль. Из ран течёт кровь, расцвечивая кожу красным. Он содрогается, отталкивая воспоминание, пока оно не поднимает голову и не захватывает его. Даже в этой форме он ощущает каждый свой шрам. В человеческом теле он их прячет. Но не может излечить их до конца. Теперь они — часть его узора, вместе с остальной болью и агонией. «Поступок Уриэль был случайностью.» - В голосе Габриэля сквозит насмешка. - «Она думала, что он всё ещё был нашим братом. Так что если ты беспокоишься о том, хватит ли хоть у кого-то из нас смелости, чтобы сразить Люцифера, беспокойся о ней.» Кроули мутит от их слов. Как они могут так просто и легко обсуждать это? То, как они будут убивать их старшего брата. То, как убили его. Выражение лица Габриэля всё не меняется с тех пор, как Сандальфон начал на него кричать. Младший из Архангелов же стоит, впившись в него взглядом, и эмоции на его лице кажутся больше подходящими демону, чем ангелу. «Уриэль знает, что делать,» - отвечает Сандальфон. - «Она согласна, что это необходимо.» «А что насчёт тебя?» - спрашивает Габриэль, лицо прорезает мерзкая ухмылка. - «Именно ты так и не решился действовать в прошлый раз.» Младший брат смеётся, жёстко, зло, словно ножом, продирающимся сквозь траву. - «Доставай свой меч,» - подталкивает он Габриэля. - «И увидишь, решусь я или нет.» Кроули хочется закрыть уши, хочется отвернуться. Он не сможет вынести звон оружия встающих друг против друга близких. Никогда не мог. Столько раз, он помнит, ему приходилось вступаться и собирать осколки, восстанавливая мир после очередной жестокой ссоры. *** Он прохлаждается в их комнатах, играя с шариком звёздного пламени, когда к нему приходит Сандальфон. Он ощущает его боль ещё до того, как видит его, гася огонь в руке, садясь ровно из расслабленной позы и готовясь к чему-то плохому. Чуть раньше он уже почувствовал вспышки злости и от Габриэля, и от Сандальфона, и знает, что они, должно быть, сильно подрались. Тогда он чуть сразу же не побежал на тренировочные полигоны, но Микаэль попросила его оставаться на месте. А теперь Сандальфон прихрамывает в их комнаты с пульсирующей алой раной в боку. Недавно данное ему тело кровоточит, и он старается не ступать на левую ногу. Руки Рафаэля тянутся к брату ещё до того, как тот больше чем на пару шагов заходит в комнату. «Иди сюда,» - зовёт он, мягким жестом показывая брату встать перед ним. Он щупает рану, и Сандальфон морщится. «Микаэль сказала мне прийти,» - говорит младший Архангел, его тон непрозрачно намекает, что он даже не подумал бы об этом, если бы ему не приказали. - «Я в порядке. Я могу это поправить.» «Конечно, можешь,» - кивает Рафаэль, хотя в глубине души знает, что его младший брат ещё недостаточно хорошо освоил исцеление, чтобы срастить такую большую рану. - «Но я всё равно это сделаю.» - Он критически осматривает брата, проверяя его жизненный узор на наличие других ранений и находя огромное количество мелких царапин и синяков, не говоря о растянутой лодыжке и вывихнутом плече. Сандальфон нервно дёргается в его хватке, глядя себе под ноги. - «Мне это не нужно.» Рафаэль скрывает улыбку. Какой же всё-таки Сандальфон упрямый. Как и все они, по-своему. Возможно, это у них семейное. - «Ты расскажешь мне, что произошло?» - спрашивает он. «Зачем?» - вздёргивает бровь Сандальфон. «Потому что я спросил,» - отвечает Рафаэль, концентрируя свою силу. Его брат вздрагивает, когда он дотрагивается до его узора, тело расслабляется вместе с обвивающей его целительной энергией, заполняющей сломанные рёбра узора, стягивающей обратно его разорванные узлы. - «И потому что если ты не скажешь, я решу, что ты опять влез в драку с Габриэлем, и теперь уже потащу вас обоих к Метатрону, чтобы вы предстали перед Её судом.» - Они оба стараются игнорировать боль его слов, то, что они не могут больше даже поговорить с собственной Матерью, что им приходится общаться через Её посредника. «Я не влез в драку с Габриэлем,» - кисло говорит Сандальфон. - «Габриэль влез в драку со мной.» Рафаэль вздыхает. - «Ну, в чём было дело в этот раз?» - В физической плоскости ему видно, как раны Сандальфона закрываются, сияя призрачным исцеляющим светом. «Я не хочу говорить,» - отзывается брат, отводя глаза. Но он не может прятаться от их связи, и Рафаэль тянется к нему там, касаясь его сознания и делясь всеми любовью и спокойствием, что у него есть. «Конечно, ты не обязан. Но я не могу исправить то, что не понимаю.» Сандальфон мотает головой. - «Тебе не нужно ничего чинить. Мы уже всё уладили.» Целитель подавляет ухмылку. - «И кто победил? Ты или Габриэль? Мне придётся собирать его по кусочкам на полигоне?» «Его лечит Микаэль,» - говорит брат, и их обоих передёргивает. Микаэль может исцелять, когда ей приходится, но в её исполнении это приносит далеко не приятные ощущения. - «Она сказала, он не заслуживал того, чтобы пойти к тебе.» «Хмм.» - Рафаэль хмурится, подталкивая восстановление узора. То в одном углу идёт недостаточно быстро, отчего часть раны может не излечиться. Там разрез особенно глубок, края его прижжены огненным мечом, а он не хочет, чтобы у его брата остались непоправимые повреждения. «Это, наверное, была настоящая битва,» - добавляет он, пока тишина не становится совсем неудобной. «Ага!» - Сандальфон оживляется, садясь на своего конька. - «Понимаешь, мы тренировались, и Габриэль бросился на меня с мечом, вот так,» - он жестикулирует здоровой рукой, всё более и более восторженно рассказывая о произошедшей драке. Лечение почти закончено, когда он наконец морщится и стонет: «А потом Микаэль встала между нами и заставила всё прекратить.» «Я рад, что она это сделала,» - говорит ему Рафаэль, встревоженный тем, насколько жестокой оказалась эта стычка. Раньше они в своём гневе не заходили так далеко, и ему не нравится то, что это значит. - «Вы могли серьёзно навредить друг другу.» Сандальфон шмыгает носом. - «Он это заслуживает.» «Почему?» Его брат снова отводит глаза. - «Я же сказал, что не хочу тебе говорить.» «Ладно,» - вздыхает он. - «На этот раз я оставлю всё как есть.» - Микаэль потом расскажет ему, он уверен. - «Но пообещай мне, в следующий ты попытаешься сначала поговорить с Габриэлем. Насилие не всегда является ответом.» «Но может им быть,» - возражает Сандальфон. Рафаэль смеётся, от яркого перезвона расплывается в улыбке и его молчаливый брат. - «Ну, пусть так. Но не всегда лучшим ответом.» - Он проверяет узор и удовлетворённо кивает. «Вот,» - старший Архангел отпускает узор своего брата. От раны на том не остаётся и следа, порванные мышцы сращены, плечо — на своём исконном месте, словно повреждений никогда и не существовало. - «Как новенький. Думаешь, ты сможешь мне пообещать, что тебя не нужно будет лечить ещё хотя бы неделю?» - Он уже не в первый раз задумывается над тем, что, возможно, ему стоит отказывать им в исцелении, когда они в борьбе доходят до такого. Что, возможно, именно мгновенное исчезновение ран не даёт им понять, что драки ничего не решают. Но он не думает, что смог бы это сделать. Он никогда не мог отвернуться от тех, кто страдает от боли. Сандальфон пожимает плечами, разминает их, проверяет движение своих рук. - «Может быть?» - тянет он, даря Рафаэлю ухмылку, прямо говорящую: “скорее всего нет”. Целитель вздыхает. Он слишком хорошо знает, что в этой ситуации сделает давление. Его маленький брат только обидится, замкнётся в себе и ввяжется в очередную драку с кем-то, как только сможет. - «Тогда по крайней мере пообещай, что в следующий раз ты скажешь кому-нибудь позвать меня. Я хочу быть рядом на случай, если что-то случится.» - Он знает, что ни один из его братьев сознательно не нанесёт серьёзный, неизлечимый урон другому, но все они могут слишком увлечься. Пока что у них получалось повреждать только их физические формы, но это только вопрос времени, когда один из них получит неизлечимую рану на своей сущности. «Если он предупредит меня, то да, наверное,» - кивает Сандальфон. Это всё, чего он сможет добиться. «Ну, ладно. Иди тогда. Кажется, у тебя есть собственные обязанности.» - Он мягко хлопает младшего Архангела по плечу, подталкивая к двери. Тот бросает на него возмущённый взгляд и направляется к выходу. Правда, останавливается на середине комнаты и поворачивается обратно к целителю. В его глазах пылают огоньки чего-то горького и тревожного. - «Ты ведь не заменишь нас никем, правда?» - спрашивает он, и его голос звучит непривычно неуверенно. Рафаэль глазеет на него, шокированный вопросом. - «Что? Конечно, нет. Я никогда бы не смог.» Его брат кивает и делает ещё несколько шагов, только для того чтобы опять обернуться. - «Только...» - начинает он, потом кривится и отворачивается вновь. «Только что?» - тихо произносит Рафаэль. Что могло заставить его даже задуматься о том, что Рафаэль мог заменить их? Он виновато думает о книге, оставленной им на престоле их Матери. В самом конце он не сможет не оставить своих близких. Но заменить их? Никогда. Сандальфон поворачивается лицом к нему, руки сжимаются в кулаки. - «Только Габриэль сказал, что тебе бы больше хотелось быть связанным с тем Началом.» «С Азирафаэлем?» - поражённо уточняет Рафаэль. - «С чего бы я...» - Хотя... Он знает, почему. Он чувствовал это, обучая Азирафаэля исцелению, желание смешать их сущности, взять ангела за руку и не отпускать уже никогда. Но это не значит, что он хочет с Азирафаэлем такой же связи, как со своими братьями и сёстрами. Он хочет быть с ангелом не в братских отношениях. «Мы больше никогда тебя не видим,» - обвиняет его Сандальфон. - «Даже когда ты здесь.» «Конечно, видите! Я же прямо перед тобой, разве нет?» - возражает Рафаэль, вставая на ноги. Он чётко ощущает, как злость и боль бьются к нему из сознания брата, эхо его чувств приходит от Габриэля и даже Уриэль. Сандальфон качает головой. - «Ты закрываешься от нас. Точно так же, как Люцифер. Мы больше не можем дотянуться до части твоего разума.» - Он шипит, его лицо складывается в презрительную гримасу. - «Но ты открываешься ему, правда?» Рафаэль широко распахивает глаза, наконец всё понимая. Он запер в глубине части своего сознания, скрывая от них всё, что знает о Плане. Скрывая приносимую этим знанием боль. Он и не осознавал, что они могли это заметить. Его затопляет вина, и он раскрывает сознание братьям и сёстрам, всё, кроме части, говорящей о Плане. Ту он заталкивает глубоко внутрь, где они и не подумают что-то искать. «Мне нравится Азирафаэль,» - соглашается он и показывает им свои чувства. То, как он очень по-особенному заботится о Начале. Он ещё не нашёл название этому ощущению, но ему не кажется, что это что-то присущее братской связи. Оно другое, цветущее в его сознании. В чём-то более сильное, в чём-то слабое. Он пропускает их к нему, позволяя увидеть, что оно — совсем не то, что он чувствует по отношению к каждому из них. Иногда он сравнивает его с взглядами Адама на Еву, полными преданности. Оно — яркая эмоция, сильная и совсем не похожая на всё остальное, что он когда-либо встречал. Но в его сердце есть место не только для одного. Что бы он не испытывал к Азирафаэлю, его братья и сёстры всегда будут частью его самого. Он показывает и свои чувства к ним, тёплую, всеобъемлющую, безоговорочную любовь. Счастье и гордость, вспыхивающие в нём, когда он их видит, сопричастность, ощущение себя, как части чего-то целого и невероятного. «Вы видите?» - говорит он, когда их омывает его любовь. - «Я забочусь об Азирафаэле, и немало. Но это не значит, что я люблю вас меньше.» «Он — не один из нас,» - поднимает голос Сандальфон. - «Он не в нашей связи.» «Да,» - Рафаэль смотрит на него, янтарные глаза серьёзны и полны эмоций. - «И у нас всегда будет это. Я не заменяю вас им. И никогда не заменю.» Но ты никогда не здесь, почти хнычет по связи Габриэль. Ты всегда или наверху, вешаешь звёзды, или внизу, в Эдеме, с ним. Тише, шепчет Микаэль, заполняя связь своей спокойной, твёрдой уверенностью. Мы все сейчас заняты. Рафаэль кивает. - «Мы все взяли на себя дополнительные обязанности.» Потому что Люцифер ушёл! - всхлипывает Уриэль. И агония самого Рафаэля вспыхивает в ответ на боль сестры. Люцифер ушёл, бросил их. Он ни разу не связался с ними даже по связи. Он просто... дал Рафаэлю копию Великого Плана, сообщил, что его изгонят и сбежал куда-то, оставляя их одних. Он ушёл, продолжает его маленькая сестра. А он всегда замечал тебя больше остальных. Проводил с тобой больше времени, чем со всеми нами. Так что нам думать, когда ты начнёшь исчезать невесть куда, как он раньше? Рафаэль чувствует её страх и боль, то, как она перекликается в них всех, даже в Микаэль. Сандальфон смотрит на него умоляющими глазами. «А теперь послушайте меня,» - говорит он им всем, шагая вперёд и кладя руки на плечи Сандальфону. - «Внимательно послушайте.» - Он затопляет связь своей любовью, всеми своими чувствами и эмоциями. - «Я обещаю вам, всем вам. Я обещаю, что никогда по своей воле вас не покину. Да, Азирафаэль многое для меня значит. Но вы — моя семья, и эту связь я никогда не захочу разорвать. Если у меня будет выбор, я останусь с вами навсегда. Я не уйду, как Люцифер. Я не оставлю вас. Для этого вам придётся меня убить.» - Острая вспышка боли вырывается из-под контроля, малая часть той, что скрывается внутри, где он хранит знания о своей судьбе. Он не оставит их по своей воле. Но он оставит их. Против. А потом они его убьют. Это всё написано в Её Плане. «Прости,» - бормочет Сандальфон, делясь по связи раскаянием и собственной любовью, неуклюже пытаясь ослабить боль старшего брата. - «Я не хотел сделать тебе больно. Я просто беспокоился.» Рафаэль притягивает его ближе, заключает в объятия и раскрывает все шесть своих крыльев, заворачивая их обоих в кокон мягких золотистых перьев. - «Я знаю,» - говорит он, по связи делясь этой теплотой и спокойствием с внимательно слушающими братьями и сёстрами. - «Я знаю.» *** В парке Габриэль и Сандальфон стоят, впившись друг в друга взглядами. Кроули собирается с духом, ожидая, когда они набросятся друг на друга точно так же, как часто делали в далёком прошлом. А потом Габриэль заходится смехом, мотая головой. «Конечно, решишься,» - сообщает он младшему брату. - «Хочешь знать почему?» Сандальфон улыбается, некрасиво, жестоко, показывая металл на своих зубах. - «Мы наконец-то сможем отомстить Люциферу,» - кивает он. - «За то, что он отнял у нас Рафаэля.» Кроули оглушает страшный рёв, визг беснующейся пустоты. Он виноват. Из-за них он во всём виноват. Они оправдывают все свои действия местью, ответным ударом Аду за Падение Архангела. Его близкие уничтожат Землю и всё на ней не потому, что Она им приказала, а потому, что смогут использовать Армагеддон, чтобы наказать их бывшего брата. И не за Войну. Не за Падение половины всего Рая. Даже не за всю боль и все мучения, принесённые в мир Адом и Люцифером. Они сделают это из-за него. Из-за Рафаэля. Из-за Архангела, которым Кроули когда-то был. К тому времени, когда он почти успокаивает крики, бьющиеся внутри, Габриэль и Сандальфон уже исчезают без следа. *** Хорошо, что у Азирафаэля появляется идея, потому что Кроули не может думать вообще ни о чём. Тишина всё не перестаёт кричать на него, она, это пустое закладывающее уши ничто, напоминающее ему о семье, потерянной при Падении. В этой тишине он может вычленить только голос Сандальфона. Мы наконец-то сможем отомстить Люциферу. За то, что он отнял у нас Рафаэля. Он едет в Тадфилд, как будто за ним гонятся, пытаясь сбежать как можно дальше от слов, которые он так хотел бы не знать. Когда они приезжают, он сразу отмечает, что родильный дом совсем не похож на таковой. Не то чтобы он вообще когда-то походил, обитель монахинь-сатанисток и всё такое. Кроули хмуро смотрит на него, вспоминая ту ночь одиннадцать лет назад, когда он принёс сюда малыша в корзинке и запустил в действие Апокалипсис. Для него становится полной неожиданностью тот момент, когда Азирафаэль тянется к нему и хватает за руку, останавливая его. На одну секунду он позволяет ладони ангела спокойно касаться его, тёплой, успокаивающей. Потом делает шаг назад, за пределы досягаемости. Он чувствует себя незащищённым, одним натянутым нервом, и даже мягкое прикосновение ангела, кажется, может стать для него слишком. Все его чувства к Азирафаэлю затопляют его стены, и ему приходится напряжённо работать, чтобы держать их внутри. «Это место... любят,» - говорит Азирафаэль, и Кроули оглядывается. Он представляет, как выглядит здание в темноте, с яркой луной и аурой надвигающейся угрозы. И да, это — то самое место. Он не чувствует любовь, которую упомянул Азирафаэль, но не хочет и тянуться способностями и пытаться. Он не может сейчас раскрываться таким эмоциям. Не когда его боль и потери ощущаются так остро. Он боится, что если опустит барьеры, то эта острота ножами вопьётся ещё в кого-то. Он на грани, он переживает и не может сосредоточиться. Он всё ещё отвлечённо смотрит перед собой, когда слышит выстрел. С ним приходит вспышка боли, но он много раз принимал пули. И понимает, ещё до того, как резкий хлопок растворяется в тишине, что это ненастоящее оружие. Несмотря на обжигающую боль от раны, она неглубока. «Голубой?» - растерянно спрашивает Азирафаэль, и Кроули с ужасом осознаёт, что в ангела тоже стреляли. Будь это настоящим, Азирафаэль мог бы погибнуть... развоплотиться. А он просто стоял рядом, задумавшийся, не обращающий внимания. И ему ничем не помогает то, что ключ к заклятиям на его шее ещё со среды пульсирует общим предупреждением. Ему нужно разобраться с этим, если он хочет быть подготовленным к более конкретным угрозам, направленным на кого-то из них двоих. Кроули частично теряет над собой контроль, когда у какого-то человека хватает наглости подойти к ним и начать кричать. Он не может больше терпеть. Он находится на грани нервного срыва, пытается сдержать слишком многое. И ровно на секунду из его хватки выскальзывает его смертная форма. Чудовищная сила вырывается наружу, и у него остаётся только пара долей этой секунды, чтобы придать ей форму не совсем змеи и не совсем пса, но хотя бы чего-то достаточно земного, чтобы тут же не свести с ума каждого человека, который её увидит. Он делает это уже не в первый раз, раскрывает часть своей тёмной сущности тем людям, которым нужно преподать урок. Это... ну, обычно это весело. Приятно выпустить на свободу даже малую часть себя. И его смешит то, как закатываются глаза человека, то, с каким стуком он падает на землю. Но раньше он никогда не делал этого перед Азирафаэлем. Никогда даже частично не показывал ангелу сломанное существо, прячущееся за его любимой человеческой формой. «Ну, это было весело,» - говорит он и бросает взгляд в сторону, показывающий, что ангел даже не обращает на него внимания. Он смотрит на своё пальто, пытаясь оглядеть голубое пятно, забрызгавшее его спину. «Весело для тебя — вполне возможно,» - сухо отзывается Азирафаэль, рассматривая урон, нанесённый мягкой бежевой ткани. Кроули пускается по кругу вокруг него, его сердце уходит в пятки, когда он осознаёт, как близка была опасность потерять ангела. Потому что пусть это не убило бы его, из развоплощения следовала бы невозможность вернуться на Землю. Не сейчас. Не в то время, когда наступает конец света. И он знает, что только один из них самостоятельно не сможет предотвратить Апокалипсис. Он повёл себя глупо, неосторожно, и ангел чуть не заплатил за это. «Ты мог бы скрыть его чудом,» - пожимает плечами Кроули и тут же оказывается атакованным большими, умоляющими голубыми глазами. «Да, но ведь я всегда бы знал, что оно там. То есть, внутри.» Кроули сдувает его, не оставляя даже следа от темноты на чистом белом пальто ангела. И про себя задумывается, не так ли Азирафаэль видит его, с его человеческой формой, как иллюзией, наложенной на чёрное всепоглощающее пятно под ней. Пятно, которое, как бы он ни покрывал его, всегда будет там. Внутри. Клеймо непрощаемого. Но потом Азирафаэль улыбается ему, и его человеческое сердце на миг замирает. Ведь всё же, что бы ангел о нём ни думал, его улыбка навсегда останется для Кроули самой любимой. *** Внутри этот «Тадфилд-мэнор» — всё то же здание, которое он помнит. Ну, или почти то же. Украшения не такие, менее религиозные и более... боевые. Но теперь он замечает его, отпечаток, оставшийся от сатанистов. Он слаб и блекл, но всё ещё заставляет жажду хаоса внутри поднимать голову, становиться громче привычного фонового шума. Из-за угла выбегает человек, требуя ответить, кто выигрывал их сумасшедшую игру. Да что значила бы чья-то победа? У них оставалось ещё два, может, три дня. А потом они все бы проиграли. И он поддаётся своей жажде. Один жест — и всё оружие на территории дёргается в руках тех, кто его держит, шарики краски превращаются в пули, звенят первые настоящие выстрелы. Хаос взвивается вокруг почти сразу, когда люди осознают, что получили в свои руки. «Что за... что за чертовщину ты сейчас сделал?» - восклицает Азирафаэль, и ему изо всех сил приходится игнорировать разочарование в голубых глазах. Он — демон. И ангелу не стоит ожидать того, что он не будет поддаваться искушениям. «Ну,» - отвечает он, пока хаотичная его сторона наслаждается испуганными воплями снаружи. - «Они хотели настоящее оружие. А я дал им то, что они хотели.» - В конце концов, это его должностные обязанности. Помогать людям получить желаемое, особенно, если оно подтолкнёт их к разрушению. Да и не то чтобы он даёт хоть кому-то из них действительно пострадать. В таком хаосе нет ничего весёлого. От него только та часть его, что была когда-то Её Целителем, вскрикивает совсем отчаянно. Он не сбавляет шаг, заглядывая в каждую комнату, к которой они подходят, в поисках монахинь или хотя бы медицинских записей. Азирафаэль, однако, отвлечённо прислушивается к выстрелам снаружи. Кроули полагает, что не может винить ангела в этом. Он-то не знает, что все люди будут в полном порядке. «Там, снаружи, люди стреляют друг в друга,» - говорит он, пристально глядя в лицо Кроули. «Ну, это придаёт вес их “духовным аргументам”.» - Кроули не может не уколоть ангела. Оружие, по его мнению, решает одну-единственную проблему. Когда что-то живо, и надо, чтобы оно умерло. Он пинает ногой дверь и чувствует какое-то больное удовлетворение, слыша, как что-то разбивается. Внутри него сейчас бушует слишком многое, слишком много противоречивых эмоций, и ему так хочется, чтобы он мог просто... вернуться к заводским настройкам. Всё это было бы так проще, если бы он стал таким демоном, каким должен был стать. «У всех есть свобода выбора,» - продолжает он. - «И даже право на убийство.» - И даже право убить собственного брата, а потом развязать войну, пытаясь обвинить в его смерти кого-то другого. - «Просто... представь, что это — Вселенная в миниатюре.» Идущий за ним Азирафаэль останавливается. - «Они убивают друг друга?» - спрашивает он шокировано, словно только что понял, что именно это обычно обозначают звуки выстрелов. Кроули знает, что сделал бы сейчас правильный демон. Он позволил бы пулям найти их цели, ухмыльнулся бы и спросил ангела, чего тот ожидал. Но Кроули далёк от правильного демона. Всегда был. Его конёк — хаос, не бессмысленное убийство. Он вздыхает. - «Конечно, нет. Никто никого не убивает.» - Он не хочет видеть, какие эмоции отражаются в глазах Азирафаэля, пока ангел осознаёт сказанное. Он, скорее всего, смотрит на него своим особенным взглядом, кричащим, что он пытается найти ангела, которым Кроули когда-то был, что ищет что-то, что угодно, давшее бы ему надежду на искупление для демона. «Они все чудесным образом спасаются,» - добавляет Кроули, пытаясь думать о чём угодно, кроме того, как смотрит на него Азирафаэль. - «Иначе было бы уже совсем не весело.» Азирафаэль улыбается, беспокойство исчезает с его лица, и он шагает вперёд. Ближе. Слишком близко. «Знаешь, Кроули,» - говорит он, и демон ненавидит полное этой надежды и света выражение на его лице. Ненавидит то, что сразу понимает его причины: Азирафаэль только что добавил ещё один пункт в список “вещей, означающих, что Кроули можно Вознести”. Ему больно, глубоко внутри, где тяжёлое молчание тишины напоминает ему обо всём, чем он является и никогда не сможет стать. Но он всё же не может отвести взгляд. И стоит без движения, пока тот, чьё мнение так важно ему, смотрит на него и видит столько всего, чего в нём нет. Жалкая пародия на демона, шелестят в тишине слова Паймона. Непрощаемый. Проклятый. «Я всегда говорил, что в глубине души, ты — довольно хороший...» Он срывается. Слишком много. Это слишком много для него. Он Пал. Он предал их всех. Он виновен в том, что вскоре должна начаться война. Его Падение его братья и сёстры используют, чтобы оправдать Армагеддон. Ты - то, что никогда не найдёт прощения. «Заткнисссь,» - шипит он, бросаясь вперёд, прижимая Азирафаэля к стене и таща его вверх за ткань драгоценного пальто, пока их глаза не оказываются на одном уровне, так что он может видеть проблески тёмного на зеленовато-голубой радужке. «Я — демон,» - выплёвывает он, обнажая зубы и наступая из последних сил, как раненый хищник, вот-вот готовый стать жертвой. Он не находился так близко к ангелу уже тысячи лет, и где-то отдалённо в мыслях замечает, что тот всё так же пахнет ванилью, ещё какао и старыми книгами под своим одеколоном. Его тело горит там, где касается Азирафаэля, пылает в гулкой тишине, кричащей больше и ближе, и он не может держать себя в руках, это слишком много, его, кажется, здесь и сейчас разорвёт на кусочки. Он уже разрывается в глубине души и уверен, что ангел чувствует, как сильно он трясётся. Слова льются из него, выплёскиваются с волнами боли. - «Я — не хороший. Я — никогда не хороший. Хороший — слово на букву “х”. И ты не...» «Прошу прощения, господа,» - встревает чей-то голос, и он разворачивается, готовый послать поток Адского Пламени в того, кто посмел прервать его, но... это она. Монахиня, которой он отдал ребёнка. И шок узнавания вырывает его из проклятого круга чувств. Он отступает от Азирафаэля, всё его тело протестует, но он уже возвращает себе контроль. И пока что ещё не сломается, хотя скорее всего, после всего, если они выживут, ему всё же придётся разбираться с эмоциями где-то далеко от всех. Где ангел не сможет его увидеть. Где он сможет побыть один, когда ему не придётся больше сдерживать свои слёзы и свою боль. *** Всё, что они получают от бывшей монахини — малыша поменяли на кого-то, кто определённо не был сыном Американского посла, если, конечно, Суиндон не стал отдельной страной, а Кроули не обратил на это внимание. И не осталось никакой документации, Хастур позаботился об этом, эта сволочь. Они вернулись к исходной точке. Опять. И ему ничем не помогает то, что Азирафаэль, сидя в машине, говорит об ощущении любви, болезненно напоминая об их разговоре в 1941. Тогда тоже была ночь, когда ангел спросил его, мог ли он любить. Мог ли ощущать любовь. И дело не в том, что он не умеет, а в том, что не может. В том, что сейчас он чувствует слишком много всего. Так что он высаживает Азирафаэля у его книжного, после их столкновения с женщиной на велосипеде, и даже не возражает тому, что ангел не приглашает его выпить. Ему нужно время, нужно одиночество, нужна передышка. Он запирается в кабинете на остаток ночи и полностью погружается в доработку сигналок. С подступающим концом света всё регистрируется, как “опасность”. Ему приходится корректировать их, изменять заклятия, чтобы они включались только при непосредственной угрозе развоплощения или смерти. Он пытается не думать о том, как это ощущалось — стоять так близко к Азирафаэлю. Как его окружал родной запах с привкусом утешения и любви. Как расширились шокированные глаза Азирафаэля, но он всё равно не попытался оттолкнуть его. Не воспротивился такой близости. На следующий день он нанимает Шедвелла на дело Антихриста, но у него нет особой надежды, что тот всё же найдёт мальчика. У них недостаточно времени. Он должен сделать что-то, но ума не может приложить, что. Он не может найти себе места, подталкиваемый накопившейся энергией, которую не знает, куда приложить. Он возвращается в квартиру, кружит по ней, кричит на растения и ломает голову, пытаясь найти хоть каплю нужной информации. Он не может позволить всему так закончиться. Не-мо-жет. Но блекнет день и наступают сумерки, а он всё ничего не находит. Уже почти пятница. В субботу наступит конец света. Стук в дверь удивляет его и отвлекает настолько, что он забывает проверить, кто стоит по ту сторону двери, перед тем, как её открыть. Перо, ключ ко всей сети на его шее вспыхивает жаром, когда он нажимает на ручку. Предупреждение даёт ему миг на то, чтобы уклониться от волны Адского Пламени, бьющей в то место, где секунду назад была его голова. Опасность, пульсируют сигналки. Опасно-опасно-опасно. За Адским Пламенем стоят двое демонов, герцогов Ада — но не тех, которых мог бы ожидать Кроули. «Ваши Неблагородия, Герцог Бебал, Герцог Абалам.» - Кроули приветствует помощников Паймона низким поклоном, тянясь к месту, где держит свой меч. Он спрятан в той же складке реальности, что и крылья. - «Меня не предупредили о вашем приходе, в ином случае я встретил бы вас более подобающе.» «Не неси чушь, Кроули,» - хмыкает Бебал, толкая демона плечом и проходя в квартиру. «Мы знаем, что ты сделал,» - добавляет Абалам, следуя за своим двойником. Кроули холодеет от ужаса и пятится, выходя на открытое пространство своей “гостиной”. - «И что же это именно?» - уточняет он, едва касаясь пальцами рукояти меча. Если они знают, что он убил Паймона, считай, он уже мёртв. Они взяли с собой все его оставшиеся легионы, чтобы покончить с ним. Но если они не знают, если только подозревают, у него есть шанс. «Ты знал, что Паймон был в опасности, и ничего не сделал,» - говорит ему Абалам, и ему приходится тщательно контролировать выражение лица, чтобы не выдать своё облегчение. - «Ты позволил ему попасть под удар Архангела и ничего не сказал.» «Твоё бездействие стоило Князю Паймону жизни,» - кивает Бебал. Они отходят в разные стороны, пытаясь обойти его с обеих сторон. Оба одеты в одинаковые чёрные костюмы, у каждого на плече сидит холеная серая крыса. Единственное, по чему их можно различить — крысы сидят на разных плечах. У Абалама — на левом, у Бебала — на правом. «Мы хотим знать,» - хором. - «Почему ты дал нашему Князю погибнуть.» «Я думаю, имело место какое-то недоразумение,» - сообщает Кроули. Его рука сжимается на рукояти, готовая вытянуть его при первой же необходимости. «Никакого недоразумения,» - качает головой Абалам. «Ты — предатель,» - добавляет Бебал и показывает Кроули чемоданчик, который несёт, чёрная кожа, запятнанная красным. Он знает, что внутри. Абалам улыбается. По виску Кроули стекает капля пота. - «Споёшь нам, воронёнок?» Бебал подходит ближе, защёлки на его чемодане раскрываются. Кроули, наконец, вытягивает меч. Герцоги даже не мигают. «Если ты убьёшь нас, Ад узнает,» - говорит Бебал. «Если ты убьёшь нас, Ад убьёт тебя,» - вторит ему Абалам. - «Ты же не думал, что мы никому не сказали, куда идём?» «Ничего личного,» - добавляет Бебал. - «Мы просто не хотим кончить как наш Князь.» Кроули поднимает меч, тонкий блестящий барьер, разделяющий их. Он отступает, пока в его поле зрения не оказываются оба герцога одновременно. Абалам сверлит взглядом оружие. - «У него — Адское лезвие, брат,» - тянет он. Глаза Бебала расширяются. - «От Адского лезвия погиб Князь Паймон, брат.» - Чемоданчик падает из его рук, пыточные инструменты рассыпаются по полу. «Я думаю, мы ошиблись,» - хмурится Абалам, делая шаг вперёд. «Я думаю, это было совсем не нападение Архангела,» - заканчивает Бебал. «Предатель!» - Это выкрикивают уже оба. Одновременно раскрывают руки и запускают в Кроули идентичные огненные шары. Демон уворачивается, два его растения вспыхивают, как спички. Они атакуют вместе, двигаясь, как единое целое, и он снова уклоняется, падая и скрываясь за столом, только чтобы подняться по другую его сторону. Пока между ними стоит такая преграда, у него есть время подумать. Как выбраться из этого? Бебал и Абалам разделяются, обходя стол с разных сторон. Кроули снова пятится и врезается спиной в стену. «Я думаю, он выглядит виновным,» - бросает Абалам, в его руках появляется стальное лезвие. «Я согласен,» - отзывается Бебал, в руках которого сверкает точно такое же. «Теперь,» - они поднимают оружие, и в это время Кроули, наконец, замечает свой шанс. Он со всей силы впечатывает каблук в живот Абаламу. И пока герцог отвлекается на боль, Кроули поднимает меч и срезает крысу с его плеча. Абалам кричит, его узор истончается и слегка рвётся. Бебал рычит, спеша на помощь брату, но Кроули слышит его до того, как он подбирается слишком близко. Он разворачивается, блокируя атаку, потом позволяя инерции завершить оборот. Снова обращаясь лицом к Абаламу, замечает точку в его узоре, слабое место, то, что ему так нужно. Уворачивается от следующего удара Бебала, отражает ещё один, слабее, один от Абалама, и ударяет. Лезвие прорывает грудную клетку. Абалам падает. Бебал кричит, пока умирает его брат, края узора сворачиваются и тают. Кроули использует этот момент и в развороте взмахивает лезвием, обезглавливая второго герцога. Тело Бебала падает следом, в последний раз мигает его узор, и Кроули остаётся в полном одиночестве, с двумя мертвее мёртвого герцогами Ада на полу квартиры. «Чёрт,» - шипит он. - «Чёрт, чёрт, чёрт.» - Они сказали, куда идут. И когда в Аду узнают, что они мертвы... Сигнальные заклятия пульсируют, стучат в голове. Опасность. Опасность. Опасность. *** Пока он звонит Азирафаэлю, в его голове бьётся только одна мысль. Паника захлёстывает его. Им нужно сбежать. Им нужно сбежать с этой планеты до того, как Ад сможет отомстить ему за его действия. До того, как Рай развяжет войну, запустит всё, что идёт вместе с ней. Если они останутся здесь, у них не будет шансов выжить. Он в отчаянии, он загнан в угол, и единственное, чего он хочет — чтобы Азирафаэль был в безопасности. Так что он идёт на место встречи и ждёт, надеясь, что, может, в этот раз, хоть в этот раз сможет убедить ангела приглядеть за самим собой. Что, если у Азирафаэля нет никаких новостей, он сможет убедить его сбежать. Он не... он знает, что он не согласится на это из-за опасности для Кроули. Он не уверен, что ангелу не было бы вообще всё равно, если бы Ад всё же добрался до него. Но должно же быть что-то, что он может сказать, сделать, чтобы убедить его. А он сделает что угодно. Вообще что угодно. Когда ангел приходит, с его плеч словно камень сваливается. Он и не осознавал, насколько был взвинчен, пока не увидел его и не убедился, что из Ада никого за ним не отправили. Демон молчит мгновение, оглядывая его, убеждаясь, что он не ранен. Он не хромает, не дёргается, и его узор ярко светится — цельный, чистый, красивый. Правда, он взволнован, испуган. Но разве он один? «Ну,» - спрашивает Кроули, - «Есть новости?» «Эм...» - Азирафаэль складывает руки, пальцы пробегают по кольцу — кольцу, когда-то принадлежавшему Рафаэлю. Кроули, как и всегда, радует то, что ангел его носит, хотя ему и больно осознавать, что он никогда не будет значить для Азирафаэля столько же, сколько значил Архангел, раньше носивший это кольцо. «Ка... какие это новости?» - переспрашивает Азирафаэль, явно чем-то отвлечённый. Как же тяжело это должно быть для него, этого доброго создания, всю свою жизнь любившего только Землю? Кроули хочет сорваться на него, закатить глаза, скрытые за тёмными стёклами, и назвать его идиотом. Но он не может, не сейчас, когда ему так тяжело дышать от мысли, что что-то может случиться с Азирафаэлем. «Ну,» - тянет он, пытаясь пошутить. - «Ты уже нашёл имя, адрес и размер обуви пропавшего Антихриста?» - Он пытается сказать это весело, но слова поневоле звучат резко и зло. В нём сейчас столько страха, что для шуток просто не остаётся места. Азирафаэль хмурится, всё ещё играясь с кольцом. - «Размер обуви? По... почему бы у меня был его размер обуви?» «Шутка. У меня тоже ничего нет.» - Кроули ненавидит нервное выражение его лица, словно он боится именно Кроули. И ему опять больно, опять агония кругами расходится по сознанию. Этот взгляд напоминает ему о тех первых столетиях, когда первой реакцией Азирафаэля на его присутствие всегда становился страх. Азирафаэль кивает. - «Это — Великий План, Кроули.» - И, чёрт с ним, он слышал уже слишком много об этом Великом чёртовом Плане, чтобы слушать, как Азирафаэль повторяет ему свою партийную линию, как будто та всё объясняет. Её План определял его жизнь с самого момента его рождения. Он потерял из-за Её Плана больше, чем любой другой в истории всей вселенной, и сейчас, здесь, в конце всего, даже Азирафаэль готов прятаться за этими словами. «Да?» - выплёвывает он, срываясь с места и кружа по беседке, потому что просто не может больше стоять. - «К твоему сведению, большая, дурацкая, исковерканная хрень этот Великий проклятый План!» - Он кричит небесам, Ей, всем тем, кто слепо следуют ему и не спрашивают себя, правильно ли это. Его голос резок, горек, и он всё не может совладать с бушующей внутри тишиной. Его ангел шокировано смотрит на него, и слова, которые слетают с его губ, бьют Кроули под дых. «Да получишь ты прощение.» То, что никогда не найдёт прощения. «Не получу,» - говорит он. - «Никогда.» - Со словами что-то внутри будто трескается. - «Знаешь же, я — демон.» - Он заглядывает в хорошо знакомые голубые глаза и видит в них страх. Трещина ветвится, становясь всё больше. - «Непрощаемый.» - Слова Паймона, правда о нём, утверждённая Князем Секретов. - «Вот кто я такой.» А Азирафаэль всё вглядывается в него, всё ищет что-то, пытаясь заглянуть за отпечаток, оставленный Адом, найти ангела-из-прошлого. Ангела, распятого на мечах его братьев и сестёр ещё шесть тысяч лет назад. И в этот раз он ещё и говорит это. «Когда-то ты был ангелом.» Слова врезаются в трещину на сердце Кроули, прорывая её, ещё чуть-чуть дробя его в клочья. «Это было очень давно,» - отвечает он, желая, чтобы ангел наконец понял. Он не может быть тем же, кем был когда-то. Он изменился так сильно, на нём осталось так много ожогов, несросшихся переломов и шрамов. Даже если бы он смог вернуться, он никогда не стал бы таким же. Но у них нет времени на этот спор. До конца света остаётся всего один день, а Антихриста они так и не нашли. Раз уж они не могут действовать, не могут остановить всё это, им нужно уйти. Пожалуйста, ангел, послушай меня, беззвучно молится он. Пожалуйста, дай мне тебя спасти. Я могу прожить, зная, что не сохранил весь мир, только если ты позволишь мне спасти тебя. Он шагает вперёд, ближе к Азирафаэлю, смотря в его грустные, испуганные глаза. - «Мы находим мальчика,» - говорит он, потому что должен предложить это, хотя знает, что на это ни один из них не способен. - «Мои агенты смогут это сделать.» - Скорее всего, он слишком сильно полагается на Шедвелла, но тот — его последняя надежда, если он не сможет убедить ангела сбежать. «А потом что,» - спрашивает ангел и попадает прямо в точку. А потом что? Они могут сделать только одно. - «Мы его ликвидируем?» Кроули кивает. - «Кто-то, да,» - соглашается он. - «Лично я не готов к убийству детей.» - Пойми, что я говорю, ангел, умоляет он. Я не могу это сделать. Я знаю, что не могу. Ты не можешь сделать. Ты тоже это знаешь. Они стоят так близко, почти касаясь друг друга. В воздухе витает аромат какао-и-книг-и-святости, запах дома. Но он заражён, испачкан, перевешен горьким запахом страха и боли. Его собственный же запах сульфура, должно быть, ошеломляет ангела. Даже странно, что он ещё не закрывает нос от зловония Ада, который должен окружать демона облаком, как сигаретный дым. «Именно ты — демон,» - напоминает ему Азирафаэль, и, о, как же заходится криком тишина внутри. Демон. Непрощаемый. Демон. Предатель. Демон. То, что никогда не найдёт прощения. - «А я — светлый,» - продолжает ангел. - «Мне не нужно убивать детей.» За стёклами очков Кроули закрывает глаза. Он никогда, никогда не убивал ни одного ребёнка. Он не-мо-жет. Даже ради Азирафаэля. Он пытается остановить ангела, открывает рот, чтобы напомнить ему: именно Бог убивала детей во время Потопа. Бог лишила жизней всех первенцев Египта. Бог пожертвовала своим единственным сыном. Убивает всегда Бог. Её приказы. Её план. Но он не может выдавить из себя ни слова, и Азирафаэль продолжает. «Если ты убьёшь его,» - произносит ангел, - «мир получит отсрочку. А у Рая руки не будут в крови.» Если я убью его, я умру, думает Кроули, знает, что это правда. Если я убью его, Ад убьёт меня. Ты знаешь это? Ты осознаёшь, чего от меня просишь? Ты разве не понимаешь, что этот поступок будет означать для меня? Это — не Паймон или Асмодеус. Люцифер будет знать, кто убил его сына. И я умру ещё до того, как ты даже поймёшь, что случилось. В нём вспыхивает злость. Он уже живёт взаймы, а Азирафаэля, кажется, даже и не заботит, что может значить убийство Антихриста. Пустота взвивается внутри, встряхивает стены, которые начинают трескаться и рушиться. Конечно, он не беспокоится о тебе. Демон. Грязь. Исчадие ада, шепчет внутренний голос. Никогда не заботился. «О, так руки не в крови?» - переспрашивает Кроули, вспоминая Месопотамию. Содом и Гоморру. Египет. Голгофу. Все те другие события их долгой истории, когда Рай забирал жизни невинных, только чтобы доказать свою правоту. - «У благочестивейших из благочестивых?» «Ну, я намного благочестивее тебя. В этом и весь смысл,» - отзывается Азирафаэль. И, о, как же это жжёт, обжигает внутренности. Подтверждает, что Азирафаэль, глядя на него, видит только демона. Проклятую душу, что никогда не сможет быть — и никогда не будет — достойна его или вообще чьей-то любви. «Ты сам должен убить мальчика,» - шипит он, злость ярко вспыхивает и перекрывает боль. - «По-святому.» - Эта злость внутри холодная, ледяная. Она замораживает его вместо того, чтобы зажигать. Заставляет лицо онеметь, руки — затрястись. И ему больно. Кто угодно, как ему больно. «Никого я не буду убивать,» - говорит Азирафаэль. На секунду их взгляды пересекаются. И он выглядит... грустным. Грустным и уверенным. И Кроули понимает, что проиграл. Это всё. Это конец. Шесть тысяч лет, и вот где оно рассыпается в прах. Опять по его вине. Сначала Падение, теперь — пропасть между ними, которую он не может убедить ангела преодолеть. «Это нелепо,» - сплёвывает Кроули, отступая, увеличивая дистанцию между ними. - «Ты нелеп.» - В его словах — боль, отчаяние, они — удары умирающего хищника, пытающегося причинить боль любому, что находится рядом. - «Я не знаю даже, почему всё ещё с тобой разговариваю.» «Честно говоря, я тоже,» - отвечает Азирафаэль. Всё. Он больше не может. Он разворачивается и срывается с места. - «Хватит,» - отрезает он. - «Я ухожу.» Сквозь собственную боль и ярость он замечает вспышку горечи ангела. - «Ты не можешь уйти, Кроули,» - говорит он, и в его голосе разгорается боль. - «Идти больше некуда.» - Этого достаточно, чтобы заставить его остановиться, этого слабого, предательского огонька надежды, поднимающего свою уродливую голову. Он замирает на самом краю помоста, зная, что, если он сойдёт с него, если уйдёт прочь, он уже не сможет вернуться. Он вновь на краю падения, и в этот раз его уже не смягчит озеро сульфура. «Вселенная велика,» - говорит он, вспоминая звёзды. Все планеты, которые он построил и повесил на небесах. - «Даже если всему этому предназначено стать лужей расплавленного месива, мы можем... сбежать вместе.» - Пожалуйста. Пожалуйста, ангел. Согласись. Он предлагает ему самого себя. Всё, что он есть и чем когда-либо смог бы стать. Он держит своё сердце в раскрытых ладонях и просит Азирафаэля принять его. И на одно мгновение даже верит, что ангел скажет да. «Сбежать вместе?» - повторяет тот голосом, переполненным эмоциями. Но на его лице отражается скорбь. Боль. - «Да ты послушай себя.» - Трещина на сердце Кроули всё ширится, тянется новыми морщинками по всему его естеству. «Сколько мы были друзьями?» - спрашивает он, отчаянно пытаясь удержать все кусочки, не дать своему сердцу рассыпаться в руках. - «Шесть тысяч лет.» «Друзьями?» - Ангел больше не встречается с ним взглядом, и это чуть не хуже, потому что теперь он не может видеть чувств, скрытых в его взгляде. - «Мы не друзья. Мы — ангел. И демон. У нас нет даже ничего общего.» Каждое слово — как стрела, пронзающая сердце Кроули. Его стены трескаются и кровоточат, тысячелетние страдания выходят на свободу, захлёстывая его. «Ты мне даже не нравишься!» - Азирафаэль уже почти кричит, отворачиваясь в сторону. И всё это... он не может. Он не может дать ему просто уйти отсюда. «Нравлюсь,» - отзывается Кроули, но это — больше надежда, чем факт. Рефлекс. Пожалуйста, скажи, что не имеешь это в виду. Ты — демон, кивает голос внутри. Конечно, ты ему не нравишься. Да он тебя ненавидит. Как ты мог даже подумать, что это не так. Ангел разворачивается обратно к нему, теперь точно крича. - «Даже если бы я знал, где находится Антихрист, я бы тебе не сказал! Мы на противоположных сторонах!» «Мы на нашей стороне,» - гремит голос Кроули, гулкий, настойчивый, так непохожий на крик ангела. Не бросай меня, хочет сказать он. Не заставляй проходить через это в одиночку. Пусть ты меня не любишь. Пусть даже я тебе не нравлюсь. Просто пожалуйста, пожалуйста, не оставляй меня. «Нет никакой “нашей стороны”, Кроули.» Кроули останавливается. И все его стены разлетаются в клочья. Остаётся только боль. «Больше нет. Всё кончено.» Его сердце не разбивается. Оно рассыпается в пыль. «Точно.» - Сказать больше нечего. Ничего, что вообще можно сказать. Шесть тысяч лет. Вся та любовь. Вся та надежда. Он был дураком. Слабоумным. Полным и бесконечным идиотом. Он думал... что ж. То, что он думал, больше не имеет значения. Он один. И что бы ему ни казалось когда-то раньше, он всегда был один. Боль поднимается внутри, гигантская стена, угрожающая смыть его, оставляя только безумное чудовище, которому привычны только ярость и агония. Он устремляет последний, долгий взгляд на Азирафаэля. Пытается запомнить его лицо, фиксирует в памяти каждую чёрточку, каждый оттенок. Ему так жаль, что он не может увидеть его глаза. Он никогда больше не сможет увидеть тот чистый цвет голубого неба. «Счастливого Судного дня,» - говорит он с отрешённостью, которой на самом деле не чувствует. Потом разворачивается. И уходит.