5 января 1926, ночь
Этот день для Грима не заладился с самого утра. Не беря в расчет недосып в виде неровных пяти часов сна, к которому он уже давно успел привыкнуть, стащенный Северянином из-под носа бисквит и последние две сигареты в портсигаре, чья пустота обнаружилась только на полпути в Лондон, четвертое января выдалось действительно дерьмовым днем в календаре. Казалось бы, такие он ни раз встречал, и даже ни два, но никогда еще на его памяти у него так сильно не раскалывалась голова от постоянного наседания на нее совершенно чужих людей. Ушлые рэкетиры, дилеры, надеющиеся перехитрить, нечистые на руку верхи и возмущенные их поведением низы на фабриках, неорганизованные молодые работники кофеин «Coffee Age», еще не разбирающиеся в ассортименте своего собственного меню… Уже к полудню Грим начинал потихоньку оценивать вероятность слететь с катушек резко и бесповоротно. А потом навестил Дарби Сабини и решил сам для себя — велика, очень велика. Выбить из этого скользкого макаронника хоть цент всегда представлялось проблемой, приходилось неизменно прибегать к угрозам. Гриму, в целом, это не в тягость, но его бесило то, что Сабини прекрасно понимал, в каком положении он находится, но все равно продолжал гнуть свою линию, пытаясь договориться на более выгодные условия. Но о каких договорах могла идти речь после всех тех предпринимаемых им попыток диверсии? То, что он остался жив — уже ценно. И Гриму по-хорошему надоело каждый месяц разжевывать ему эту простую истину. В конце концов чек все же был выписан. С легким сердцем и чувством выполненного долга Грим запрыгнул в свой белый бентли и поехал домой, надеясь по-быстрому разобраться со всеми делами и там, прежде чем улечься подремать лишний часок. К тому времени его уже начала мучить никотиновая ломка, пришли сомнения. Долгая дорога предрасполагала к долгим размышлениям, и все они по объективным причинам были безрадостными. Грим думал и думал, промывал себе мозги, ковырялся в них чайной ложечкой, сам себя сводя этим с ума. Информации было так много, а решение всех проблем на ум приходило только одно. Жестокое, совершенно не в его стиле, не то, что от него ждут, он это знал и старался выкинуть его из головы. Он честно рассчитывал на то, что с отказом мисс Марион обретет покой, но стало только хуже. Ее инфантильность и несерьезность только разозлили. Грим никогда не бил женщин, но тогда поймал себя на мысли, что Валери он бы с удовольствием дал оплеуху. Даже начал примеряться, взвешивать все риски, но вовремя одернул себя. Все равно это ничего не изменит — она бы только разозлилась. А он уже был зол, потому и поспешил поскорее ретироваться на террасу. Столько сигарет об себя затушил — потерял счет, а гнев не ушел, да и голова разболелась только хуже. Потом началась вся эта беготня с Сорокой. У него был шанс уйти от нее, но Северянин подгадал правильный момент и ворвался в дом именно тогда, когда Грим уже вешал свое пальто на крючок. Пришлось помогать. Искать опиум, фиксировать руки и ноги, помогать Доку с поисками медикаментов и таскать ему шприцы и другую медицинскую утварь. Физическая активность помогла немного остыть, но тоски нагнала лишь больше. После всего этого, Грим чувствовал себя выжатым до предела, а потому, когда выглянувший из гостиной Чангретта так по-простому обратился к нему с предложением выпить и поиграть в бильярд на деньги… Что ж, надо признаться, он совершенно не планировал напиваться, но все это звучало крайне заманчиво. После тяжелого дня вечером особенно ощутимо ударила по голове нужда хоть в каких-то положительных эмоциях, а игра с Северянином сулила большим выигрышем, что не могло не порадовать. Так Грим думал, принимая приглашение, ожидая в скором времени разочарование от своего решения. Обычно ему не нравилось проводить время в компании, не то чтобы он не нашел бы на эту ночь более подходящего способа расслабиться, но… Что ж, действительно бы не нашел. Он мог бы, конечно, позвонить Иви в Нью-Йорк, но по вторникам у нее неизменно было плохое настроение из-за смены графиков ее неугомонных подчиненных, и едва ли из их беседы вышло бы что-то путное. Когда Иви не в духе, сам воздух трещит от напряжения, в такие дни ее лучше не трогать. Джека Черного беспокоить лишний раз тоже не хотелось. По вечерам в середине недели он, бывало, расслаблялся сверх меры и в прямом смысле терял дар связной речи. Ему стоило звонить по утрам, чтобы не тратить время на его душевные терзания, высказанные в наркотическом бреду. Ему самому будет стыдно после них, а когда Джеку стыдно, он ищет оправдания, слушать которые тяжко вдвойне. В общем-то, решение уже было принято, порог игорной комнаты он миновал быстрее, чем смог бы оценить все риски, и сразу понял, что остался один на один с человеком, которого знал от силы пару недель. Луку Чангретту, вошедшего следом за ним со сложным выражением на лице, Грим при всем желании не мог бы назвать тем типом людей, с которыми у него могла бы завязаться непринужденная беседа ни о чем. Он только переступил порог и сразу упал на диван, раскидывая себя по всей левой стороне. Грим лишь мельком взглянул на него, смазанным движением глаз замечая глубокую задумчивость на его вытянутом лице, плавные движения пальцев, поглаживающих черную бровь, и закушенную с внутренней стороны щеку, и только потом прошествовал к бильярдному столу. Нарушать его момент самокопания не особенно хотелось, но неловкая пауза затягивалась и уже начинала давить. — Какой у тебя рост? — глупый вопрос пришел в голову, когда мимолетный взгляд упал на стойку с киями. За ним сразу последовало вопросительное мычание — Лука наконец вспомнил, что в комнате кроме него есть еще кто-то. Грим обернулся через плечо, терпеливо повторяя: — Какой у тебя рост? Чангретта думал о чем-то постороннем еще пару секунд, за которые Грим успел понять всю степень ненужности своего вопроса. Они с Лукой примерно одинаковые, это было видно еще с момента его первого появления. Одна весовая категория. Северянин таких называл «Идеальный спарринг-партнер». — Шесть и два, примерно, — произнес Чангретта на выдохе, приглаживая волосы. В не то карих, не то зеленых глазах его проскользнула тень, о природе которой Грим не хотел задумываться, а потому попросту проигнорировал. Он не желал встревать в личные проблемы почти чужого ему человека, но все же чувствовал нечто похожее на прозрачную ответственность за его переживания. Как будто это касалось не только его самого. Игорная снова погрузилась в тишину. Грим перебирал кии, выбирая и откладывая на стол нужные, в полном молчании, пока Лука, вопреки устоявшемуся порядку, следил за каждым его шагом. Находиться под пристальным вниманием крупных криминальных авторитетов воронам приходилось часто, но в большинстве случаев мутные от опасений их глаза выражали враждебность и добрую долю предупреждения. «Поплатишься головой за лишнее движение», — как бы говорили они без слов и вселяли тем самым парадоксальное чувство превосходства. Когда Грим повернулся на долю секунды, он ожидал увидеть нечто подобное, но вместо того наткнулся на полный скуки зеленый взгляд, без интереса наблюдающий за движениями его изуродованных огнем рук. Да, его руки на больших шишек тоже оказывали определенное впечатление, но Чангретта глядел на них, как на нечто настолько привычное, что на мгновение даже стало не по себе. На чистом рефлексе Грим убрал одну из них в карман брюк, чем привлек только больше ненужного внимания. — Ты долго здесь работаешь, Грим? — его вопрос прозвучал оправданием за излишнее любопытство, которое он даже не проявлял. Грим чуть дернул уголком губ, замечая, как взор Чангретты плавно перешел от него к висящим на стенах картинам, когда собственные голубые глаза упали на его вытянутое лицо. Обожженные руки выскользнули из карманов, подхватывая один из киев и лежащий неподалеку синий мел, примерились к наклейке, машинально смазывая ее. — Желаешь дополнить свое досье? — он бы хохотнул, если бы мог, но позволил себе только слабый излом бровей. А вот Чангретта усмехнулся несдержанно. — Вы все уже, полагаю, в курсе? — протянул он беззаботно, складывая ногу на ногу. После короткой паузы отрицательно мотнул головой. — Нет, в нем уже нет смысла. Просто нам нужно о чем-то говорить, иначе вечер пойдет насмарку. Он был прав, молчать постоянно нельзя. Если Северянин вернется и обнаружит их сидящими в напряженной тишине, то взбесится и начнет разводить клоунаду. У него всегда было что-то такое, кидающее на амбразуру в стремлении разрушить бруствер скуки. Личный долг развеселить всех и каждого быстро оборачивался цирком, вынести который было невозможно. Виктор слетал с катушек по щелчку пальцев, тем более, когда был пьян. А судя по походке, стремительно несшей его вверх по лестнице, в нем уже перерабатывалось достаточно алкоголя. Грим отложил один кий и взялся за другой, натирая мелом уже его. Поднял голову к потолку, высчитывая годы, проведенные в стенах этого особняка, считая чуть ли не на пальцах. У него, сколько он себя помнил, были определенные проблемы с подсчетом времени. Он мог вспомнить, что было, когда он впервые переступил порог Мистхилла, но совершенно забыл, когда именно это произошло. Валери тогда, кажется, только исполнилось двадцать восемь, значит… — Джеймс нанял меня в двадцатом. Получается, уже почти шесть лет. — Так поздно? Вы все вернулись с фронта в одно время. Я думал, Джеймс забрал вас сразу после войны. — Он хотел меня забрать, но я решил, что мне хватило битв и войн, так что захотел уйти. Быстро пожалел, впрочем. Когда денег за душой ни гроша и идти некуда… В общем, пришлось вернуться. — А что с семьей? У тебе же она есть? Кий опустился на стол излишне резко, громыхнул измазанным мелом концом о суконную поверхность, оставляя на ней пыльно-голубой след. Грим повел носом, чуть сморщивая его от брезгливости. Слишком много шума наделал, выдал себя. Нужно сдержаннее… В мыслях пчелиным роем зажужжали мутные воспоминания из далекого прошлого, от которых захотелось отмахнуться. Не стал, только потянулся за портсигаром, вытаскивая из него коричневую сигарету. Прикурился. Черт, это же тоже нервное… — Прости, если вдруг… — краем глаза Грим уловил движение чужих рук, вскинувшихся в извиняющемся жесте. Обзор застелил сизый дым, вырвавшийся из носа, дающий мгновение на саморегуляцию. Когда он рассеялся, внутри снова все улеглось. Грим кинул ледяной взгляд на Чангретту и взялся за третий кий. — У меня есть семья, Лука, — сказал он спокойно искаженным из-за вставленной в зубы сигареты голосом. — Не кровная. Но, даю руку на отсечение, терроризируют они меня не меньше настоящей. Бывает, даже больше. Грим не ожидал, что от такой плохой шутки Лука несдержанно прыснет под нос. Наверное, сказалось секундное напряжение или еще что-то, что, впрочем, не так важно, потому что это было как нельзя кстати. Именно в этот момент в игорную чуть не с ноги влетел Виктор, объявляя о своем приходе возмущенным криком: «А чего никто водку не достал? Мне что, все за вас делать?» С этого момента комнату наполнили нескончаемые разговоры. Северянин метался из угла в угол, доставая из бара стаканы и алкоголь, укладывая шары в пирамиду на столе, и ни на секунду не умолкал, рассказывая о том, насколько его сегодняшние собутыльники недальновидные, раз не потрудились забрать из кухни ведро со льдом. Грим, по обыкновению своему, молчал большую часть времени, слушая, как Чангретта в шутливой манере пытался отбиваться от таких же шутливых викторовских нападок. У него даже что-то выходило, потому что в какой-то момент Северянин даже перестал пытаться его переспорить и начал попросту взмахивать руками на каждое слово. Атмосфера подготовительной суеты довольно мягко перетекла в более спокойную. Когда алкоголь уже был разлит по стаканам, в которых с легким треском болтался лед, настало время розыгрыша первого удара. Чангретта великодушно предложил свои спички. Северянин тянул первым и, как назло, сразу вытянул короткую. Свою маленькую победу он отметил рюмкой водки, благодаря которой, видимо, и промахнулся. Через смех Чангретте пришлось исправлять положение своим ударом. Лука играл хорошо. Даже очень хорошо, несмотря на его заверения, что в «Снукер» до этого он играл от силы раза три, предпочитая американский бильярд. За пару своих ударов он положил в лузу два красных шара и один зеленый. Он бы продолжил забивать, Грим не сомневался, если бы Виктор, неугомонно болтающий о преимуществах русского бильярда, не отвлек его. Если бы на месте Чангретты был Сорока, Вик наверняка бы получил нагоняй. К счастью, Лука отличался терпением и только цокнул языком от досады, оставляя кий и хватаясь за стакан с виски, уступая место Гриму. И уж тогда все пошло как по накатанной. Не было в этом мире азартной игры, в которую Грим позволил бы себе проиграть. Будь то покер, бильярд, блэкджек, кости или тривиальный дартс — если на кону деньги, любые деньги, Грим выгрызет их зубами. Не из-за них как таковых. Жалкие тридцать фунтов, пригвожденные шилом к деревянному бортику стола, ему были, в целом, и не нужны. Просто теплое чувство в груди от победы приносило удовольствие, несравнимое ни с чем, а проигрыш бил по самому живому. Первенство во всем, никаких поблажек. Грим не умел с достоинством принимать поражение, а потому выучился выигрывать во всем. Даже если духа соперничества совершенно не ощущалось. Он клал шары в лузы с меткостью профессионального снайпера. Просчитывал траекторию, объяснял каждый свой ход иногда якобы случайно толкающему его под локоть Северянину. Тот все возмущался, прыгал на месте от нетерпения, и его мандраж приносил даже большее удовольствие. Чангретта тоже постоянно ошивался где-то рядом. Со стаканом в руке ходил вокруг стола, со скепсисом во взгляде провожая каждый закатывающийся в лузу шар. И его неверие так же отзывалось теплом внутри. — Где ты так научился? — спросил он в какой-то момент, когда Грим в очередной раз разогнулся, чтобы слегка размять кисти рук. Он уже хотел что-то ответить, но глотнувший водки Вик опередил его, встревая чуть не криком в их размеренную, но так и не начавшуюся беседу. — У Джека Черного и не такого нахватаешься! — хохотнул он, расстегивая еще одну пуговицу на свежей рубашке. Это была уже третья. — Этот одноглазый черт кого угодно чему угодно обучит, даже если сам не умеет. Как-то раз растолковал старику Мариону, как быстро сома словить, хотя сам ни разу на рыбалку не вылезал. Что бы ты думал? Дедок на следующий же день притащил три тушки рыбьих. Такие здоровые, мясистые. Нежные-нежные — загляденье. Они в тот же вечер все съедены были. Представляешь себе? Ни разу человек на природу не выбирался, все в своих многоквартирниках штатовских сидит, бела света нихуя не видит, а научил дядьку за семьдесят тому, чем тот каждую неделю промышляет! А теперь представь, как он может преподать тебе то, в чем сам ас. А Черный игрок от Бога, ему Иисус вечно карты целует, когда он за стол садится. Грим только ему, походу, проигрывать и в силах. — Хватит тебе байки травить, Вик. Джек просто начитанный, — кий опустился на шар чересчур рано и непродуманно, мазнул чуть левее, отправляя черный не в лузу, а в ее угол. Тот отскочил, прокатился по зеленому сукну и замер у борта. Грим разочарованно выдохнул, выпрямляясь. — Только вот не говори, что это сейчас из-за меня было, — со смехом прогудел неподалеку Северянин, фальшиво-утешающе хлопая напарника по плечу. Льдисто-голубые глаза впились в его довольный профиль и чуть было не закатились, когда на нем нарисовалось подобие виноватой улыбки. — Да ладно, прости. Распизделся тут, признаю… Но дядя Джек личность-то забавная. Чего бы о нем не поговорить? — Ты можешь говорить о нем, сколько влезет. Мне, в общем-то, все равно, если ты не будешь его мистифицировать, — Грим махнул рукой, соглашаясь на все, и, забрав кий, направился к бару. Виски в его стакане закончилось впервые, а по головокружению показалось, что раз в четвертый уж точно. Что-что, а спортивное выпивание у Грима получалось хуже всего, но это отнюдь не значило, что заниматься им он перестанет. — Когда это я его мифтиси… мисфити… Еб та мать! Похуй, слушай. Грим налил себе выпить и устроился на диване, вполуха слушая начавшийся рассказ Северянина, аккомпанементом которого стали мерные удары шаров о борта стола. Он старался говорить негромко, и все же его голос сложно было заглушить даже изнутри. Прерываясь на глоток водки или для очередного нахального пропиха в лузу, он рассказывал о Джеке все подряд, все, что мог вспомнить, а вспоминал он с большим трудом, ибо сколь бы ярким не было впечатление, Вик едва ли беседовал с Джеком тет-а-тет хотя бы раз в жизни. Из-за совершенно отличных друг от друга мировоззрений эти двое могли контактировать без проблем только в большой компании, когда никто не засиживался на одной теме чересчур долго и, уж тем более, не трогал личное. Северянину было что скрывать, и это очевидно, а потому с Черным он предпочитал не общаться подолгу. Единственный глаз старого ворона был достаточно острым, а опыт — великим, чтобы щелкать чужие тайны, как орехи. Об этом Вик теперь и говорил с плохо скрываемым восхищением. Все же, сколь наглым и принципиальным не был Джек, его уважали все — от мала до велика. Тема Черного быстро увязла в вопросах Чангретты, которые стерлись из памяти очередной дозой алкоголя. Стаканы пустели удивительно быстро, беседы сменяли одна другую, помещение гремело стуком бильярдных шаров и громким хохотом Северянина. Грим перестал слушать его уже давно, не припомнить точно — когда, но за это время он сыграл еще две своих партии и опустошил половину бутылки, что сильно сказалось на качестве ударов. Приятное головокружение отдавалось пульсацией, прокатывающейся по всему телу. Чтобы удержать кий ровно, приходилось прикладывать большие усилия. И не только ему. Чангретта тоже уже хватался за края стола, смеялся громче прежнего и улыбался чаще, хоть и не без присущего ему высокомерия. Все чаще Вик хлопал его по плечам, висел у Грима на шее, притягивая к широкой груди, и прыгал все резвее. Вечер складывался потихоньку и не сулил усталостью, должной вот-вот упасть на спину. Разговоры-разговоры-разговоры… Половина наутро и не вспомнится, от них останется только приятный осадок. Виктор с Лукой провели очень много бесед в этот вечер: обсуждали политику, обмыли кости либералам, демократам, монархистам и коммунистам, развели целую дискуссию на тему религии, коснулись зачем-то буддизма и индуизма, в которых ничего не смыслили, судя по всему, плавно перетекли в мифологию, пока не развязали спор о католической и ортодоксальной церкви. Вик полчаса пытался втолковать Чангретте, что креститься надо справа налево, а не наоборот и, что неудивительно, совершенно ничего не добился. Будь Лука чуть более принципиален в этом вопросе, или чуть более пьян, наверняка бы послал Северянина к черту, но приличий у него хватило только на то, чтобы посмеяться, что Виктора абсолютно не устроило. Он уже был готов броситься в бой, если бы все это время расслабляющийся на диване Грим, вдруг не ляпнул простое: — Религия есть опиум народа… И цитаты хватило, чтобы сменить вектор интересов Северянина, перенаправив его внимание с веры к тем, кто ее отрицает. Он посмотрел на Грима круглыми глазами, то ли пытаясь сконцентрировать пьяный взгляд, то ли не веря своим ушам. — Ты мне еще Маркса тут почитай, безбожник! — в конце концов стукнул он ладонями о борт стола, чем сбил летящий в лузу шар Чангретты, отчего тот чуть смазал свою траекторию и никуда не попал. Лука скривил губы, но ничего не сказал, выпрямился, поправляя пиджак. — А ты ни во что не веришь, Грим? — спросил будто бы необязательно, делая шаг к бару, на котором стоял его стакан. Северянин фыркнул в локоть, бурча под нос: — В «Капитал» он верит. И в «Искусство войны» это его. Мерзотные книженции. Чангретта не отреагировал на почти гневное шипение Северянина за своей спиной. Только сделал глоток виски, чмокнул губами, растягивая их в подобие безразличной улыбки и оперся на близстоящий шкаф, ненароком сдвигая в нем пару книг и гипсовую статуэтку, изображающую тело обнаженной девицы. Такая в легкую раскрошилась бы на мелкие куски, упав даже с самой малой высоты, но пронесло. Лука поправил ее машинально, отодвинув подальше от края и своего локтя. Постарался скрыть это действие за непринужденностью беседы. — Я тоже пытался как-то раз прочесть Маркса, но его идеи, мягко говоря, — он взмахнул рукой со стаканом, старательно подавляя в себе пьяную икоту, что все равно прошерстила в помещении тенью краткого вздоха. После нее хмельной хрип в вибрирующем голосе на какое-то время стал менее заметен. — Что ж, может быть, я предвзят, но коммунистические ноты в его повествовании мне не пришлись по душе. Хотя, стоит признать, здравое зерно в его текстах есть. — Я в идеях равенства ничего плохого не вижу, Лука. Не знаю, можно ли из-за этого назвать меня коммунистом… Но вы, кажется, эту тему уже закрыли, так что предлагаю не продолжать, — с большим трудом Грим оторвал себя от дивана и бегло взглянул на напольные часы. Сам он не знал, зачем это сделал, ведь в итоге времени так и не узнал. Потер глаза, снимая с них сонливую усталость, и поднялся, нетвердой походкой подходя к бильярдному столу. Окинул смазанным взглядом ситуацию на нем и с разочарованием понял, что ничего не понимает. Взялся за стакан вместо кия. — Только одно могу точно сказать — в Бога я не верю и никогда не верил. Как-то это для меня… Слишком инфантильно. Не примите в штыки. — Ох, да что ты! Бог, значит, инфантильно, а будущее по таро предсказывать — манна небесная, стопроцентный способ! — Ты что, веришь во всю эту цыганскую чушь? — Лука, казалось, всерьез развеселился, мутными от виски глазами взирая на Грима по ту сторону стола. Черная бровь насмешливо выгнулась, губы растянулись, слегка оголяя белые клыки. Стойка в высшей мере надменная, но то, как он покачивался, опираясь на свой кий, словно на посох, не вызывало в Гриме никаких отрицательных эмоций. Он лишь пожал плечами, склоняясь над сукном, готовясь совершить удар. Только после него до ушей долетел хриплый смех. — È sorprendente… Никогда бы на тебя не подумал. Понять твой атеизм еще мог, но дамские увлечения гаданием… В гороскопы тоже веришь? — Звезды ничего в нашей жизни не решают, Лука, — еще один удар и черный шар попал именно туда, куда и хотелось. Грим выпрямился, делая пару шагов влево. — Да и карты — всего лишь развлечение. Я не то чтобы верю, но погадать иногда бывает интересно. Порой любопытно замечать совпадения. — И много совпадений ты замечаешь? — Нет, — ответ решителен, так же как и очередной взмах. Грим проследил за ходом игры, прежде чем снова подать голос. — Но есть одно любопытное. Карты предсказали появление чужака в моем доме. И вот ты здесь, Лука Чангретта. Занимательное совпадение… Грим почувствовал, как вокруг Чангретты вдруг сгустилось напряжение. От слова «чужак» его будто пробило током, он словно протрезвел. На долю секунды его взгляд подернула ледяная корка печали, которая в момент разбилась под гнетом натянутой улыбки. Лука фыркнул под нос, наблюдая траекторию движения очередного красного шара, и в очередной раз приложился к стакану. Грим следил за калейдоскопом эмоций, пляшущих на его вытянутом лице, и не до конца понимал их природу. Ему не нравилось ощущать себя не у дел в Мистхилле, его слух раздражал даже самый тонкий намек на то, что он здесь чужой. Но почему? Чувство несправедливости? Обида? Надежды на что-то? Грим никогда не был силен в мирских переживаниях, он едва ли понимал свои, но отчего-то состояние Чангретты будоражило его воображение. О чем он думает, чего хочет? — ключевые вопросы, ответов на которые придется добиваться. — Не принимай близко к сердцу, Лучок. У него крышак иногда подтекает, — тяжелая рука Северянина опустилась на плечо Луки весомым ударом, от которого тот слегка скривился. Виктор рассмеялся, не беря этого в расчет в силу своей нынешней невменяемости, и потрепал нового приятеля из стороны в сторону. Его улыбка могла ослепить, а потому Грим поспешно вернул взгляд к шарам, стоящим в очень неудобной позиции. — Вот знаешь, есть такой тип влюбленных дурачков, которые перенимают каждую привычку своих пассий? Вот он же точно такой. Дама сердца ему сказала: «Я верю в таро», а он, придурок, тоже уверовал, только чтобы ее впечатлить. — Вик… — голос предостерегающе прозвенел металлом, что без зазрений совести проигнорировали. В зеленых глазах Чангретты снова загорелся интерес. Он взглянул на макушку Грима, а потом отчего-то скользнул на держащие кий изуродованные пламенем руки. На безымянном пальце заискрилось теплым светом серебряное кольцо. — Бей давай уже, — махнул огромной пятерней Виктор, опираясь двумя руками на стол. Специально чуть давил на него сверху, увеличивая наклон, при том гаденько улыбаясь напарнику в лицо, притворяясь, что ничего такого не делает. — Про твои любовные похождения можно слагать охуенные сопливые баллады о верности… Это же надо — три года без секса ради одной бестии из Штатов! — Я и не знал, что ты женат, Грим. Это было утверждение лишь отчасти, больше походило на вопрос. Грим сжал и без того тонкие губы, раскачивая в пальцах лакированное дерево кия и пытался сконцентрировать вечно ускользающий от него фокус. Ничего не получалось. Образ шара белым пятном плавал перед глазами, не давал и шанса на точный удар. Виски крутило голову и запутывало мысли. Грим разочарованно вздохнул, осознавая свою беспомощность, и положил кий на стол. Пожалуй, на сегодня игр хватит. — Предлагаю закончить партию досрочно, — произнес он глухо, направляясь к стоящему неподалеку глубокому креслу. Тело само с шумным хлопком приземлилось в его недра, сразу отдавая волнами релаксации в ноги и почерневшие ногти на руках. Неприятность темы будто праздного разговора быстро забылась в очередном глотке алкоголя, и язык развязался вопреки желаниям хозяина. — Я пока не женат, но в ближайшее время… Скажем так, у меня есть определенные планы. — Планы — это всегда хорошо. Особенно если ты в них уверен настолько, что уже носишь обручальное кольцо. — Оно не обручальное. — Но все равно носишь ты его на безымянном пальце. — Это ничего не значит… Да и сложно сказать наверняка, будет ли это что-то значить в будущем. Я предпочитаю не думать об этом в таком ключе. Почему так нервозно об этом говорить? Почему у него так сильно бьется о ребра сердце? Грим хотел бы никогда не задавать себе этих вопросов, но оставить их без ответа тоже не смел. Терпеть не мог неопределенность, но проблема в том, что, даже если он попытается переосмыслить свое положение, все равно из этого ничего не выйдет. Как бы прискорбно оно ни было, все в этом случае зависело не от него. Руки потянулись к портсигару, достали из его внутренностей сигарету, чтобы сейчас же вставить ее в зубы. Мигнула в полутьме зажигалка, и по игорной разнесся пряный табачный дым. Грим сделал затяжку, от которой голова пошла кругом еще больше, а оттого и не заметил, как на подлокотник его кресла легко опустился кто-то еще. — Лука, зафиксируй исторический момент — впервые в истории Грим до усрачки боится отказа, — грубым касанием хлопнула по плечу чужая рука, хватая за подплечник пиджака и утягивая куда-то в сторону. Грим сам удивился тому, что не стал противиться этому настойчивому вторжению в свое личное пространство. Даже когда почувствовал, как сильное предплечье оплетается вокруг его шеи сзади, приобнимая. — Столько раз пиздел за дело с большими шишками и ублюдками-гангстерами, а в итоге сдрейфил перед женщиной. — Я не сдрейфил, Вик. Просто все не так однозначно, и это раздражает. — Да сдрейфил ты, не пизди уж! На колено становиться — не контракты подписывать, тут раз на раз не приходится, понимаю. Но ты себя в зеркало видел, братец? Ты ж… Бля, как бы так выразиться-то… Ну ты, короче, такой пиздатый генофонд в себе носишь, что ни одна баба бы не отказала. — Что за бред ты несешь? Грим приподнял бровь, взирая на развалившегося рядом напарника снизу вверх с долей скепсиса и немым вопросом. Виктор не спешил ему отвечать. Видимо, поняв свою оплошность, но не захотев ее признать, старательно закатил глаза, громко цокая языком. Делал вид, что все очевидно, хотя на самом деле то, что он хотел сказать, оставалось очевидным лишь для него самого. Тянуть из него ответ показалось бессмысленным, поэтому Грим не стал. Смирившись с на секунду воцарившейся тишиной, продолжил курить, лениво развлекаясь, пуская дым кривыми кольцами в потолок. Ему не то что бы нужен был какой-то совет. Грим был уверен, что наверняка со временем нашел бы выход самостоятельно, без всех этих пьяных бесед ни о чем. Но… Почему бы и не об этом поговорить? В конце концов, их попойки всегда выливались в какое-то подобие исповеди, в которой все они порой нуждались. В церкви о многих своих грехах не рассказать. Бог, по заверениям верующих, хоть и прощает все, но таких речей в доме своем не стерпел бы. — А ты с ней это не хочешь обсудить? — Лука вклинился в их диалог так естественно, что Грим не успел подумать о его неуместности. В какой-то момент льдисто-голубые, подернутые хмелем глаза скакнули к его высокомерному вытянутому лицу и зависли в одной точке между кривым носом и тонкими губами, складывающими звуки в предложения, на осмысления которых потребовалось чуть больше времени чем обычно. — Ты бы мог сначала узнать ее отношение ко всей этой затее, прежде чем… Будет меньше переживаний и больше осмысленности. Да и на кольцо, если вдруг что, тратиться не придется. — Да он уже потратился, что ему об этом беспокоиться… — махнул рукой Северянин, строя насмешливую гримасу, намекая на красиво упакованное в бархатную коробочку брильянтовое кольцо, что уже года два бережно хранилось в одном из многочисленных ящиков в комнате напарника. Грим поспешил проигнорировать этот его выпад, все еще сконцентрированный на фигуре Чангретты, опершейся на край бильярдного стола. Расслаблен до безобразия, надменен, будто мнил себя спасителем ситуации. Обычно Грим относился к подобному поведению холодно, но сейчас почему-то захотелось сбить эту спесь, поставить Луку в неудобное положение и наблюдать, как он будет выбираться из него. Мальчишеское желание, это верно, но под виски «взрослость» могла и подождать. — Ты сам бы так же поступил, Лука? — задал Грим вопрос, приправляя вечно мерзлый тон еле заметной щепоткой скепсиса. Чангретта выгнул бровь, склоняя голову чуть вбок, ожидая разъяснений или беря время на формулировку ответа. Грим благородно дал его, необязательно проговаривая: — Мне кажется, каждая женщина ждет от своего мужчины своевременного сюрприза в этом деле. Предложение руки и сердца всегда обставлено в их сознаниях великолепным антуражем, оно должно быть в той же мере романтичным, сколь и неожиданным. Ты бы стал расстраивать свою женщину, заранее спрашивая у нее разрешение на помолвку? Тишина звучала недолгим звоном торжественного триумфа. Грим отпил из стакана, поверх его стеклянных стенок наблюдая за реакцией Чангретты, что застыл на какие-то мгновения, видимо, раздумывая над прозвучавшим вопросом. Виски горечью растеклось на языке, прокатываясь по нему в глотку, приправленное пряным сигаретным дымом, ушедшим в нос. Когда Грим отставил стакан, молчание начинало затягиваться, так что на ум сама собой пришла догадка, что достойный ответ Лука придумать не сможет. Поспешный вывод. Грим понял это, когда на глаза попалась кривая усмешка, показавшаяся не то блаженной, не то задумчивой, направленной в расписной потолок вместе с мутными хмельными глазами. — Теперь да… Когда за почти сорок лет трижды успеваешь встать перед женщиной на колено и ни разу не добиваешься согласия, невольно задумываешься над этим, — проговорил Чангретта на одном выдохе так быстро, что Грим не сразу сумел распознать в его пьяном бормотании адекватную речь. Понимание пришло вместе с пораженным свистом Северянина, чуть было не свалившегося с подлокотника кресла, но вовремя успевшего схватиться за его спинку. — Трижды?! — сквозь смешки почти простонал он, через силу усаживаясь прямо. — Хуя себе ты неудачник, Лучок! Ты к одной бабе постоянно клеился или… — Нет, это было три разных женщины. — Еба-а-ать, какой же ты лузер! — это уже был натурально конский смех. Виктор покатывался от восторга, заваливаясь набок, больше продавливая тем самым любимого напарника в мягкое сидение кресла. Грим не особенно беспокоился о своих личных границах в этот момент, его больше беспокоило то, что Северянин смеялся над Лукой, так самозабвенно и искренне называя его идиотом, будто забыл о том, кто перед ним стоял. Чангретта, впрочем, не сильно возражал. В его хмельном взгляде плескалось озорство вместо ожидаемой обиды, так присущей итальянской братии. — Бля, я вот… Я могу понять, когда ты три раза к одной и той же девчонке на ковер ползешь. Любовь и вся хуйня там. Но когда ты три женщины под венец зовешь и все три раза уходят в молоко! Епт, ты просто уникум, Чангретта, у тебя талант! Дело точно в тебе! — И да, и нет, — пожал плечами Лука, схватывая себя под грудью крест-накрест. — Тут скорее пересечение их желаний с моими… Все девушки, с которыми я имел удовольствие встречаться, хотели жить для себя, а я… Что ж, на тот момент мне хотелось стабильности. — О-о-о, так вот оно что! Свободолюбивые дамы — камень преткновения всех осознанных мужиков! Любите же вы трудности! Этот вон тоже себе такую забрал! — локоть Северянина ткнул напарника куда-то в район предплечья, и на чистом рефлексе обожженные руки отмахнулись от этого касания. Грим уперся руками в колени, выдаваясь вперед в заинтересованности, которую доныне испытывал лишь пару раз за всю жизнь. — Свободолюбивые дамы… — выражение Виктора, слетающее с его губ, показалось инородным телом, которое захотелось поскорее выплюнуть. Грим залил жжение от непривычного для себя лексикона горечью виски и продолжил, образно чуть помахивая руками. — Они… Как бы, в общем, ты их охарактеризовал? Глупый вопрос, до жути глупый и будто бы стыдный. Гриму подсказал это какой-то жалкий остаток разумности, который тут же заглушило опьянение. Ему нужно было знать, отчего-то в этом он видел здравое зерно, но пока не мог понять какое. Волнение от пристального взгляда в спину от Вика его тронуло только отчасти, сейчас он был полностью поглощен Лукой, что словно принял его заинтересованность за закономерность. Сжал губы, снова прилизал волосы расслабленным движением. — Полагаю, такие, как ваша начальница, — произнес по-простому, чуть дернув широкими плечами. — Развязные, независимые, игривые. И при том наглые, не уступающие мужчинам в упорстве. — Он хочет сказать «суки», но язык не поворачивается, так что скажу я: они суки. Что Валери, что Иви, — у Вика в голосе — убежденность и доля себялюбия. У Чангретты во взгляде — согласие, скрытое легким осуждением. Но Гриму ни тот, ни другой на глаза не попался. Только расписной потолок отражался на сетчатке, заледеневшей от тяжких мыслей. Всегда казалось, сравнивать Иви с Валери — как минимум, некомпетентно. С какой стороны Грим бы не взглянул, он не видел в них схожестей, хотя, если быть до конца честным, и не пытался что-то там рассмотреть. Только тень влияния их дружбы иногда заставляла его задумываться, ведь мировоззрение их и вправду представлялось сходным… Но Иви с Валери никогда не были отражениями друг друга. Скорее, две стороны одной и той же монеты… Черт, это ведь совсем не утешающе. Наоборот: эта мысль — подтверждение рассуждений Северянина и Луки. Грим не желал принимать ее из собственного упрямства и ненароком углубился в размышления, которых старался избегать всю свою жизнь. Сравнивать что-либо — заведомо проигрышно, его опыт не мог быть гарантией во многих вопросах, а потому суждения часто выходили ошибочными. Но виски, горячащее горло и мозг, давало о себе знать, и путающееся сознание принялось раскладывать карты на воображаемом столе, складывая друг на друга повторяющиеся. Грим знал Валери слишком хорошо, даже лучше, чем Иви. Порой от этого он мечтал упасть в забвение. Они говорили по душам столько раз, что и не счесть. Из бесед с ней Грим почерпнул многое: ее отношение к религии и Богу, к политической ситуации в стране, к истории и к семье. Он знал, что мисс Марион никогда не выйдет замуж, потому что считает всех мужчин ублюдками, способными лишь брать и причинять боль. Он никогда с ней не спорил — у нее была своя правда, которую он всецело принимал, но не мог разделить. Она любила свою свободу и независимость больше, чем себя, и держалась за нее до последнего, ведь где-то глубоко в душе понимала, что это единственное, что держит ее на плаву. Напускное высокомерие и мнимое всезнание укрывали ее страхи от чужих глаз. Она боялась цепей. Иви повторяла ее слова точь-в-точь. «Все мужики козлы», — говорила, натягивая широкую улыбку. Она тоже любила свободу, тоже ценила каждое мгновение, когда могла проявить свой суверенитет и скалила зубы на любого, кто пытался ее в чем-то ограничить. Она огрызалась на Черного по любому поводу, ставила под сомнение его точку зрения, корчила рожицы Северянину, когда он раз за разом в шутку называл ее распущенность несусветной чушью и призывал к сдержанности. Но на него, на Грима, она никогда не повышала голос, была податливой как воск в его руках, всегда слушала и часто прислушивалась. Иви не боялась мужчин, в отличие от Валери, она их просто не воспринимала. Свободолюбивая, вольная, стервозная в какой-то мере, она не ставила их вровень себе. Всех, кроме него, а это что-то да значило. Например то, что его нынешние собутыльники недальновидны, а оттого неправы. По крайней мере, насчет нее. — А ты вот вообще хочешь окольцеваться? Или так чисто… долг велит? — Что? — Грим поднял лицо, силясь вернуться в реальный мир и понять, о чем его взбалмошный напарник толкует, но встретился только с пренебрежительным махом в свою сторону. Северянин поднялся с подлокотника, вальяжной, но кривой поступью направляясь к бару. — Да с тобой все понятно, красавчик. Слышал я уже сотни раз про твои грезы. Я у гостя интересуюсь, — и снова махнул рукой куда-то в противоположную от бильярдного стола сторону. За время небольшого мозгового штурма Чангретта успел перейти в другую часть игорной и расслабленно устроиться на диване. Полумрак комнаты покрывал большую часть его тела тенью, отчего у Грима не на шутку разыгралось воображение. Ему почудилось, что на коленях у Луки устраивается что-то длинное и беззастенчивое, дрожащее всем телом. И, видимо, не одному ему, ведь вскоре Вик подал свой голос, звенящий раздражением. — Выгони ты эту тварь! Весь костюм же шерстью засрет! Он еще и блохастый наверняка, выкинь его нахуй… — Это она. — Да похуй. Вышвырни ее. Она меня раздражает. Спустя недолгую паузу и пристальное изучение в силуэте на коленях Чангретты вырисовался образ пушистой кошки, и Грим потерял интерес. Откинувшись на спинку кресла, он еще пару секунд наблюдал за тем, как блестящие золотыми кольцами пальцы Луки гладили рыжую шерсть, демонстрируя отношение хозяина к просьбе его собутыльника, а после уронил взгляд на бутылку виски, стоящую на бильярдном столе. Далеко тянуться, как жаль… — Так что? Есть желание фрак надеть и в церквушку сходить, чтоб в преданности какой-нибудь бестии покляться? Или теперь предпочитаешь совать свое достоинство в свободных дам? — Грим не успел даже рта раскрыть, как нарисовавшийся неподалеку Вик подхватил бутылку со стола. Почти вслепую, взглянув лишь мельком на благодарное выражение напарника, протянул ее в еще не раскрытую ладонь, а после принялся за новенькую бутылку водки, не отрывая любопытствующего взгляда от Чангретты. — Чтоб ты знал, мы тут, если что, тебя не осудим. Я-то уж точно. А Гриму в целом на чужие мечтания насрать, так что говори, не стесняясь. Лука не спешил. Будто в забвении он вел рукой по слегка топорщащейся шерсти лежащего у него на коленях животного и думал достаточно долгое время, словно до этого никогда особо не задумывался над этим вопросом. Или же попросту еще не определился, что показалось Гриму странным. Чангретта — его ровесник, ему тридцать семь, и к такому возрасту принято расставлять над «i» все точки. Северянин был младше них на четыре года, но он тоже уже твердо решил для себя, что делать со своим семейным статусом. От такого собранного во многом человека, как Лука Чангретта, Грим не ожидал подобной нерешительности. — Я долгое время думал завести семью, Виктор, но сейчас уже не знаю, — протянул он, устремляя невидящий взор в потолок. Движения руки становились машинальными, а глаза все больше заволакивал дымок опьянения: уже от мыслей, а не от алкоголя как такового. Он, похоже, хотел сказать что-то еще, что-то полное печали или своеобразной мудрости, но Северянин не позволил и перебил его прежде, чем тот бы сумел разрушить устоявшуюся идиллию тяжкими думами. — Ну да. С твоим везением я бы тоже засомневался, — хохотнул он несдержанно, взмахом опрокидывая в себя рюмку спиртного. Чангретта беззлобно усмехнулся, вновь выцепляя его глазами. — Чую, засомневался бы ты намного раньше, — сказал он с долей насмешки. — Твое амплуа беззастенчивого бабника говорит само за себя. Сам бы ты как ответил на свой вопрос? — Я на свой вопрос ответил еще лет в пятнадцать: под венец ходят только кретины, не умеющие наслаждаться жизнью! Не в обиду тебе, брат. Грим скривился от очередного увесистого хлопка по плечу. Его больше задел он, чем произнесенные слова, которые он слышал сотню раз и уже привык воспринимать их детским лепетом. Относиться к Северянину, как к несмышленому подростку, всегда было проще. В противном случае они бы сцеплялись каждый раз, когда Вик выплевывал что-то неаккуратное и порой обидное и получалось бы так, как у них часто получается с Коэном. Драк в Мистхилле и без того хватало. Вик не стал подсаживаться к нему снова — остался стоять у бильярда, пока не решил улечься прямо на стол, расталкивая макушкой шары, что ненароком попадали в лузы. Виктор не замечал, размахивая руками над собой, говорил без умолку, порой загибая пальцы. Грим слушал его вполуха без особого интереса, чувствуя, как непроизвольно его веки начинают свое неспешное движение вниз. Но Лука был увлечен рассказом, что все же не был близок его сердцу. — Я вот по-хорошему не понимаю, что вас всех так тянет нацепить на себя ошейник! — и без того басовитый голос Северянина на повышенных тонах немного отдавал в уши. — Вы же такие же мужики, как я! У вас же тоже привстает, когда незнакомая девчонка в короткой юбке присаживается, чтобы поднять какую-нибудь херь с земли, которую до этого уронила! И трахаться вы тоже постоянно хотите! И не с одной бабой, которая скоро надоест, которую ты уже как облупленную знаешь, а с разными! Потому что так уж у нас устроено — любить всех мадемуазелей, ибо красивые, сука, такие красивые, что сдохнуть можно! Вот как выбрать одну из такого разнообразия, навсегда отказавшись от остальных?! — Ты вправе засмеять меня, но все же… — Лука чуть замялся, выдавливая из себя слова, присущие скорее сентиментальным барышням, нежели серьезным мафиози. — Чувства многое меняют. Брак — лишь один из способов их закрепления, доказательство серьезности отношений. — Ах, чувства! Бредятина да и только. Я любил всех женщин, с которыми когда-либо спал, просто не настолько, чтобы навсегда с ними остаться. Были ли эти мои чувства от этого менее возвышенными, чем у любого мужика, женившегося по молодости по твоей этой «любви», наделавшего кучу детей и пошедшего налево через пару лет, когда понял, что все эти эмоциональные бредни были таковыми? Такое случается на каждом шагу. — Вы оба в равной степени идиоты. Ему давно пора разводиться, а тебе… — Что мне? — Похоть и любовь — разные вещи. — О, правда? Муж с женой не трахаются, значит? Видать, не врала матушка, когда говорила, что в капусте нас с братом нашла… — Я имею в виду, что похоть — не основная эмоция, которая движет… Которая способсвует… — Лука повел кистью у виска, пытаясь вытащить из головы здравую мысль, но только привлек этим насмешливый взгляд Северянина. Ненароком в груди затеплилось раздражение. Чангретта выдохнул, откидываясь на спинку. — В общем, то, о чем ты говорил, касаемо женщин, с которыми ты спал, которых, мол, любил… В любом случае, это не то. Брак — результат любви, а любовь — сочетание похоти, нежности и взаимопонимания, которых с проститутками ты едва ли добьешься. — Я бы поспорил. Была у меня одна девчонка, с которой у нас было полное взаимопонимание… — Ты меня понял. Любить телом — не значит любить душой. — Да ты поэт, Лучок, еще и романтик! Впервые вижу сентиментального гангстера. — Я не сентиментален. — Рассказывай давай! Скажи вдобавок, что внешность неважна и роль играет только ее «богатый внутренний мир», и награда «Душный джентльмен» твоя! — А ты не согласен? — Будь у твоих бывших пассий кроличьи зубы, обезьяньи уши и глаза как у тупой рыбы, ты бы вряд ли пригласил их на первое свидание, чтоб узнать, чо там за душой. Лука открыл было рот, чтобы возразить, но вовремя одумался, тяжело вздыхая. Их шутливая ссора как будто вот-вот грозила вылиться в нешуточный спор, чего хотелось избежать. Все-таки портить отношения с Северянином — единственным человеком, настроенным исключительно дружелюбно к нему, — Лука не стремился. В окружении Пересмешника было не так много приятных людей, нужно держаться хотя бы одного. Да и к тому же, Виктор в чем-то был прав. Любой человек сначала смотрит на обложку, прежде чем подойти к содержанию, это не открытие. Чангретта сам был таким, его всегда тянуло только к красивым дамам, на других он бы не стал смотреть. Но одно дело наслаждаться компанией прекрасной девушки на одну ночь, совсем же другое — брать в жены и клясться в преданности любимой женщине. Северянин словно и не знал других категорий, судил, исходя только из первой. Ему важно получать физическое удовольствие от противоположного пола, а не духовное, ему будто не хватало терпения на развитие более серьезных отношений… А, может, его природа такова, что он не видел в женщинах ничего такого, что смогло бы удержать его внимание. В замолкшем помещении раздался неожиданный звук мерного сопения, сбивший Чангретту с мысли. Расфокусированным взором он окинул свои колени и пушистый рыжий комок, следящий за ним светящимися зеленью в полумраке полузакрытыми глазами. Одуванчик не спала, хоть, видно, и собиралась. Лука погладил ее между ушами, провел двумя пальцами по гладкой шерсти на лбу и взглянул на Северянина, ожидая, что тот на какое-то мгновение успел задремать, лежа на бильярдном столе. Но тот тоже сверкнул темно-зеленым взглядом, ненавязчиво указывая согнутым пальцем на неподалеку стоящее кресло. Закинув голову далеко назад, сложив руки крестом на груди, в кресле спал Грим. И, похоже, уже давно, ведь его острый слух, вопреки привычке, не сумел уловить достаточно звонкого смешка Виктора, чуть приподнявшегося на локте на своем месте. Грим спал крепко, выдыхая воздух с забавным звуком через чуть приоткрытый рот и сжимая предплечьем бутылку с виски. Странное зрелище, Лука никогда бы не подумал, что застанет эту статую спящей. Иногда ему казалось, что Гриму вообще чужды общечеловеческие привычки. Казалось, он питается от солнца или, что более вероятно, от чужого раздражения, которое сам проявить не в силах. — Ну что за чудо, а? Прямо-таки младенец с мамкиной титькой под боком, — тон Северянина резко опустился до шепота и оттого стал звучать непривычно. Опустив ноги с края и бесшумно поставив их на пол, он встал, в два шага оказываясь около кресла и осторожно, словно ловя бабочку, протянул руку к зажатой в гримовских тисках бутылке. Она поддалась не сразу, скользила по ткани чужого рукава с неслышным скрипом, пока в конце концов не осела в крепкой хватке Виктора. Грим даже бровью не повел. Шмыгнув носом, только закрыл рот и чуть повернул голову к полкам, снова тяжело выдыхая перегар. Вик довольно усмехнулся. — Сам ангел во плоти. Ставил бы я «Белоснежку и семь гномов», дал бы ему главную роль… — Запах перегара убил бы всю романтику пьесы. — И после этого ты будешь утверждать, что ты не сентиментален? Лука-Лука… Сказки будешь детям своим на ночь рассказывать. Лука ненароком цыкнул, прикладывая палец к губам, когда в ответ на его закатанные глаза Северянин чересчур громко гаркнул со смеху. Тот сразу спохватился, хватая себя широкой ладонью вдоль челюсти, но почти сразу же глухо рассмеялся вновь. Грим в кресле среагировал то ли на отнятую бутылку, то ли на посторонние звуки: широко махнув рукой, он со звонким хлопком опустил ладонь на правую сторону лица, закрывая его от навязчивого света и гомона, а после недолгого молчания немузыкально всхрапнул. Виктор заливался неугомонным хихиканьем, то и дело срывающимся в свиное хрюканье, довольно долго, отчего у скоро проникшегося ситуацией Чангретты попросту не осталось шанса не поддержать его. Он хоть и смеялся скорее над самим Виком, и делал это абсолютно бесшумно, первому было совершенно плевать. Сквозь проступившие слезы он то и дело глядел на своего единственно оставшегося собутыльника и распалялся все больше, пока в конце концов усталость не ударила ему по голове головокружением. — Бля… — стон сквозь смех и слезы показался болезненным. Северянин схватился поперек живота, что на каждое содрогание тела отвечал колючей болью в боку. Он уже досмеивался, через раз шумно выпуская воздух сквозь зубы, проговаривая слова надрывным шепотом. — Так и протрезветь недалеко… Епт, не, ты видел, как он по-мужски въехал, а? Вот это я называю поставленным ударом. — Он живой? — ответом на этот вопрос стал глухой храп — предвестник очередной истерии. Виктор восторженно подпрыгнул на месте, разбрызгивая на пол из бутылки капли виски. Создавалось впечатление, что он, как и Чангретта, впервые видел Грима спящим и не мог нарадоваться такому редкому зрелищу. — Mamma mia… На вид он принц, а по сути больше смахивает на пропойцу-башмачника. — Все мужики храпят, если они мужики, — отмахнулся от него Виктор, опускаясь на корточки рядом с боевым товарищем, и аккуратно протянул руку к его кисти, намереваясь, видимо, снять ее с лица. — Мы воняем потом постоянно, устраиваем беспорядок дома, вечно хотим жрать и ебаться. Кстати, поэтому я и против того, чтобы девчонки замуж выскакивали. Они же, бедные, заебываются за нами, троглодитами, трусы стирать. — Я не храплю… — рука Грима снова опустилась на прежнее место на подлокотнике, а Вик, со всем недоверием сощурив глаза, посмотрел на Чангретту, мутным взглядом отслеживающим его движения. — Ой ли? — улыбнулся он, внедряя в темноволосую голову капли сомнения. — Ты откуда знаешь? Женщины твои говорили? — Никто еще не жаловался. — Не жаловался — не значит, что не храпишь. Храпишь как паровоз как пить дать! — Да ладно тебе… — Вы больные что ли? Время видели? Голова повернулась на звук женского голоса слишком резко, чем поплатилась довольно скоро. Чангретта глухо застонал от прошившей его виски тупой боли — зачатка завтрашнего похмелья, и не сразу сумел сконцентрироваться на той, кто нарушил их с Виктором и Гримом общество. Но когда смог, то сразу простил ее за внедрение. Валери Марион стояла в дверях игорной по левую руку от него и смешно щурилась на свет торшера, хватаясь бледными пальцами за края его так и не возвращенного халата. Слегка растрепанная, заспанная и умильно злая она скакала расфокусированным взглядом поочередно то по нему, то по расцветшему в мгновение ока Северянину, то по мирно похрапывающему в обивку кресла Гриму, единственному, кому было абсолютно все равно на появление начальницы. Виктор поднялся на ноги, развязной походкой и с широко расставленными руками направляясь к Валери без лишних приветствий и оправданий. Только сейчас Лука вдруг заметил, насколько же пьян он был — ноги чуть не заплетались при каждом шаге, а туловище так и норовило завалиться куда-то набок. Марион, видно, тоже это заметила, ибо громко выдохнула раздражение, чуть наклоняя голову и смотря на подчиненного с досадой, смешанной с разочарованием. Северянин же предпочел игнорировать любое проявление недовольства по отношению к нему, а потому чуть ли не запел слова, что понимал только он.Нежнее нежного Лицо твоё, Белее белого Твоя рука, От мира целого Ты далека, И все твое — От неизбежного.
Виктор старался соответствовать своему тону, полному ласки, но в движениях его все равно сквозила пьяная грубость, которая заставляла Валери закатывать глаза и еле слышно ругаться под нос. Он зашел ей за спину, как можно осторожнее попытался вытащить ее руку из-под халата, не задевая голой кожи, и порывался уже повести ее в танце без музыки, но Марион бесцеремонно прервала его твердым «Не надо». Он, впрочем, совершенно не расстроился. Улыбнулся и закинул свою огромную ручищу ей на тонкое плечо, чуть подвигая к себе, упираясь лбом в ее висок, дочитывая наскоро с уже более жизнерадостной интонацией.От неизбежного Твоя печаль, И пальцы рук Неостывающих, И тихий звук Неунывающих Речей, И даль Твоих очей.
— От тебя несет, — протянула Валери хрипловатым от сна голосом, и отчего-то у Луки сжалось в груди от этого звука. Виктор рассмеялся, обхватывая ее второй рукой поперек живота, уложил подбородок на светлую макушку и радостно вздохнул. От этого уже сжались кулаки. — Счас, погоди. Еще чуть-чуть Луку понервирую, чтоб не расслаблялся. Ревнивые мужики смешны до колик в животике… Чангретта вскинул сконфуженный взгляд на Северянина, не понимая, о чем он говорит, и собрался уже было оправдываться, огрызаться, но столкнулся с синими глазами молодой хозяйки Мистхилла, и все доводы быстро испарились. Она смотрела прямо на него. Так заинтересованно и так горячо, что вмиг в собственном костюме стало душно. Лука прокашлялся, стремительно отводя глаза на разлегшуюся на коленях кошку, и в очередной раз поблагодарил Бога за то, что не умеет краснеть. Ибо, если бы умел, его в действительности сейчас было бы не отличить от вареного рака. Он не мог видеть, но почувствовал, что виновница его замешательства ехидно усмехнулась и все же, судя по звуку, выпуталась из крепких объятий. Ее ноги плавно проскользнули в его видимость белой тенью. Босые и безобразно закрытые полой его почти что украденного халата они встали прямо перед ним и забавно пошевелили маленькими пальцами. В очередной раз молчание разрушил немелодичный храп Грима. — Не особенно у вас тут весело, — привычный насмешливый тон снова пробрался в ее заспанный голос, отчего стало легче смотреть на нее, и Лука снова поднял глаза. Валери на него не взглянула даже мельком — обернулась к Виктору. — Снова обсуждали политику? Хотя, полагаю, в таком случае спали бы вы, а не он. — Негоже молодым барышням лезть в похабные разговорчики взрослых дядек, — декламировал Северянин учительским голосом, потрясая пальцем в воздухе. Его нарочитая серьезность, как и всегда, рассмешила Валери, и она глухо хмыкнула, машинально поправляя халат. Виктор тоже слегка хохотнул, но после сгорбился и сыграл опечаленность. — Что, спать погонишь, мамаша? — Вам обоим завтра работать. — Опять?! Мы сегодня столько отпахали, что нам отдых полагается! — Не ори. От эмоционального всплеска Северянина Грим дернулся. Все в игорной замерли, пристально наблюдая за тем, как он, чуть приоткрыв один глаз, шмыгнул носом и перевернулся на другой бок, забираясь в кресло с ногами. Понадобилось ровно две минуты полной тишины, чтобы глухое сопение снова разнеслось по помещению, и Вик сумел бы высмеяться. Радость его, тем не менее, в этот раз продлилась недолго — нахмуренные брови мисс Марион отразили ее отношение к ситуации довольно четко. — Сможешь отнести его в спальню? — от такого вопроса у Северянина глаза полезли на лоб. Он в испуге уставился на начальницу и красноречиво вскинул руку, указывая на Грима. Лука беззвучно фыркнул от смеха, пытаясь скрыть свое видимое веселье, которое Вик расценил, как издевку. Очевидно, что при всей могучести его тела такую непосильную ношу как Грим он едва ли выдержит. Но Валери, похоже, совершенно не хотела с этим разбираться, а потому лишь отмахнулась. — Придумай что-нибудь, но не оставляй его здесь. В доме ночью прохладно. Пошли, Лука. Лука хмуро уставился на бледную руку, протянутую ему свысока. Его вдруг поразило воспоминание о далеком юношестве, когда они с друзьями долго пили ночью в каком-то сарае. Ближе к полуночи пришла его мать и разогнала всю шайку по домам, покуда его пришлось тащить оттуда чуть ли не силком. Ощущения в ту ночь были ровно такими же, как сейчас, только вот мисс Марион едва ли походила на его мать, что почему-то успокаивало. Она, по крайней мере, не станет бить его метлой за непослушание по приходу в спальню… Спальню, да? Что ж, в данной обстановке это звучало во много раз приятнее, чем продолжение банкета. Чангретта колебался недолго. Взяв уснувшую уже кошку под ребра и поставив ее, разразившуюся мяуканьем-возмущением, на диван рядом, он принял протянутую руку и острее прежнего вдруг ощутил ее прохладу. Только вот телу почему-то от этого стало только жарче.***
Темные помещения, по которым его вела Валери, склеивались в одно огромное ничто. Лука думал, что еще никогда не чувствовал себя таким пьяным, как сейчас, держась за ее сухую, светящуюся бледностью ладонь и то и дело запинаясь о ковры старого особняка. Как бы случайно, как бы по пьяни, только чтобы ненадолго коснуться ее плеча и услышать ее тихие возмущения. После нужно обязательно себя отругать за подобное ребячество. То, как он вел себя, совершенно не подходило его статусу, но алкоголь давал о себе знать и притуплял стыд перед самим собой. Ее размытый мраком и виски силуэт танцевал немного впереди, завладевая всем вниманием. Чангретта не мог оторваться от него ни на секунду. Ловил каждый шаг, каждое покачиванье бедер и золотистых волос, что мелькали в рассыпчатом свете луны, пробивающейся в окна, и все не мог решиться. Они же абсолютно одни, почему он медлит? Жар бил тело дрожью каждый раз, когда синие глаза смотрели в его собственные и чуть щурились в снисходительности. Маленькая юркая змейка, что же она творила… Они не сказали друг другу ни слова, пока шли по коридорам, преодолевая высокую лестницу и сбитые кем-то длинные ковры. Чангретта чувствовал себя мальчишкой и только крепче сжимал поданную ему ладонь, нагревая ее своей рукой. Путь до его спальни занял немного, но показался вечностью, которую он всеми силами желал разорвать. Он чуть было не прошел дальше, чем нужно: женская рука остановила его и со всей осторожностью оперла на стену у его двери. Перед глазами все кружилось, в бешеной скачке сменяли друг друга картинки. Кажется, Валери улыбнулась ему и сказала нечто насмешливое, уловив его расфокусированный, но довольный взгляд на себе, а после снова потянула. Так они оказались в его комнате. Совершенно одни. В идеальной тишине и темноте. — Думаю, дальше ты сам справишься, — под спиной прогнулся матрас его кровати — она бесцеремонно толкнула его, как и в прошлый раз. Пальцы в его крепких тисках дернулись, порываясь вырваться. — Можешь отпускать, Лука. В груди защемило. Отпускать? Нет, сейчас он не мог и подумать об этом. Казалось, если отпустит — никогда больше не сможет к ней прикоснуться. А касаться ее сейчас хотелось. Касаться везде и всем. Трогать, сжимать, гладить, чувствовать в целом… Ее прохлада могла спасти от бесконечного жара, прокатывающегося у него по телу. Лука не разжал пальцы. Стиснул их только крепче и довольно резко потянул к себе, натыкаясь на ее тело своим в бескрайних потемках. Она чуть ли не упала к нему, нависая над ним — он мог почувствовать ее дыхание на своей щеке, ее мягкие волосы под второй ладонью, что гладила ее по голове. — Лука… Шепот затерялся в безмолвии. Чангретта не услышал его, толкая голову Валери вниз к своим губам, нащупывая ими ее собственные. Она простонала что-то нечленораздельное, будто нехотя поддаваясь, раскрываясь для него машинально, пропуская внутрь его язык и вместе с ним жар, скользнувший настырным касанием ей под халат. Поцелуй выходил скомканным, безвкусным. Мисс Марион не отвечала. Будто терпеливо ждала момента, чтобы выскользнуть из его хватки и стечь на пол, затеряться в сумраке. Лука не мог этого допустить. Его руки сильнее сжали хрупкое тело, причиняя боль, о которой он не мог знать, на которую она не давала и намека. Ее губы стали жечь. Чангретта не понимал почему. В одно движение он поднял ее над собой и перевернул на спину, меняя их общее положение. Пришлось ненадолго оторваться, взглянуть на ее рисованный по памяти обнаженный силуэт, загнанно дышащий слишком часто и будто испуганно. В сознании загорелось красным предупреждение об опасности, которое всеми фибрами души хотелось проигнорировать. Его перебивала нужда, ядовитая необходимость в ее теле, в ее короткой любви, которая помогла бы решить одну из его проблем. Нужно лишь натрогаться, надышаться ей сейчас, чтобы не думать о ее стройных ногах, о ее насмешливом взгляде, о ее стонах больше никогда в жизни. Чтобы наконец отпустить эту травящую влюбленность… Но все оборвалось в момент. Слабые женские руки уперлись в его грудь, обжигая холодом, и очередной поцелуй смазался, оставляя горячий след на гладкой щеке. Лука протянул что-то разочарованно и нечленораздельно, на что в ответ получил легкий смешок, опаливший ухо. Сжались на отглаженном воротнике его рубашки тонкие пальцы, далеко не отпускающие, но не оставляющие шанса на маневр. — Я не хочу так, — ее голос над ухом — серенада, восславляющая ее власть над ним, и от этого к легким подкатила тошнота. Лука зажмурился от досады, уперся лбом в кровать над ее плечом, снова шепча что-то на грани слышимости. Его пальцы проводили по мягкой коже ее боков и живота, чуть царапая короткими ногтями. — Ты пьян, Лука. От тебя несет перегаром и сигаретами. — Я почищу зубы… — это было первое, что она поняла в полной мере. Пухлые губы сжались в тонкую полоску, пальцы схватили рубашку сильнее, но Лука даже не попытался подняться. Его ладони едва ли были способны оторваться от ее тела хоть на мгновение. — Не поступай так со мной, мисси. Столько раз уже водила за нос, не делай этого еще раз… — Я не люблю трахаться с пьяными. — Не так уж я и пьян… — Повтори: «Я думал мысль. Но мысль, которую я думал, была не той мыслью, о которой я думаю, что я думал». Это был удар под дых, который в силу опьянения проигнорировать было испытанием. Лука горячо выдохнул в женскую шею и тут же влажно поцеловал место ожога. Дрожь пробежала по мягкой коже, обсыпая ее мурашками. До ушей дотянулся подавленный полувздох, прозвучавший самой красивой песнью. Чангретта не смог сдержать улыбку, потянулся к тонкой шее, снова оставляя на ней мокрый след. Потом еще один — ниже. И еще — еще ниже. — Лука… Ты меня не слышишь? Рубашка затрещала в женских пальцах, когда Лука прикусил тонкую кожу у самой ключицы. Еще один потрясающий полувздох был заглушен этим омерзительным звуком, заставляя укусить еще раз, а после с жадностью хищника зализать алеющие где-то в темноте метки. Ладони заскользили вниз по чужому телу, обвели долгим касанием вставшие от прохлады и возбуждения соски, не уделяя им должного внимания, проходя еще ниже. Очерченное переплетение ребер. Худой живот с впадинкой пупка. Тазовые кости и бедра. Чангретта приподнял их, оплетая ее ноги у себя за спиной, удобно умещаясь между ними, послушно разведенными и чуть потряхивающимися от нетерпения. — Поддайся мне хоть раз. Мне надоело проигрывать, — его тон насмешлив и мил в какой-то степени, хоть и приправлен нотами опьянения, сильно портящими картину. Валери предпочла их не слышать, только глубоко вздохнула, когда чужие пальцы забрались под кружево ее нижнего белья. Лука подался вперед, попутно ведя кончиками пальцев дорожку по гладкому лобку. — E' da così tanto che aspetto questo momento. Ho bisogno di te, missy… Холодными касаниями ее руки пробежались по сильной шее вверх, пальцы вплелись в упавшие на южно-европейское лицо волосы. Лука едва успел подставить руку, чтобы не упасть на нее, когда Валери потянула его на себя. Резко и безапелляционно завладела она его губами, втягивая в поцелуй, от которого онемели кончики пальцев. Никогда прежде она его так не целовала. Почти отчаянно, глубоко и долго, настолько, что не хватало воздуха. Прикосновения Валери запомнились ему кубиком льда, нежно охлаждающим кожу. Полные нежности и недосягаемости, они отдавали покорностью, готовностью отдать себя без остатка. Теперь Валери требовала сдачи. Беря его лицо в ладони, она направляла, одерживая верх над каждой его попыткой перехватить инициативу, навязать свою игру. Целовала до потери сознания, до тех самых гребаных бабочек в животе, от которых он надеялся избавиться, но теперь уже не был так уверен. Желание сдаться ей пришло само собой. Просто принять все, как есть, лишь бы это никогда не заканчивалось. Поцелуй разорвался с немузыкальным чмоканьем и довольным смешком. В полной темноте Лука силился разглядеть знакомое лицо, на котором наверняка так же, как и у него, красовалась широкая улыбка. Валери шумно дышала, опаляя его кожу прерывистыми выдохами. Ее руки с нажимом, будто отталкивая, ползли по его телу вниз, находя висящий на шее галстук, который вскоре скатился куда-то вперед, и мелкие пуговицы рубашки. Одна за другой они выскальзывали из прорезей по велению ее юрких пальцев. Методично, без единой заминки. В конце концов ткань сползла с плеч, с тихим шуршанием падая в ноги. — Ложись в изголовье, — неубедительным приказом разнеслись по комнате ее слова. Лука издал смешок, чем-то похожий на истерический, и взглянул во тьму туда, где должны были быть ее глаза. Он представил их насмешливо прищуренными, по-змеиному тонкими и хищными, жаждущими, похотливыми. Хмельное сознание подкидывало фантазию за фантазией, заставляющие все тело отзываться теплыми волнами предвкушения удовольствия. С восторженным смехом Лука склонился, чтобы еще раз коснуться мягких губ Валери своими, но наткнулся только на холодную ладонь, обхватившую его вдоль челюсти. — Я уйду, если не будешь слушаться. Будь хорошим мальчиком… Она звучала очаровательно, просто прелестно. Таких угроз он еще никогда не слышал, еще никогда женщина не была так строга с ним в постели. Это было что-то новое, что-то неизведанное, а оттого до одури привлекательное. Он чувствовал, как Валери аккуратно гладит его под глазами, ощущал жар ее статного, но хрупкого тела и не мог сопоставить этот приказной тон с ее природной уязвимостью. Она смотрела на него во все глаза — это он тоже ощутил почти физически. И взгляд ее в его представлениях был таким милейше заискивающим, что не сдаться ему было невозможно… Лука послушно кивнул, улыбаясь во все зубы и целуя раскрытую ладонь, приставленную к его губам. Когда она вновь стекла с его лица, глухо ударившись о простыни, он выпрямился, разминая мышцы. Хотел бы покрасоваться, только вот свет так никто и не включил. Он встал на ноги, наощупь двинулся вдоль кровати, мимоходом проведя ладонью по женским коленям, и упал к изголовью, усаживаясь на подушки. Тихий шорох простыней, а после — невесомая тяжесть, мягко опустившаяся на бедра. Руки сами потянулись, легли на теплые бока, несильно сжимая и вырисовывая пальцами неровные круги, тянущиеся вниз. На щеку опустился слепой поцелуй, и Лука поспешил повернуть голову, чтобы поймать его. На этот раз он даже не попытался забрать инициативу: ловя каждое ласковое поглаживание чужого языка, открывал рот и вдыхал удовольствие каждой клеткой тела. Оно пахло его ромашковым шампунем, мускатом и чем-то пряным, сладким. Аромат ее возбужденного тела. От него хотелось скулить, подобно голодной собаке, просить еще и еще, пока каждая нота ее запаха не запомнится, не впечатается в подкорку. От ее ледяных касаний тело плавилось. Изумительно медленно провели по его торсу холодные ладони. В потемках они нашли его собственные — вырисовали путь по напряженным плечам, предплечьям, запястьям. Ухватили последние в слабый капкан и подняли на головой, пока жаркий поцелуй медленно спускался по скулам и челюсти на шею. Лука рвано выдохнул, когда острый язык влажно очертил татуировку креста. — Что ты делаешь, tesoro? — вопросов задавать не хотелось, но вокруг запястий оплелось что-то гладкое и длинное, плотно прижимающее их друг к другу. Валери не ответила. Целуя каждый миллиметр под его кадыком, продолжала вязать узел, приковывавший его к кровати. Чангретта нетерпеливо выдохнул смешок, мотнул головой, упираясь носом в мягкие волосы. — Я и не предполагал, что ты любишь такие игры… — Не люблю, но ты не оставил мне выбора… — Что? Руки дернуло, пробило болью — несильной, тянущей. Лука попытался их опустить, но в ответ на это деревянное изголовье постели лишь немелодично скрипнуло и ударилось о стену. Он поднял голову, силясь в кромешной темноте разглядеть, чем его примотали, и не заметил, как вес чужого тела внезапно исчез с его бедер. Как и поцелуи. Как и ненавязчивые мускат и ромашка… Руки дернулись еще раз в тщетной попытке высвободиться. — Валери, это не смешно. Отвяжи меня, — попросил он как можно спокойнее, но в тон все равно пробралась требовательность. До ушей снова донесся шорох — торопливый на этот раз. Лука прищурил глаза, улавливая во мраке движение. Кажется, Валери впопыхах одевалась. — Ты не можешь оставить меня на ночь в таком виде, Валери! Развяжи руки! — Нет, — раздался издали ее суровый голос. Щелчок входной двери ознаменовал конец приятному наваждению. Валери остановилась на пороге, окинула невидящим взглядом его фигуру, скрывающуюся в темноте, и хмыкнула. — Раз не умеешь слушать, сам развязывайся. — Валери! Блять… Но дверь уже захлопнулась. Лука дернул руками еще пару раз, стремясь скорее не развязаться, а вырвать гребаное изголовье с корнем. Когда ничего не получилось, он взял передышку на осмысление, сделал пару глубоких вдохов и таких же выдохов, начал ощупывать узел со всех сторон, пытаясь найти конец и ругаясь под нос на двух языках. Опьянение не играло ему на руку, конец нашелся далеко не сразу. Когда все же нашелся, понадобилось еще пару минут, чтобы понять, как его развязать. Вскоре дело было сделано. Лука сполз на подушки, покрывая матом весь белый свет, подавляя в себе желание сейчас же рвануть на поиски беглянки. Все равно ничего бы из этого не вышло. Постепенно гнев сменялся на милость, а после — на вину. Через полчаса Лука уже ругался на самого себя, от стыда перед Господом или еще кем закрывая глаза ладонями. Резные узоры деревянного изголовья держали его завязанный узлом галстук.***
Валери шла по коридорам, не разбирая дороги, стараясь не думать ни о чем, что получалось скверно. Ноги несли ее мимо светящихся луной окон прочь от комнаты Чангретты. — Сукин сын. Чтоб я еще раз… Все тело трясло. От злости или страха — она сама не могла понять. Ей хотелось думать, что виной всему проснувшаяся ненависть, но не попадающие друг на друга зубы и чувство преследования говорили об обратном. В местах, где он целовал ее, где касался, нестерпимо жгло. Хотелось распороть себе кожу поверх них, избавиться от нее, вымыться в кипятке, лишь бы не ощущать его фантомных рук, ложащихся на живот. В носу засел запах алкоголя и табака. Никаких ромашек, никаких цитрусов. Только вонь, обжигающая легкие и ноздри. Валери неслась по коридорам на полном автопилоте. Чесалась, терла кожу, прочерчивая на ней красные полосы от ногтей и бормотала под нос несвязные речи. Кто-то смотрел на нее сзади, и она хотела бы знать, что это Лука, выбежавший в коридор за ней, но хлопка двери слышно не было. Кто-то сверлил ее затылок насмешливым взглядом исподлобья, и от этого пальцы пробирало ужаснейшей судорогой. — Прекрати. Прекрати сейчас же. Он ничего с тобой не сделал, он будет жалеть… Голос звучал, как чужой, и слова представлялись неубедительным детским лепетом. Он говорил, что не станет трогать без ее согласия, а в итоге… Гребаный лжец, последний мудак! Взгляд из темноты становился невыносим. По черепной коробке, кроме собственных мыслей, прокатывался бой тяжелых шагов, заставляющий перейти на бег. Нельзя оборачиваться, только не оборачивайся, — пульсировал в висках собственный крик. В ответ на него кто-то рассмеялся. Не в силах больше выдерживать этого Валери свернула направо, безошибочно находя знакомую дверь. Слава всему сущему, сегодня ее забыли закрыть. Марион влетела в комнату, захлопывая за собой. Прижалась всем весом к деревянной плоскости, внимательно вслушиваясь в тишину в коридоре, уговаривая себя ни в коем случае не плакать. Раздватри… За дверью снова рассмеялись загробным хохотом. Синие глаза с силой захлопнулись. Черным-черно перед ними. Раз-два-три… Кто-то подошел по ту сторону, вслушиваясь в ответ, протяжно хмыкая под нос. Веки сцепились, слиплись друг с другом. Под ними защипало. Плакать нельзя, он не простит слез. Воображение насильно начинало рисовать на сетчатке разноцветные круги — отголоски добрых воспоминаний. Раз, два, три… Первый рисунок Зои. Лай старого пса Роджера — друга семьи, — и его шершавый язык, лижущий руки. Подарок Джози на тринадцатилетние — огромный шоколадный торт с белой глазурью. Купание голышом в озере с первым бойфрендом и долгие прогулки под луной со вторым. Раз. Два. Три… Несмело Валери открыла глаза, находя свои босые ступни, утопающие в мягкой шерсти положенной на пол звериной шкуры. За дверью все стихло, как и в голове. Облегченный выдох сорвался с губ вместе с грязным ругательством. Марион насильно отлепила себя от двери, все еще с опаской наблюдая за ее ручкой, что, казалось, вскоре должна задергаться под нажатиями властной руки. Ничего не произошло. Только кошка мяукнула где-то в коридорах, и снова все замолкло. Валери попятилась назад, заставляя себя обернуться, найти взглядом большую кровать и развалившуюся на ней могучую фигуру, с настороженностью смотрящую на нее темно-зелеными глазами из полутьмы. Пришлось натянуть виноватую улыбку. Он наверняка уже спал, когда она появилась. — Что, снова? — хриплый от сна голос Северянина разлился по помещению топленым молоком. Валери еле заметно кивнула в ответ. Виктор приподнялся на локте, шумно зевая, и откинул простынь, что была у него вместо одеяла. — Ой бля… Ложись давай, болезная. Опять вспотею весь на утро. Валери не стала отвечать на это — побоялась, что прозвучит слишком жалко. Скинув халат, она быстро юркнула под простынь, укладывая голову на удобно подставленное плечо Вика. Тот даже не посмотрел на нее, ничего не сказал насчет отсутствия ночной сорочки, как бывало обычно. Только уложил ладонь на ее макушку, придвигая ближе, устраивая в более удобное для себя положение и опять протяжно зевнул, выпуская в воздух запах зубной пасты. Он часто забывал чистить зубы перед сном, и сейчас Валери была благодарна ему за то, что сегодня вспомнил. Больше перегара она бы не вынесла. — Чего стряслось не расскажешь? — спустя какое-то время все же спросил он, когда на плечи уже начинала опускаться усталость. Марион мотнула головой в отрицании, натягивая простынь по горло. В ответ прилетело смиренное «хм». — Ладно. Завтра все равно все узнаю. Его предупреждение прозвучало угрозой, обращенной не к ней. Валери усмехнулась, успокоенная его решимостью и закрыла глаза, ощущая, как по волосам скользят неловкие грубые пальцы.