Never trust a Mockingbird

Путь от Оксфорда до Мистхилла занимал не более двух часов, но за это недолгое время Лука успел чуть не уснуть за рулем около пяти раз. Довольно частое явление даже у водителей с должным опытом, когда дорога не располагает разнообразностью пейзажей и крутых поворотов. Приход сонливости был неудивительным, ведь Англия за короткий срок его пребывания в городе не успела преобразиться до неузнаваемости, обрасти густыми лесами или живописными долинами. Зимняя серость все еще рвалась через окно на пару с настырными солнечными лучами, что в этом краю были белее снега и скучнее Библии. Они даже не могли пощекотать нос, как обычно проказничали их сицилийские собратья. Только заставляли жмуриться и моргать чаще, что не шло на пользу. К тому же, в салоне все это время стояла почти гробовая тишина, которую не могли разбавить шорох колес, бренчание запчастей в прицепе и гудки редких деревенских колымаг, то и дело проскакивающих мимо на скорости неприличной для проселков. Внимание они никоим образом не концентрировали. Чангретта вел бентли на чистом автомате, иногда насвистывая под нос, чтобы хоть как-то отвлечься от накатывающего желания подремать. За недолгую поездку с Северянином он успел привыкнуть к его извечной болтливости и привычке говорить обо всем, что попадется на глаза. Длинный язык этого непоседливого русского спас бы ситуацию. Даже игра в ассоциации уже не представлялась чем-то до постыдности детским. С Северянином было легко преодолевать усталость. А еще наверняка апатию, боль поражения, радость и все остальное. Казалось, он был таким человеком, который сможет разделить с тобой все что угодно, успокоить, чтобы стало легче, хотя бы отвлечь. Этим он был похож на Анджело. Они оба умели делиться энергией и преобразовывать ее по-своему, выводя на добрый лад. Но если малыш Ангел в действительности был самым беззаботным человеком в этом бренном мире, то Виктор скорее пытался таковым казаться. Его душа хоть и была вывернута наизнанку, но подлинности в ней не чувствовалось. Одна сплошная фальшь за маской беспечности. После разговора с ним остался неприятный осадок, чувство, будто их беседа не пришла к закономерному финалу. Лука знал, что не имел права копать так далеко вглубь, но что-то заставляло его раз за разом заносить лопату и рвать грудную клетку, по сути, чужого ему человека. Виктор не был ему другом и не собирался им становиться. И проявлять интерес к его прошлой жизни, той жизни, от которой он стремился сбежать и никогда не возвращаться, да еще и лезть с нравоучениями… Не так его воспитывали. И все же примитивное сочувствие — к Северянину, к его близким, — не позволяло остаться в стороне. Лука продолжал движение, машинально выкручивая руль на нужных поворотах, и изредка зевал в обратную сторону ладони, щуря глаза, кончиками пальцев стирая с них напросившуюся влагу. Некстати вспомнилось, что он вообще-то хотел поспать после боя с Сорокой, но планам снова не суждено было сбыться. Не сказать, что он был сильно этим расстроен. Предложенная Валери альтернатива не казалась такой уж плохой. Совсем не. Радовало лишь то, что до секса в конце концов не дошло, иначе бы его точно сморило на полдороги, а ждать было нельзя. Кто знал, что творилось с Марленом все это время. Когда Лука уезжал, тот был в не лучшем состоянии. Док сказал, что это может быть заражение. Еще он как бы между прочим обмолвился о столбняке и уж после этого сидеть на месте являлось чем-то непростительным. Конечно, не совсем понятно, каким образом столбняк мог проявить себя так быстро и именно в таких симптомах. Чангретта раз видел больного столбняком заключенного в тюрьме и вид его был совсем иным. Оставалось лишь справедливо предполагать, что многоуважаемый доктор Хэмлок припугнул его страшным термином, чтобы принудить соображать быстрее. Что ж, наверное, за это стоило бы его отблагодарить. Он пересек границу Мистхилла ближе к шести. Припарковал машину у входа, забрал все, что мог забрать, передал ключи юному механику Флойду и любезно поинтересовался, как он себя чувствует. Отчего-то думалось, что после физических нагрузок и драки с мужчиной, в два раза превосходящим его самого, мальчонка будет долго отлеживаться в постели. Но нет. — Все хорошо, мистер Чангретта. Благодарю за заботу, — неловко ответил он, почесывая в затылке. Его длинные для мальчика каштановые волосы все еще находились в беспорядке и закрывали половину лица, но, похоже, это совсем его не беспокоило. Флойд улыбнулся смущенно и, приняв ключи, быстро предложил: — Я могу помочь отнести вещи? Если позволите. И Чангретта позволил. Потому что инициатива похвальна, а рук все равно не хватало. Он передал мальчику леденцы для Зои и старика и коробку эклеров, которую наказал отнести в свою спальню, а сам взялся за медикаменты. Медлить дольше он не мог, а потому прямой наводкой отправился в подвал, игнорируя плетущуюся следом кошку. Она проскользнула за ним к двери, спустилась по лестнице, негромко мяукая и то и дело заплетаясь в ногах. Лука не мог от нее отцепиться: кажется, животное сходило с ума от запаха бензина. В конце концов ее удалось выпроводить только с помощью Дока, бесцеремонно подхватившего ее за шкирку и пихнувшего в открытое окно под потолком. «Переносчикам заразы здесь не место», — ворчливо проговорил он, неловко спускаясь с табуретки, на которую встал, чтобы дотянуться до оконной рамы. Это было даже забавно. Но потом Роберт провел Луку в импровизированную палату, и легкая улыбка слезла с лица. Марлен все еще лежал в кровати, чуть ли не на том же месте, не в той же позе, в которой Чангретта видел его в последний раз. Только вот кожа у него стала серее, бледнее, более влажной, и пальцы то и дело подергивались. На короткое мгновение Луке показалось, что он умирал. Вот так просто, в гребаной кровати. Но потом Док подошел и подставил осколок старого зеркала к его носу, проверяя дыхание, и сердце унялось, как только его поверхность покрылась мелкими горошинами воды. — У парнишки неплохие вокальные данные. Тебе стоило гнать его выступать под прожекторами, — сообщил безучастно Хэмлок, вскрывая пакеты с жаропонижающим и антисептиками. — У него был бред, он напевал себе под нос. Что-то вроде: «О соле мио». Или как там на вашем? Лука невесело усмехнулся, легко покачивая головой. Неаполитанскую песню про солнце Марлен пел уж слишком часто, что невозможно было не успеть устать от этого. Казалось, это была единственная песня, которую он знал. Он напевал ее на улице, бормотал себе под нос на заданиях и собраниях, орал, стоя на барной стойке в обнимку с какой-нибудь сомнительной девицей. Даже будучи в таком бедственном для себя положении, он продолжал досаждать ей окружающих. Вокальные данные у него и правда были неплохи, но даже музыка Баха имеет свойство приедаться, когда патефон проигрывает ее по десятому кругу. Возможно, это его успокаивало. Марлен не любил показывать свое волнение и такой способ усмирять нервы мог стать такой себе терапией. Кто мог знать… Чангретта просидел у Дока еще минут пятнадцать, скучающе наблюдая за всеми медицинскими махинациями, что тот вытворял. Роберт больше не горел общением, поэтому в подвале звенела блаженная тишина, которую прерывали лишь звон металла и хлопки пробок с лекарствами. И они, впрочем, быстро затихали. Хэмлок провозился с Марленом недолго, но крутился у его кровати все время. У него было какое-то почти маниакальное желание щупать пульс и измерять рукой температуру, что, судя по его вечно морщащемуся лицу, никогда его не устраивала. Он был странным человеком, Лука успел это для себя уяснить. Только сейчас он заметил дерганность его движений и вечно суетящиеся руки, что словно бы никогда не находили себе места. При этом он все равно выглядел так, будто ему насрать на все и вся в мире, хотя в утверждении этом явно была большая доля лжи. Чангретта вышел из подвала, только когда Док мертвецким голосом сообщил ему, что все с Дзанетти хорошо, просто организм борется с ранением и это может занять некоторое время. Этот ответ был более чем исчерпывающим, поэтому Лука не стал задерживаться. Без сомнений он передал опеку над Марленом в руки невменяемому доктору, которому наверняка бы и руки не подал при встрече в других обстоятельствах. Как и всем остальным обитателям поместья, впрочем. Все они были больны на голову, а таких в Америке принято опасаться. Лука вошел в свою спальню, громко хлопнув дверью, с твердым намерением поспать, но остановился на пороге, не решаясь сделать шаг к смятой кровати. Сбитые простыни, упавшее на пол одеяло, разбросанные подушки представляли ужасную картину бардака, который в этот раз отозвался в сердце приятным постаныванием. Обычно он не терпел беспорядка, но сейчас… Сейчас он даже показался красивым, говорящим о многом. Такой обычно изображался на картинах прославленных художников. Портить его своим присутствием внезапно расхотелось. Перед глазами все еще стоял прорисованный до мелких деталей образ молодой женщины с бледной кожей и россыпью родинок, покрывающих ее. Он был настольно отчетливым и навязчивым, что избавиться от него не удавалось. Да и не хотелось, если уж говорить на чистоту, ведь был он настолько художественно красив, что одно воспоминание распаляло унявшееся уже волнение. Валери Марион была прекрасна в своей наготе, незабываема, утончена. И не мечтать прикоснуться к этой красоте снова хоть кончиком пальца представлялось невозможным, несмотря на все те резкие слова, которые сорвались с пухлых губ перед самым отъездом Чангретты. Они снова успели поругаться. Было бы удивительно, если бы этого не произошло. После инцидента в подвале Луке было что высказать в миловидное лицо нынешнего Пересмешника, что так бессовестно улыбалась в ответ на все доводы, а потом шипела тихо, ударяя по самому больному: «Ты сам не уберег его от этого. Сказал, что мальчишка не причинит вреда моим домашним и все же он напал на моего ворона со скальпелем. Сорока еще сдешевил, попросив у него взамен лишь клятву, а не пару его хрупких пальцев». В этом была правда, из-за которой кострище злости только больше разрослось под ребрами. Лука покинул Мистхилл заведенным во всех смыслах этого слова. Ему не нравилось, что в этот раз сердце его билось не от гнева… И все же, несмотря на неунявшееся еще раздражение, сейчас он готов сорваться к ней в кабинет. Он ненавидел это состояние — постоянный зуд под кожей и жар внизу живота, что толчками распространялся ниже. Терпеть не мог признавать, что эти ее резкость и правдивость волновали его в определенном смысле, а мечты о касании к ее хрупкой коже следовали по пятам, куда бы он не пошел. Но признавал, черт бы побрал, признавал, ибо не было другого варианта. Он не хотел лгать себе в том, что плавало на поверхности. Напряжение сочилось тревогой из всех пор, завладевало разумом и телом. Поганое чувство необходимости, грозящей плавно перетечь в привязанность, заполнило мышцы и налилось свинцом. Лука осознавал, что с ним происходило, и всеми фибрами души желал поскорее избавиться от этого. Рассудок лютовал от одного упоминания, от одного неаккуратного предположения и в отчаянии искал выходы из ситуации нужды. Именно так Лука называл знакомое всему живому в мире чувство: нужда. Нужда в чужом теле, в чужом тепле, чужой улыбке, смехе, слезах, вздохах и стонах наслаждения. Нужда в саркастичных замечаниях и печальных детских воспоминаниях, в касании холодных ладоней и блеске в сапфировых глазах. Нужда в одном конкретном человеке, что крутился в мыслях, даже когда не присутствовал рядом, в заботе о нем, вечном долге за его жизнь и здоровье… То, что простые люди именовали «влюбленностью», Чангретта не смел произносить даже про себя. Потому что был уверен, что этим здесь и не пахло. Он слишком много раз «влюблялся», чтобы не понять свою природу и повадки, чтобы не уяснить для себя, что большая часть женщин, с которыми он когда-либо спал, исчезала из его сердца в ту же ночь. Секс ставил все на свои места. Так называемая «влюбленность» представлялась лишь отголоском старых инстинктов, что не стерлись в ходе дарвиновской эволюции. То, что он чувствовал, когда смотрел мисс Марион в глаза, определенно было зовом предков, подталкивающих на конкретные действия. Все это тепло внизу живота являлось ничем иным, как нуждой в ее теле. И мысли, и беспокойство о ней, и гребаная ответственность — все это должно спасть с плеч как можно скорее, иначе он сойдет с ума и забудет обо всем, о чем когда-либо мечтал. Этого не должно произойти. Ни в коем случае. В беспамятстве окольцованная, слишком бледная для сицилийца рука, испещренная черными пятнами татуировок, погладила побритую с утра щеку, в задумчивом жесте поскребла ногтями бровь над правым глазом. Лука обернулся через плечо на входную дверь и совершенно случайно наткнулся блуждающим взглядом на цветастую коробку, лежащую на комоде. Эклеры. Точно, он же попросил Флойда отнести их в комнату. За посиделками с Доком про них совершенно позабыл. Пальцы безотчетно пробежались легкими касаниями по розовым узорам, останавливаясь в самой середине. Это был неплохой предлог. Лучший из тех, что он мог бы придумать.

***

Уже через пару минут Лука стоял у двери в кабинет Пересмешника с эклерами подмышкой. Без какой-либо задержки, не допуская ни малейшего сомнения он постучал о деревянный косяк костяшкой указательного пальца и отворил вход еще до того, как услышал слабое «Войдите» в ответ. — Сними шляпу у меня в кабинете. Ее голос долетел до слуха, чуть приглушенный и искаженный из-за зажатого в белых зубах кончика карандаша, и по черепу как, по щелчку пальцев, прокатился тот умопомрачительный стон. Чангретта бесшумно выдохнул, не спеша проходя вглубь кабинета, как бы незаинтересованно оглядываясь по сторонам. В свете закатного солнца это помещение выглядело не так, как ночью и в полдень. Утопающие в оранжевых, но все еще холодных лучах, книжные полки, стеллажи, диван в конце комнаты, кресла и керамический череп выглядели устрашающе. Все также прекрасно, но властно, угрожающе. Так обычно выглядели тюремные камеры перед последним днем смертника. И светлая фигура Валери смотрелась во всем этом антураже не к месту. Будто приговоренная к смерти по ошибке. Она не подняла на него глаз, когда он опустил на край стола коробку и шляпу, а сам сел в кресло напротив, складывая руки в замок на животе. Валери продолжала что-то писать в своем блокноте, сосредоточенно хмуря брови и что-то шепча на грани слышимости. Кажется, проговаривала для себя цифры, упорно пытаясь понять их природу. Лука не торопил ее, зная, как быстро может испариться вся ее вовлеченность в процессы, что не были ей интересны. Вычисления никогда не приходились ей по душе. — Триста пятьдесят восемь… Нет, девять. Гребаные недочеты… Ты что-то хотел? Я сейчас занята, — сапфировые глаза на секунду перевели свой взгляд на него, прежде чем снова упасть в бумаги. Карандаш заплясал в тонких пальцах, вычерчивая на желтоватом листе число. Валери обреченно вздохнула, опираясь щекой на сжатый кулак. — Не молчи. Если пришел снова обсудить своего солдата, то начинай. Я буду только рада. Скоро сойду с ума от всего этого. Чангретта легко усмехнулся. Похоже, он слышал это слишком много раз в детстве. Это ее: «Я скоро сойду с ума от твоей математики, Лука!» звучало где-то на подкорке писклявым девичьим голосом. Тогда он канючил, словно бы выпрашивая должного внимания. Сейчас он скорее был похож на просьбу, диктуемую необходимостью отвлечься. — Нет, я пришел обсудить другое, — не стал скрывать Чангретта чуть более холодно, чем хотел бы. Валери, заинтересованная такой переменой, вдруг оторвалась от своих записей, приподнимая голову. На мужских губах проскользнула беглая тень довольной улыбки. Лука ненавязчиво кивнул в сторону коробки, обращая внимание собеседницы на нее. — Но сначала поешь, иначе, боюсь, в Мистхилле не останется ни одного целого карандаша. Темно-синий взгляд подозрительно сощурился, прежде чем упасть на цветастую коробку и вмиг просиять радостным узнаванием. Будто в неверии, он снова скакнул к еле заметно дернувшему уголком губ Луке, который тут же поспешил скрыть сей жест, достав из-за борта серого пиджака спичечный коробок. Одна из спичек в ту же секунду заняла законное место в зубах, а тонкие изящные руки Валери притянули к облаченной в темно-багровую шелковую блузку груди коробку, чтобы осторожно раскрыть ее и протянуть пальцы к свежей выпечке. Чангретта мог поклясться, что видел, как в темных глазах загорелся огонек предвкушения будущего наслаждения. — Кто тебе подсказал? — тем не менее строго вопросила Марион, вытаскивая на свет облитый шоколадом небольшой эклер. Несмотря на острое желание сейчас же вгрызться в него зубами, она терпеливо ждала ответа на заданный вопрос. — Виктор, — буднично произнес Лука, не видя смысла лгать — все равно раскусит, не особо напрягаясь. — Он пошутил, что, судя по твоему вечно недовольному лицу, тебе в последнее время не хватает сахара в организме. Я решил немного сгладить углы. — Такое ощущение, что ты просто учишься извиняться по-хорошему. Лука криво улыбнулся в ответ на такую же натянутую, но вполне себе красивую улыбку, которая, впрочем, быстро слезла с женского лица. Валери со всей осторожностью надкусила ароматный эклер и тут же сморщилась в удовольствии, блаженно выдыхая через нос. Очаровательная особенность. Еще с детства она не могла сдержать свое наслаждение от вкусной еды и до сих пор, видимо, этому не научилась. Чангретта все чаще начинал замечать ее маленькие привычки, прошедшие с ней взросление и дожившие до нынешних лет. С каждым днем образ великого и ужасного Пересмешника разваливался по кирпичику. — Ты быстро вернулся. Думала провозишься дольше. Оставил Виктора в баре? — чуть невнятно спросила Марион, откидываясь на спинку кресла, что противно скрипнуло под ее не особо большим весом. Будто бы без интереса она посмотрела в сторону Луки, но тут же зажмурилась, снова откусывая от эклера. Ее губы, немного запачканные шоколадом, чуть дрогнули. Не составило труда догадаться, что это была провокация, что она уже обо всем догадалась и план Северянина рассыпался прахом. Лгать не было смысла, ибо любая ложь сейчас прозвучала бы глупым оправданием, в которое бы никто не поверил. Виктор не учел, что его постоянная отмазка может стать притчей про мальчика и волков. Мысленно извинившись перед Северянином, Чангретта сказал размеренно, прокручивая спичку в пальцах: — Я обещал прикрыть его. Я привык исполнять свои обещания. Так что лучше поинтересуйся у него лично. — Значит, это что-то такое, из-за чего я могу разозлиться… Он что, снова встретился с тем мужчиной с твоей фотографии? — Я ничего не скажу, мисси. Повторюсь лишь: беседуй на эту тему с ним, а не со мной. Валери будто бы в досаде сжала губы и дернула плечами, смиряясь с ответом. Она находила его справедливым, хоть и не была в восторге от того, что Лука не повелся на манипуляцию. Довольно простую, честно будет заметить, но все же. Раньше он мог поверить и в меньшее. Все-таки его обучаемость приходилась ему к лицу, хоть иногда и раздражала. Мисс Марион отложила эклер обратно в коробку и, вытерев руки о вытащенную из шкафчика стола тряпичную салфетку, снова взялась за карандаш, с неудовольствием вглядываясь в черные числа на желтоватом блокнотном листе. Что она делала? Ах да, считала недостачу, точно. Утомительное занятие, в глазах уже двоилось от бесконечной череды цифр и неуверенных вычислений, которые Гриму приходилось перепроверять по нескольку раз. Легче, само собой, было бы отдать их ему изначально, но… Перегружать его не хотелось. Грим и так делал слишком много для компании, покуда Валери только стояла за его спиной и изредка указывала, в какую сторону им пойти. И даже в таких случаях у Грима находились тысячи «против», к которым приходилось прислушиваться. Сосчитать за него недостачу — меньшее, что можно было сделать. Так считала Марион. Лука же видел сию картину совершенно иначе. В оранжевом свете закатного солнца, что лучами ниспадало на прямую женскую спину, он видел Валери заложником обстоятельств, которому неведомо, что ему следует делать и как действовать. По его мнению, она сидела здесь только из-за груза ответственности, из-за осознания, что этот простой расчет — по сути все, что она может сделать для своего дела. Ладно, не все. Сюда же относились и встречи с сильными мира сего, укрепление отношений через постель и переговоры. И то на последние в большей мере ходили именно вороны, представляя волю своей молодой хозяйки, что едва ли оправдывала гордое имя своего отца. От мысли о гадкой твари, Джеймсе Марионе, заболело в висках. Лука чуть сморщился, прикладывая к одному два пальца, ощущая пульсацию под кожей. Он был равнодушен к персоне Джеймса до вчерашнего дня, ему было плевать на все те ужасы, что он творил в Британии до двадцать четвертого года. Но сейчас что-то изменилось. Джеймс в порыве своего безумия посягнул на святое — на семью, а такое в кругах Чангретты не прощалось никогда. Вид уставшей, измотанной своими переживаниями о собственной ненужности мисси давил на грудную полость. Столько травм уживалось в ней, столько страхов, которым она не давала воли. Валери была сильной женщиной, несмотря на свое хрупкое тело. Она видела многое, пережила многое и все же держалась так, словно бы ей было все равно на то, что произошло в прошлом. Она была «воином», как выражался когда-то его отец. Воином несломленным, небесполезным, но не осознающим этого. Все же ей хватило сил поднять «Coffee Age» на новый уровень. Легальная часть ее бизнеса процветала. Было бы намного лучше, если бы она отказалась от темной его стороны. Впрочем, это не его дело. Пускай поступает так, как сама считает нужным, он здесь не помощник. Лука с силой надавил на виски, прежде чем медлительно подняться с места и пройти чуть вперед, за широкий стол. Он не собирался заглядывать в записи, просто встал у окна, направляя взгляд на улицу, но хрупкая спина Марион все же напряглась. Она никогда не любила, когда кто-то заходил к ней сзади, все время переживала за сохранность своих ребер, подвергающихся щекотке от Анджело. Щекотать теперь ее никто и не думал. Чангретта лишь смотрел во двор, наблюдая легкое покачивание верхушек деревьев и вслушиваясь в тихое бормотание. — Пятьсот пятьдесят с Бирмингема, триста с Оксфорда, восемьдесят пять с Манчестера… Нет, в Манчестере должно быть больше. Что-то не сходится… — Тебе помочь? На мгновение в кабинете зазвенела полная тишина, прерываемая лишь тихими ударами карандаша о зубы. Лука сначала не надеялся на положительный ответ, но одно то, что Валери на такое долгое время задумалась о его предложении, заставило увериться в том, что в конце концов она скажет «да». Это как если бы он позволил ей списать задание по математике. Тогда она, правда, не думала ни секунды, но сейчас — совсем другой разговор. Валери едва ли была полностью уверена в правильности своего решения, но все же легко кивнула, выдыхая: — Твое благородство когда-нибудь сведет тебя в могилу, Лука. Лука незаметно усмехнулся, вставая в пол-оборота к столу, бросая долгий взгляд на светлый затылок мисс Марион. Она откинулась в кресле, давая полный обзор на записи, сделанные аккуратным, немного островатым почерком. Чуть подойдя, Чангретта наклонился ближе, чтобы лучше разглядеть написанное. — Не имею понятия, как это возможно, но твое мастерство в арифметике будто деградировало обратно пропорционально твоему статусу. — Очень смешно. Ты собираешься помогать или продолжишь хаять моего математического гения? — Уступи место старшему. И налей чего-нибудь, если не сложно. — Может, тебе еще подушку для зада принести? Он у тебя тощий, как бы не отсидел ничего. — Если твой зад не страдает, то моему точно ничего не грозит, мисси. Вставай уже. Валери притворно изумилась, хмуря брови от возмущения, и Лука подыграл ей в этом маленьком представлении, скорчив невинное выражение. Гнев сразу сменился на милость, и мисс Марион все же соизволила подняться, хоть сделала это не особо охотно и с таким красноречивым вздохом, что сомневаться в ее усталости не приходилось. — Старость не в радость? — чуть посмеиваясь, спросил Чангретта в шутку, поудобнее устраиваясь в ужасно скрипучем кресле. По эту сторону стола сидеть ему приходилось впервые и новый вид на кабинет немного сбавил скуку. Вот так, значит, она видит своих наемников, когда они приползают к ней на ковер… Что ж, глядеть на нее в лучах солнца все же намного приятнее. — Смотри не перетрудись. — Северянин что, поднял тебе настроение в Оксфорде? Когда ты уезжал, то готов был убить меня, а теперь вот сидишь в моем кресле и извергаешь посредственный юмор — прямо отбоя нет! Что же он такого сделал? — Поговори с ним и узнаешь. Сколько нынче стоят героин и опиум? — Полтора фунта грамм героина. Опиум — фунт за грамм. Только не перечеркивай ничего. Потом покажу Гриму, спрошу, что он думает о моих математических способностях. — Чувствую, он подумает то же самое, что и я… Только возразить не посмеет. Чангретта подвинул кресло ближе и взялся за карандаш, бегло пробегая по бумагам и вычерченным символам на ней. Почти сразу в глаза бросилось полное отсутствие процентов в вычислении, обилие зачеркнутых столбцов с одними и теми же числами. Видимо, мозговой штурм ни к чему не привел, ибо вскоре Валери пришла к первому варианту решения. Не самый лучший выход из положения она выбрала, будем честными. — Почему ты не используешь проценты? Вся твоя деятельность могла бы закончиться в три абзаца, — само собой, тут он слегка приукрасил, но созерцать почти что обиженное лицо мисси в такие моменты он не устанет никогда. Все ясно. Значит, просто не умеет. Граненый стакан с плещущейся в нем прозрачной жидкостью опустился по левую руку. Лука сразу притянул его к себе, делая небольшой глоток, и тут же закашлялся от ударившего по горлу спиртового вкуса. С той же стороны послышался легкий смех. — Ты прослушал все научения Виктора о том, как нужно пить водку? — Валери улыбнулась самовлюбленно, усаживаясь на край стола, сдвигая кипу бумаг и снова берясь за эклеры. Для удобства она положила их на колени и приготовила салфетку, уместив ее рядом с бедром. Только сейчас Лука заметил, что в кои-то веки она наконец надела юбку для передвижения в стенах особняка. Краткий взгляд на открывшиеся для обзора красивые длинные ноги, не обтянутые даже чулками, был явно лишним. С каждым разом ее наряды казались все более откровенными. Такое пренебрежение приличиями явно не понравилось бы никому из высокопоставленных людей в английском обществе, но, определенно, оказало бы большое впечатление на его мужскую часть. Смотреть на эти ноги было греховным удовольствием, и, ему не хотелось признавать, но Лука был даже счастлив лицезреть их в такой близи. Счастлив лицезреть Валери Марион… Кто бы мог подумать, что такое может произойти в самом ближайшем будущем… Нужно было поскорее кончать с этим, иначе он действительно сляжет в могилу. Чангретта старался больше не отвлекаться на нее. В молчании они сидели достаточно продолжительное время, каждый занятый своим делом: Валери — едой, а Лука — ее работой, что не казалась уже такой простой, как раньше. Время от времени ему приходилось уточнять важные аспекты о цене ее товара на рынке, процентах, которые она отдает на зарплаты ласточкам и вознаграждение вестникам. Оказалось, это занимало большую часть ее расходов. Информация нынче стоила дорого. — Так что ты хотел от меня? Марион подала голос, когда осталось лишь подвести итоги. Лука поднял на нее чуть расфокусированный взгляд и только сейчас заметил, что рыжие лучи ушли за лес и теперь озаряли комнату только бликами, просачивающимися сквозь иглы хвойных деревьев. В них ее волосы светились золотом, благородным, дорогостоящим металлом, который она никогда не носила на себе. Бледная кожа подставлялась под холодное солнце, согреваясь его теплым цветом. Сапфировые глаза прятались за шторами полупрозрачных век. Валери задрала нос к потолку, сытая и довольная, сползала все ниже, чуть ли не укладываясь на стол всем телом. Очаровательно. — Нам нужно поговорить, — прозвучало, похоже, даже слишком серьезно. Так, что Валери даже вопросительно вздернула брови, открывая глаза и опуская их на него, со всей настороженностью всматриваясь в его почти что величественный профиль. Наверное, с таких как он когда-то в древнем Риме писали портреты императоров и прославленных завоевателей. Ну, или же делали мраморные статуи. Превращали кусок безжизненного твердого камня в шедевр искусства, что сравнился бы по мягкости с человеческим телом. — О чем же? — хотя ее голос приобрел строгие нотки Пересмешника, она была готова к любому разговору, но едва ли догадывалась о его истинных намерениях. Лука набрал в легкие воздуха, выпрямился, упираясь лопатками в мягкую спинку кресла, что взвыла под его весом, но тут же унялась, испуганная моментом. Его глаза потемнели, пуская по телу непрошенную дрожь. Этот взгляд был едва ли злым, но серьезным, прожигающим насквозь… — О нас, — окольцованные тяжелыми перстнями руки сложились на подлокотниках в замок и опустились. Валери проследила их движение с подчеркнутым равнодушием, вновь подмечая очевидность его жестового. Нервничал, но старался держаться. Скорее всего, хотел прыгнуть сразу с места в карьер, но хватался за любимые приличия, чтобы не показаться грубым. Уже по одному этому его движению на подлокотнике можно было с точностью сказать, о чем он сейчас думал. — О наших отношениях, Вал. — Хочешь признаться мне в любви? Не находишь, что еще слишком рано? — шутку встретило гнетущее молчание. Зрачки, обрамленные каре-зеленой радужкой, вперили тяжелый взгляд куда-то промеж бровей, медленно спускаясь по ровной переносице ниже, оседая на атлантической синеве. Валери снова, может быть, излишне резко запрокинула голову к потолку, прикрывая веки. — Ну, я слушаю. Она не любила долгие вступления в разговорах, ей не доставляло удовольствия слушать все время одну и ту же речь, полную воды и неоправданных надежд. Мужчины не умели говорить об отношениях, это требовалось учесть. Сам Господь, если он был, заготовил для них опорные фразы, коими пользовалась вся братия: «Дело не в тебе», «Мне жаль, но так не может продолжаться», «У меня есть жена, которую я люблю до безумия». Все они не были обоснованы и рушились, стоило только растянуть губы в обольстительной улыбке. Бесхребетные создания, руководствующиеся не той головой. Их оборона падала сродни карточному домику, сбитому неаккуратным движением пальца. Лука собирался сказать что-нибудь наподобие этого, не было сомнений. Мисс Марион ожидала от него похожих слов в скором времени и, судя по всему, в конечном итоге дождалась. Хочет разорвать связи, так и не случившиеся. Рановато. Но это даже к лучшему. Мужчины, ни разу не коснувшиеся ее, сомневались дольше, чем те, кто уже успел это сделать. Развернуть его мнение на сто восемьдесят не составит труда… — Исходя из всего, что произошло между нами сегодня утром, могу сделать вывод, что твой интерес перерос в нечто более серьезное, — пухлые губы сжались от досады. Да, обвинение женских интересов тоже было в чести у мужчин из высшего общества, но до сих пор почему-то казалось, что к Луке это никакого отношения не заимеет. Оказалось, предположение было ошибочно. Валери бесшумно выдохнула через нос, перекатывая голову на плечо, прячась от солнечных бликов за упавшими на лицо волосами, слушая размеренный вибрирующий баритон, отражающийся дрожью на самой коже. — Скажу честно, мисси: я не рассчитывал спать с тобой и до сих пор нахожусь в серьезных раздумьях из-за недавнего… Но не могу не признать, что все больше склоняюсь к положительному ответу на твой так и не поставленный вопрос. Сапфировые глаза резко распахнулись в изумлении, но тут же подозрительно сощурились, ловя совершенно серьезный взгляд Чангретты. А вот это уже мимо ее ожиданий… — Иными словами, выпуская все ненужные формальности и грубые слова о моей причастности к твоему развращению… Ты хочешь меня трахнуть? Чангретта неприязненно скривился от звука слова, что на дух не переносил. Дернув спичкой во рту и подавшись всем телом чуть вперед, он снова придвинул к себе записи, сопровождаемый внимательным взглядом синих глаз. Карандаш в пальцах оказался сам собой, заплясал между костяшек, ни разу не коснувшись бумаги, а после приземлился чуть сгрызенным кончиком на гранитную поверхность стола. Темно-зеленый в этом ракурсе взгляд выцепил усмехающееся лукавством миловидное лицо неподалеку. — Думаю, здесь большую роль играет не мое желание, Валери, а твое, — черные брови чуть приподнялись в жесте, выражающем очевидность сказанного. Лука выставил перед собой и со всем незаслуженным вниманием оглядел многострадальный карандаш, направляя вверх его хорошо заточенный грифель. Как бы между прочим легко дернул плечом, закусывая задними зубами древко спички. — Я сказал про интерес, потому что не уверен, чего именно ты хочешь добиться своими выходками, а не с целью обвинить тебя в чем-то. Если тебе хочется лишь позлить меня, то… Полагаю, трогать тебя не имеет смысла. — Думаешь, сегодня утром я скакала на твоих коленях, только потому что мне нравится тебя бесить? — Кто же тебя знает, мисси… Как-то раз ты выкинула свое пирожное в грязь, только чтобы обвинить в этом меня. Думаю, это было бы в твоем стиле — дойти до точки невозврата, но так и не переступить грань. Никто не может мне гарантировать, что приход Грима не был запланированным, так ведь? Над головой фыркнули от смеха, но возражений на его предположения так и не последовало. Лука небрежно чиркнул в блокноте еще пару чисел, прежде чем снова отложить карандаш и взяться за стакан. Водка обожгла небо и свежую ранку на внутренней стороне щеки, но не принесла столько дискомфорта, сколько от нее ожидалось. Через какое-то время пить ее станет легче, а хмель начнет подступать незаметнее. Очередной глоток и немузыкальный звук от него перекрыло совсем тихое и совершенно задумчивое хмыканье, заставившее отставить стакан и вновь в непосредственной близости найти взглядом усмехающуюся хитрую пташку, довольную своим проказным гением. Все также сидя на столе, протягивая далеко вперед свои длинные ноги, Валери смотрела на него, слабо дергая уголком пухлых губ. Она не была развеселена чем-то, в этот раз ее не смешили его попытки играть в детектива. Сейчас мисс Марион была занята собственными размышлениями, в которых ей необходимо было увериться. — Ты так и не ответил, — нараспев произнесла она безразлично, поднося к глазам ногти, покрытые свежим лаком. Тонкие пальцы сжались в слабый кулак, а после распрямились, подставляясь под блики. Прозрачное покрытие на них красиво заискрилось, заставляя улыбнуться. — Ты планируешь трахнуть меня, господин чернорук? Не нужно было видеть лица Луки, чтобы ощутить на коже этот напряженный и долгий взгляд. Он медленно скользил по открытым участкам, облизывая самые красивые и неприкрытые тканью: шее, ключицам, кистям. Наверняка внутри этой прекрасной темноволосой головы выстраивались образы обнаженного тела, что ей посчастливилось созерцать. В попытках воспроизвести увиденное хоть на короткое мгновение мужчины были очаровательны. А он был очарователен сверх меры с этими его печальными глазами и невинным изломом бровей. Наверное, он набирался смелости, чтобы рассказать о своем очевидном желании, ибо молчание затянулось. Валери терпеливо ждала, сдувая с ногтей пылинки и перекатывая серебряные кольца по фалангам. Ей нужно было, чтобы он произнес это, необходимо заставить его наконец принять неотвратимое решение. Сейчас он мог поставить точку на всем, перечеркнуть все планы — свои или чужие. Любой ответ был уместен. Расстраиваться из-за чего-либо мисс Марион не собиралась. В конце концов, любое «нет» можно было превратить в решительное «да» при наличии должной степени настойчивости. — Не планирую, — синий взгляд на короткое мгновение скакнул к выпрямившейся высокой фигуре Чангретты, что как будто подался ближе на пару жалких дюймов, но вскоре снова вернулся к изучению свежего маникюра. Размеренный голос долетал до слуха с вибрацией, отдающейся во всем теле. Горячий отголосок дыхания пробежался по открытым ногам с дрожью. — У меня нет желания трахнуть тебя, мисси. Я хочу переспать с тобой. Потому что знаю, что нам обоим это не будет лишним. — Ох, джентльмен просыпается в тебе в самые неожиданные моменты, — смешок сам собой сорвался с губ. Валери озорно прищурилась, наклоняясь чуть ближе к Луке, наконец обращая на него внимание. Обаятельная серьезность и строгость, непоколебимость и уверенность. А руки все также танцуют вокруг треклятого карандаша, выдавая с головой. — Ты так уверенно говоришь про необходимость. Сколько ты уже держишься без секса? Он хотел закатить глаза, но только приподнял правую бровь, криво усмехнувшись. Смутился. Да, немудрено. Люди ведь обычно именно так и реагируют на подобные вопросы — это совершенно нормально. — С приезда сюда, — и опустил глаза на секунду, словно бы в этом было что-то постыдное, но тут же опомнился, посмотрев в упор. — А ты? — С мужчиной? Месяц, может быть. Может быть, чуть больше. Не помню, когда была последняя сделка, — Валери по-простому пожала плечами, поджимая губы в задумчивости, наигранно загибая пальцы и делая вид, что что-то считает. Это представление длилось недолго — ровно до того момента, как Лука скептически сощурился, перекатывая в зубах спичку. — Не смотри так, это правда. Мужчины утомительны и нелепы в своих попытках доставить удовольствие. Я не считаю тех, кто так этого и не сделал. — На удивление, справедливо… Правда, я не уверен, что женщины в этом преуспевают. — Женщины сразу находят клитор и точно знают, что с ним делать, потому что сами часто удовлетворяют себя. Хотя бы в этом они лучше. Ты же не промахиваешься мимо своего члена? Уверена, если дать тебе в руки другого мужика, то и с ним ты не промахнешься. — Отвратительно. — Я гипотетически. Не строй такую мордашку, иначе морщины будет не разгладить. Валери легко усмехнулась, протягивая руку к черным бровям, аккуратно разглаживая складку между ними, проходясь большим пальцем по чужому лбу, убирая эту забавную хмурость. Лука не стал ей противиться и только ближе приник к холодным пальцам, успокаивая расшалившиеся нервы. Умела она выводить из себя одним только предложением, этого не отнять. А еще умела быстро остужать голову непрошенным касанием, от которого все перед глазами тут же плыло от удовольствия. Колдовские чары. В ее роду, наверное, все же были цыгане, передавшие по наследству ведьминскую волшбу, что делала мужчин безотказными. «Не только мужчин», — приходилось одергивать себя раз за разом. Эта ведьма могла приворожить кого угодно… — Как ты любишь? — тихий вопрос прозвучал на выдохе у самого уха, заставляя резко раскрыть отяжелевшие от наслаждения глаза. В нос мягким потоком проник легкий запах цветочных духов и мускатного ореха. Холодное касание спустилось со лба на шею, очертило черную татуировку креста на ней. Теперь, судя по всему, это будет ее любимым местом, ведь нельзя не заметить, как он покрывается мурашками от одного только осторожного поглаживания этой области. — Что предпочитает глава нью-йоркской мафии: мягче или грубее? — Зачем эти вопросы, мисси? Хочешь раскрыть все карты, не начав игры? — вибрация усилилась, в голос пробралась блаженная ленца и гласные растянулись на языке. Валери еле заметно дернула уголками губ. Она назвала его котом вчера и, видно, не ошиблась. Звучал он именно так: по-кошачьи довольно, разнежено. Мурлыкал тихонько и сверкал глазами, что, казалось, вот-вот по-хищнически сузят зрачки. Хотел наброситься, но не делал этого. Чертовы манеры… — Хочу знать, на что соглашаюсь, — рука сама собой скользнула вверх, поддевая кончиками пальцев подбородок, приподнимая его и устремляя выше; вторая осторожно вытащила из приоткрытого рта спичку, чтобы тут же отбросить ее в неизвестном направлении. Так податливо он последовал этому немому приказу. Гангстеры такого не позволяют… если, конечно, они не уверены в себе. — Так как? И вот Лука сощурился, как и было предсказано. Прикрыл на мгновение веки, чтобы снова невинно заломить брови и посмотреть в синь глаз напротив со всем доступным красноречием и похотью. Без ласки, без вожделения, без той искры влюбленности, видеть которую уже было привычно в ему подобных. И, глядя на него, Валери окончательно приняла решение. Грим прав. Еще слишком рано. — Зависит от моего отношения к женщине, — горячая ладонь мягко обхватила тонкую женскую кисть, ненавязчиво притягивая ее ближе к сухим губам. Короткий поцелуй опустился на костяшки, обжег жарким дыханием чувствительную кожу, но на этот раз извиняться никто не спешил. Чангретта прижал узкую женскую руку к своей чуть шершавой щеке, стирая с лица любые признаки веселья, оставляя только томный взгляд, потемневший от количества греховного, что в нем теплилось. — Чем больше ты меня раздражаешь, тем сильнее мое желание перегнуть тебя через стол. — Какие грязные слова, мистер Чангретта. Вам стоит следить за своим лексиконом в доме, под крышей которого ходит ваша мать. — Моя мать нас не слышит. Ты ведь не против… — А если я скажу, что против? — Я не трону тебя без твоего согласия. Слышать такое было чем-то вроде боя дождя о черепичную крышу во время жестокой засухи — неожиданно, но до ужаса радостно. Сердце пропустило удар от волнения и неверия. Все же Лука оправдывал свое гордое звание джентльмена, несмотря на то, что часто отклонялся от общепринятых норм поведения. Давая даме дышать свободно под навесом своей надежности и понимания, он умудрялся выражаться так, как не выразился бы ни один ему подобный в стати граф или герцог, трогать так, как не смел касаться король, хотя благородства в его ухаживаниях было не меньше. Раз за разом Валери про себя замечала, что ни одна здравомыслящая женщина никогда не прошла бы мимо такого экземпляра, идеального и порочного одновременно. С неудовольствием она понимала, что и сама не упустила бы возможности. Такие всегда приходились ей по вкусу. Иви Уокер — чтоб ее с ее ведьмовскими предсказаниями, — говорила правду, упоминая в телефонном разговоре эти загадочные «параметры». Марион лукаво усмехнулась, сразу сглаживая черты лица. Приподняла невинно брови, надувая пухлые губы, покосилась досадно на кипы документов, разложенные на столе. Она не упустит возможности. Но сейчас и правда слишком рано. — Не думаю, что сейчас время. Не находишь, что здесь не самая лучшая атмосфера? И бумаги могут упасть. — Скажи прямо: да или нет? Марион прикрыла рот, не решаясь произнести ни слова, хотя должна была. Наигранное выражение досады испарилось, оставляя после себя лишь возведенные брови. Под его взглядом можно было сгореть со стыда, но синие глаза только чуть приподняли нижние веки, за хозяйку отвечая на заданный вопрос. Пересмешник редко отвечает отказом, когда предложение настолько привлекательное. И этот раз не стал исключением. Его пронизывающий до костей темно-зеленый взор пригвоздил к месту, оставляя неспособной возразить напору сильных рук, одна из которых теперь так настойчиво тянула к себе. Еще не время, еще не место… Но, черт возьми, эта тяжесть в животе не давала отступить сейчас даже под угрозой срыва всех планов. Лука Чангретта — один из самых, черт бы его побрал, властных мужчин, которых она когда-либо встречала, — теперь не отпускал ни на секунду, подавляя необходимость возразить, оттолкнуть, сказать это простое «нет», которого он бы наверняка послушался. И именно это, как ни странно, вдохновляло. То, что он послушает, если вдруг она изъявит желание остановиться. Мужчины отвратительны в своем возбуждении, многие не отпустили бы ее даже под дулом пистолета. И Лука был среди них тем, кому хотелось доверять. Доверять, блять… Когда она в последний раз доверяла мужчинам? Он приподнялся в кресле, одновременно подтягивая ее к себе за руку, сомкнул губы на ее собственных, нетерпеливо выдыхая через нос, и его захотелось схватить и не отпускать, пока не сделает, что планировал. Перегнуть через стол, значит… Что ж в определенном смысле с ним это было даже не страшно. Она ненавидела поворачиваться спиной к партнерам, ведь это значило открыть самую незащищенную часть тела. Контролировать ситуацию в таком положении почти невозможно. Но не с ним. Человек, способный прислушиваться к словам, был достоин такого жеста доверия. Изначально мягкий, пробный поцелуй быстро перерос в тот, о котором пишут в похабных романах, что обычно в Мистхилле прятались на самом верхнем ярусе библиотечных полок — подальше от детских глаз. Стоило Луке подняться на ноги, встать между ее послушно разведенных бедер и обхватить за голову, как ее тут же вскружило от касаний. В одно мгновение его язык стал всеобъемлющим, почти наглым, проникая внутрь рта толчками и отступая так же резко, переключаясь на губы. Чангретта умел целовать так, что подгибались ноги, а сила в опоре рук постепенно ослабевала. Приходилось цепляться за него, приникая ближе, чтобы не свалиться к чертовой матери с проклятого стола. Так отчаянно в нем Валери еще никогда не нуждалась. — Лука… — Вы что, целуетесь?! Звонкий детский голос, окрашенный крайней степенью радости и любопытства, ударил по перепонкам с оглушительной громкостью барабана. В один миг он разорвал крепкую сцепку двух людей, отгоняя их дальше друг от друга. Атмосфера интимности раздробилась на мелкие части и осыпалась на пол хрустальной крошкой. Лука не думал ни секунды, делая шаг назад, тыльной стороной ладони вытирая влажные губы, поспешно садясь обратно за стол. Если бы он умел краснеть, он бы наверняка сейчас выглядел как переваренный рак, держась при этом все также серьезно и непоколебимо, как и подобает нью-йоркскому мафиозо. И одна мысль об этом его преображении смогла бы рассмешить Валери, если бы сейчас она сама не находилась на грани ужаса. — Зои, сколько раз я говорила тебе не заходить в мой кабинет! — излишне резко вскрикнула Марион, оборачиваясь на приоткрытую дверь, в проеме которой белым пятном торчало личико ее младшей сестры, радостно улыбающейся во все зубы. — А я и не зашла! Смотри, ноги пола не касаются! — зацепившись всеми двадцатью пальцами за ручку, Зои толкнула дверь, повисая над полом корпусом, но не сдвигая маленьких ног, обутых в белые босоножки, с порога. Довольная своим гением, она звонко рассмеялась, поглядывая из-за упавших на глаза волос на хмурую сестру. — Я все еще стою в коридоре, смотри! Мистер Лука, смотрите! Правда же, не зашла?! Чангретта снова сцепил руки в замок на животе, с безучастным выражением наблюдая за проделками ребенка, и всеми силами старался не показаться раздраженным или взволнованным чем-то. Сейчас он был совершенно не готов отвечать даже на такие простые вопросы, знал, что не сдержит возмущения, а потому передавал всю инициативу в руки той, кто была вправе отчитать маленького члена семьи Марион за вторжение. Валери негодования своего, как он и предполагал, не сдерживала. Обычно безэмоциональное, ее миловидное лицо преобразилось недовольством и плотно скрытым за ним страхом. Нахмурив подкрашенные брови, она смотрела на веселящуюся сестру и не понимала, как ей лучше реагировать в подобной ситуации. Накричать? Отчитать? Перевести тему? Такого у нее еще никогда не было, такого, она полагала, никогда не должно было произойти. Но вот Лука Чангретта в ее доме и ее маленькая сестра уже второй раз подвергается стрессу из-за их взрослых игр. И Северянина не оказалось рядом, чтобы прикрыть ей глаза. Зои каталась на двери, тихонько хихикая, пока в один момент не заметила наконец, казалось, окаменевшего мистера Луку и старшую сестру, сияющую страшными искрами в глазах. Все веселье сразу унялось, смех стих, а на детском лице отразилось беспокойство. — Извините, я не знала, что вы тут… целуетесь, — виновато проговорила Марион-младшая, поджимая губы, в конце концов неловко вставая прямо. Ее сестра раздраженно скривилась, прикрывая глаза. — Не целовались мы, — соврала она совсем неубедительно. Лука искоса глянул на нее со скепсисом, без слов спрашивая, как она собирается это объяснять. Тотчас захотелось съездить кулаком по его кривому носу. — Лука просто помог мне вытащить ресницу из глаза. Никак не могла до нее добраться… Чего ты хочешь, Зои? Резкий вопрос был задан, чтобы сбить с толку, и это получилось на славу. Валери с облегчением наблюдала растерянность на юном лице сестры и, пока та думала, незаметно пнула носком туфли ногу Чангретты, что не сумел сдержать смешка. Помогал вытащить ресницу… Что ж, если так подумать, то с ракурса от двери все действительно выглядело так. Только вот руки у него были далеко не на уровне лица Валери, а неизменно тянулись ниже, но это, видно, осталось незамеченным. Оно и к лучшему. — Мне скучно, — Зои протянула это слово так долго, как только могла, снова нагибаясь над порогом, чуть не касаясь длинными белыми волосами пола. Ее бежевое платьишко колыхалось от покачиваний хозяйки туда и обратно, зажатый в правой руке синий карандаш то и дело ударялся о косяк при взмахе и после одного такого удара вдруг вылетел из ладони и укатился далеко вглубь кабинета. Взгляд лазурных глаз с грустью проводил его. — Я хотела поиграть с кем-нибудь. Флойд занят — чинит машину, а Северянин с Сорокой уехали. Дедушка ушел в лес, а тетя Одри снова спит. Вот я сюда и пришла. Совсем нечем заняться. — Может, пойдешь порисуешь? — Я уже нарисовалась. И на скрипке наигралась, и уроки сделала, и всех игрушек спать уложила. Говорю же — нечем заняться. Можно я схожу в подвал, посмотрю на мальчика? — Нет. Мы это обсуждали — в подвал ты не ходишь ни под каким предлогом, Зои. — Тогда, может, вы со мной поиграете? Полные надежды, детские глазки устремились на взрослых, что утонули в напряженном мыслительном процессе. Мисс Марион без устали прокручивала в голове все возможные варианты занятий для сестры, но на ум не приходило ничего, что уже не было бы озвучено. Раз за разом в голову приходила мысль, что заняться Зои теперь действительно нечем, только как мучиться от скуки и лазать туда, куда ей лазать категорически воспрещалось. От нечего делать младшая сестра могла влегкую нарушить все запреты, так что оставлять это на самотек было нельзя. Нужно придумать хоть что-то… Отчаявшись найти достойное дело для Зои, Валери взглянула на Луку, что тоже невзначай задумался о решении сей проблемы. Обращенное к нему внимание он заметил сразу, а потому повернулся, глядя на Марион-старшую так, словно бы оценивал ее готовность к его предложению. Он знал, что реакция не заставит себя долго ждать и будет она отнюдь не положительной, но все же спросил размеренно, пытаясь придать тону незаинтересованный окрас. — Bebé, тебе когда-нибудь приходилось садиться за руль машины? — Нет, никогда. — А хотелось бы попробовать? Милое детское личико просияло от счастья в секунду, и по помещению разлетелся восторженный визг, приглушая возмущения старшей сестры Марион. Зои запрыгала на одном месте от радости, ненароком все же перепрыгивая порог, затараторила сбивчиво слова благодарности, а после, пропищав что-то про неподходящую одежду, умчалась по коридорам в свою комнату, не замечая окликов сестры. Валери не успела сказать ей и слова, оставшись сидеть с открытым ртом и довольно усмехающимся сбоку Чангреттой. — Водить машину? Ты с ума сошел?! — вырвалось несдержанное восклицание почти рыком. Лука расслабленно откинулся на спинку кресла, разводя руками. — Ты попросила меня предложить что-нибудь, что я и сделал. В чем проблема? — В том, что ей двенадцать, а ты собрался посадить ее за руль огромной махины, которая к тому же в легкую может разбиться! — Все под контролем, мисси, не волнуйся так. Я всего лишь дам ей порулить, а на педали буду нажимать сам. Если вдруг что-то пойдет не так, я успею все исправить. — Опять твои «если»! А если не успеешь?! Если она руль вывернет куда-нибудь не туда?! У нее ведь зрение плохое! — Там прямая дорога и вокруг поля. Можешь поехать с нами, раз так мне не доверяешь. В четыре руки мы точно успеем вывернуть руль. Его тон, его выражение, его улыбка были настолько самоуверенны, что захотелось взвыть от бессилия, что Валери и сделала. Прикрыв глаза ладонью и возведя лицо к потолку, она несдержанно простонала в пустоту, выражая все свое недовольство и отношение к ситуации. Лука усмехнулся тепло, с удовольствием замечая, что ей нечего на это ответить. Вариант был беспроигрышный, выход был найден, пусть и не такой, какого она ожидала, но все же много лучше и интереснее любой игры в куклы со скучными взрослыми. Какой еще ребенок мог бы похвастаться перед ровесниками тем, что водил настоящий автомобиль? Лука не сомневался в своем решении ни на секунду. У него был достаточный опыт вождения, чтобы быть уверенным, что все пройдет хорошо. Переживать не было никакого смысла. По его мнению. Но, видимо, Валери так не считала. Поднявшись на ноги, Чангретта задумчиво поглядел на застрявшую в прострации Марион. Ее точеный профиль купался в тусклых отблесках солнца, просачивающихся сквозь иглы хвойных деревьев, и в очередной раз он заметил, насколько же она красива, когда не прячется за ненавистными масками. От живота к груди перекатилось приятное тепло, от ощущения которого Лука вымученно прикрыл глаза. Снова оно наступало, не давая мыслить холодно, но побуждая дотронуться до ее мягкой кожи и хоть немного успокоить. Рука погладила кончиками пальцев худое бедро почти отдельно от хозяина. Чангретта вздохнул, подаваясь ближе к Валери, что от незваного прикосновения убрала с глаз преграду и посмотрела с нескрываемым разочарованием в его глаза. В ответ на это ей легко улыбнулись. — У тебя снова ресница в глазу, — произнес тихо Лука и подался ближе, соприкасаясь с чуть влажными губами мисс Марион своими. На удивление, она не отшатнулась. Прикрыв глаза, послушно стерпела это касание и забавно наморщилась, когда он отстранился, чем вызвала еле слышный смех. — Брось. Все будет хорошо, ничего страшного не произойдет. Тебе даже понравится. — Говорила же, что это неподходящее место…